– Что?!! – с большой надеждой спросил ее Рудельсон.

– Сима от меня съехала, – уверенно ответила ему Татьяна.

– Тогда я побежал!

– Давай.

Марк накинул свое модельное пальто и уже в дверях сказал:

– А ты все-таки скажи Симе при случае, что плитку положил я.

Он уже почти вышел за дверь, потом снова повернулся к Татьяне и довольно униженно, что было ему абсолютно не свойственно, спросил:

– Тань, а ты точно Симоне ничего не рассказывала о том, что мы… То есть… я…

– Разумеется, я ей ничего не рассказывала, – ответила Татьяна, – потому что, по правде говоря, и рассказывать-то особенно нечего. Тебе так не кажется?

– Да-да… Конечно… – подтвердил Марк и наконец ушел.

После ухода Рудельсона Татьяну накрыла звенящая тишина. Она осталась одна. Совершенно. Новым это состояние назвать было нельзя, но сегодня нести бремя одиночества ей оказалось невмоготу. Татьяна упала лицом на диванную подушку и разрыдалась. Зачем вторгся в ее жизнь Олег? Зачем растревожил то женское начало, которое уже постепенно начало отмирать в ней? Теперь не поможешь ни пирожными, ни Хворостовским. Она все время будет вспоминать его поцелуи и хриплое «люблю»… Почему жизнь так несправедлива к ней? Зачем ее полюбил женатый человек? Или не полюбил? Может, он все врет, чтобы… Татьяна даже перестала плакать и села на диване, обняв мокрую от слез подушку. Нет… Для чего ему ее обманывать? Как для чего? Чтобы пролезть в ее постель! Ужас! Слово-то какое – пролезть! Оно совершенно не подходит Олегу. Татьяна вспомнила, как напряглось все тело, когда он только коснулся пальцами ее шеи, отодвигая шарф. Как же ей хочется испытать его нежное прикосновение еще раз. Как же ей хочется еще раз услышать его «с ума схожу». По ней никто никогда не сходил с ума. Может, стоит все-таки пригласить Олега к себе? А что потом? А потом можно и умереть… Зачем ей эта постылая, пустая жизнь?

Глаза Татьяны снова налились слезами. Она громко всхлипнула и хотела опять с чувством разрыдаться, но услышала слабый кошачий мявк. Татьяна повернула голову на звук. У дивана сидела Жертва и с большим интересом и приоткрытым треугольным ртом смотрела на нее. Темпераментная, жизнерадостная Сима на ее памяти плакала всего один раз и совсем недавно, но кошке тогда показалось, что хозяйка просто громко выпрашивает у Татьяны поесть. Теперешнее Татьянино поведение было для Жертвы в новинку. У нее было такое смешное выражение плоской морды с приплюснутым розовым носиком и раззявленной пастью, что Татьяна улыбнулась сквозь слезы, отбросила в сторону подушку и взяла кошку к себе на колени. Подобное обращение Жертве было привычно. Она мигом успокоилась, устроилась поудобнее у Татьяниного живота и спокойно и расслабленно заурчала.

Конечно же, Сима заберет свою кошку. Хотя она и называет ее подлой тварью, но любит страшно. Может, попросить подругу, чтобы оставила Жертву здесь? Зачем ей кошка, если у нее теперь есть Фенстер? Татьяна ласково и очень сосредоточенно гладила Жертву по голубоватому пушистому боку, когда раздался телефонный звонок. Кто это? Марк? Наверняка не обнаружил дома Симы и теперь хочет предъявить свои претензии. Лучше уж и не брать трубку. Что она ему скажет? Татьяна еще крепче прижала к себе Жертву и отвернулась от телефона, но он не унимался. А вдруг это звонит Олег? От этой мысли у Татьяны так заколотилось сердце, что заломило в висках. Не к добру! Шерсть Жертвы почему-то мгновенно наэлектризовалась, прилипла к рукам, и гладить кошку дальше стало неприятно. Если это звонит Олег, то тем более не стоит подходить к аппарату. Что он может сказать ей хорошего? Ничего! С домашнего телефона «люблю» не скажешь, жена услышит… Татьяна осторожно положила дремлющую Жертву на диван, демонстративно скрылась от телефона в кухню и даже плотно прикрыла за собой дверь. Абонент на другом конце провода оказался невероятно настойчивым, и Татьяна вдруг поняла, что это звонит Сима.

– Что так долго не подходишь?! – завопила в трубку Симона, когда Татьяна все-таки ее сняла.

– Так… – неопределенно ответила она.

– Ясно! В миноре! Ну ничего! В конце недели придет наш «Муженек на час», и все еще может круто измениться в лучшую сторону, прямо как у меня!

– А что у тебя изменилось?

– Ну, даешь! – возмутилась Симона. – Неужели не догадалась, что я съехала к Фенстеру?

– Ну… Вообще-то…

– Тань, – перебила ее Сима, – ответь, ты мне подруга или нет?

Татьяна вся подобралась. Когда Сима начинала сомневаться в ее дружеских чувствах, это обычно ничего хорошего не предвещало. Последний раз она задавала ей этот вопрос, когда хотела попросить, чтобы Татьяна под ее фамилией сдала кровь на гемоглобин.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – прямо спросила подругу Татьяна.

– Ничего особенного… Просто… Не могла бы ты еще некоторое время подержать Жертву у себя? Немножечко… А потом мы с Юликом будем приходить к вам в гости, и эта подлая тварь к нему постепенно привыкнет, а тогда уж… А Тань?!

– Ладно, Симка, пусть твоя подлая тварь еще поживет у меня, так и быть. – Татьяна очень старалась, чтобы Симона не почувствовала радости в ее голосе, и та не почувствовала, потому что сказала:

– А ты, Танька, не грусти! Будет и на твоей улице праздник! Я это прямо вижу, потому что…

И теперь уже Татьяна ее перебила:

– Сима, надо позвонить в фирму «Муж на час» и отменить вызов мастера!

– Это еще зачем?

– Затем, что плитка твоя… фисташковая… она, Сима, уже на стенах.

– Что за бред?

– Это не бред. Она там… В смысле, плитка… на стенах…

– И кто же ее туда прилепил? – саркастически спросила Симона. – Уж не вы ли с Жертвой в четыре лапки?

– Нет, не мы… Это Марк…

– Какой еще Марк?!!

– Честно говоря, кроме Рудельсона, я другого Марка и не знаю, – ответила Татьяна и тяжело вздохнула.

На другом конце провода надолго замолчали. Потом в трубке что-то хлюпнуло, скрипнуло, и наконец снова раздался Симин голос:

– То есть ты хочешь сказать, что плитку на стены тебе пришпандорил Рудельсон?

– Именно это я тебе уже и сказала.

– Брось… Марк за свою жизнь не вбил ни одного гвоздя в стену. А тут плитка…

– Правильно. Он так и сказал, что ты не поверишь, потому что думаешь, что он только по женщинам… ну… в общем, ты понимаешь…

Сима опять немного помолчала, переваривая новость, а потом спросила:

– Ну и как? Хорошо висит? Крепко?

– Кто его знает, Симона. Пока ничего не отвалилось. А висит, если честно, слегка кривовато…

– Еще бы не кривовато, – злорадно выговорила Симона. – Тоже мне, муж на час нашелся! Плиточник хренов! Облицовщик недоделанный! Где он раньше был, я тебя спрашиваю?

Поскольку Сима спросила, Татьяна ей ответила:

– Знаешь, Симка, иногда так бывает, что в экстремальных ситуациях люди проявляют лучшие свои качества, которые в обычное время в них совершенно незаметны постороннему глазу.

– Какая ж я ему была посторонняя? Это теперь я ему посторонняя, а раньше была как раз наоборот… А как ты думаешь, зачем он прилепил плитку? И вообще, зачем ты ему позволила, когда она совершенно для другого дела была приготовлена?

– Ничего я не позволяла… Я… – И Татьяна рассказала подруге краткую историю появления на стенах своего туалета фисташковой плитки. – Сим, по-моему, он тебя любит, – закончила она свое повествование.

– Щас!!! – рявкнула Симона. – Свежо преданьице… И вообще! Мне теперь до этого нет никакого дела!

– Симка! Неужели все так серьезно с Фенстером? – не удержалась от вопроса Татьяна.

– Представь себе!

– Неужели влюбилась?

– Именно, Танька! Да еще как! Я и не знала, что так можно! Я теперь думаю, что я и Марка-то не любила… Понимаешь, не потому что он недостойный или еще там что… Думаю, что я не умела. Не знала, как это любить…

– А теперь знаешь? – глупо спросила Татьяна.

– Я чувствую, Танечка. – Симона сказала это таким задушевным тоном, каким никогда раньше не говорила. – Прямо хочется без конца цитировать классику: «Вся жизнь моя была залогом свиданья нежного с тобой…» и прочее, и прочее, и прочее… Я даже рада, что все так получилось. Если бы Рудельсон не был бабником, я никогда не узнала бы… А что касается плитки, – Сима вдруг резко сменила тему, – то мы купим другую… Я видела в «Максидоме»… такую… гораздо лучше фисташковой… персиковую… А мастера попросим эту содрать, а новую налепить ровно!

– Сима! А деньги? – схватилась за соломинку Татьяна.

– Фенстеру на меня никаких денег не жалко!

– Туалет ведь мой, а не твой!

– Это почти то же самое!

– Сима! Может, не надо?

– Надо, Таня, надо! Я хочу, чтобы моя подруга была так же счастлива, как я! Все! Целую! До завтра! Юлик пришел! Поцелуй за меня Жертвочку! – И Симона шлепнула трубку.

Татьяна тоже повесила трубку. Вот так номер! Она думала, что Симона отомстит Рудельсону по мере возможности и способностей и вернется в лоно семьи, а вот что вышло. Влюбилась. Да-а-а, в Фенстера можно. Потрясающий мужчина. Звероподобный интеллектуал. Интеллектуальный зверь. Языческий бог. Нет… Все не то… Пожалуй, Юлиану пока нет в ее скудном словаре определения. Бедный Марк. Такой удар по самолюбию, не говоря уже обо всем прочем. Как его Симонка назвала – муж на час! Мог бы быть ее мужем навечно, а хватило только на час, да и то тогда, когда это ей уже не нужно. Интересно, утешается ли он сейчас своим возлюбленным основным инстинктом? Говорит ли себе «все мы свободные люди»?

Громкий голос Симы отзвучал, и Татьяна опять погрузилась в тишину и в невеселые размышления о собственной персоне. А кто ей Олег Дунаев? Не муж на час, не любовник на ночь… Никто… Любимый на всю оставшуюся жизнь… Не-е-ет! Так нельзя! Не надо расслабляться! Плитка так плитка! Персиковая так персиковая! Вот придет мастер, и она, Татьяна, станет ему мигать обоими глазами, чтобы забыть Олега и никогда больше не вспоминать о его поцелуях. Может, все-таки пристать к свободному Рудельсону? Все-таки он намекал, что такие, как она, Татьяна, только в Красной книге водятся… Нет… И что за мысли приходят ей иногда в голову?!!


Дмитрий Борисович Кочерьянц, владелец и глава фирмы «Муж на час», ненавидел и боялся свою мать. Вернее, боялся он ее раньше, а теперь… Впрочем, лучше рассказать все по порядку…

Мать Дмитрия Борисовича, Римма Васильевна, была высокой полной женщиной с громовым голосом и пронзительным взглядом. Под этим взглядом Дмитрий Борисович, будучи ребенком, никогда не мог сказать неправды, не говоря уже о том, чтобы как-нибудь особо изощренно соврать. Надо сказать, что теперь, будучи взрослым и самостоятельным человеком, обманывать свою мать он все-таки научился, но его обманы по сути своей были не такими уж и обманами. Дмитрий просто приспособился скрывать от матери большую часть своей жизни. Римма Васильевна, глядя на своего взрослого сына, видела только незначительную часть айсберга, белую и чистую, а все остальное, пятнистое, угловатое и бугристое было скрыто от нее под темной холодной водой.

Ни один мужчина не мог долгое время выносить подле себя демоническую Римму Васильевну, а потому, попытавшись устроить свою семейную жизнь три раза кряду, она бросила эти занятия как малоперспективные и всю свою недюжинную жизненную энергию сосредоточила на сыне.

Когда Дмитрий Борисович был ребенком, Римма Васильевна обязательно не только состояла в родительском комитете детского учреждения, в котором в данный момент находился сын, но непременно была его председателем. Кое-какие выгоды от этого маленький Дмитрий Борисович, конечно, имел, не без этого. Например, у всех детей было по одному подарку на Новый год, а у него по три-четыре. Конечно, в детском саду Дед Мороз вручал ему один подарок, как всем, но Дмитрий всегда знал, что дедулька уже успел забежать к ним домой и оставить там еще пару-тройку нарядных мешочков. Еще у Дмитрия дома всегда были в избытке карандаши, краски, альбомы и пластилин, которые Римма Васильевна закупала оптом для группы на деньги, собранные родителями. Громоподобность матери в те времена тоже была Дмитрию на руку. Когда его отлупил известный всему детскому саду юный террорист Гена Пеночкин, Римма Васильевна приподняла его могучей рукой за шкирку, поднесла к своим пронзительным глазам – и все! Ей даже не пришлось ему ничего говорить. Гена от одного ее взгляда спекся. Он больше никогда не трогал Дмитрия и вообще старался обходить его стороной. При этом остальной контингент детского сада продолжал бояться Пеночкина, как огня, но до остального контингента председателю родительского комитета никакого дела не было.

В школе дело пошло хуже. Когда Дмитрию дал подзатыльник один из хулиганов его 2-го «А», Римма Васильевна тоже попыталась разобраться с обидчиком. Пронзительного взгляда и мертвой хватки уже не хватало, и она подключила свой трубный глас и большой словарный запас прилично начитанной женщины. Ответом пацанов 2-го «А» Чемберлену стала «темная», которую они всем дружным коллективом устроили маменькиному сынку Кочерьянцу. Дмитрия подловили в полутемном коридоре, затащили под лестницу, накинули на голову чью-то вонючую куртку и долго били, приговаривая разными голосами: «Не ябедай! Не ябедай!» Что такой формы глагола в русском языке не существует, Дмитрий узнал значительно позже, но то, что не надо обо всех своих школьных обидах докладывать маме, понял во время «темной».