Лена заколебалась. Ей стало жаль и эту ухоженную, но, в сущности, несчастную женщину, воспитавшую бездушного сына. И этого мальчика с фотографий, не подозревающего, что его ждет.

Дядя утопал в своем кресле и исподлобья наблюдал за гостьей. Лена не успела опуститься на предложенный стул, как Дядя огорошил ее:

– Ваша сумма.

Лена опешила от его наглости, и в ней тотчас проснулось противостояние.

– Какая еще сумма? Мы с вами разве на базаре?

Она прошла через комнату и села подальше от Дяди, у окна.

Мама подошла к ней и села поблизости. Они сидели рядом – две мамы. А Дядя оказался далеко и, утопая в своем кресле, был внизу. Ломал композицию и выглядел смешным. По крайней мере Лене так казалось.

– Вы поймите нас правильно, – заговорила Лешина мама, не теряя своего скорбного вида. – Предлагая деньги в обмен на ваше заявление, мы хотим вам помочь… Поймите, вы болеете душой за своего сына, а я – за своего. Да, я убита его поступком, я раздавлена. Но что я могу? Сын без отца растет…

Тут Дядя подскочил как мячик:

– А кто виноват, что он без отца растет? Я говорил тебе в свое время, что этим кончится! Только ты меня не слушала. Отомстить ему хотела!

Зимин побагровел, глаза налились кровью – вся сдерживаемая злость просилась наружу.

– Теперь слюни и сопли льешь! Договаривайся вот теперь! – Он потряс ладонью в сторону Лены. – Вот, унижайся!

Сказал и выкатился в другую комнату.

– Отец Леши сейчас сидит, – сказала женщина и закурила. – Но я тут ни при чем, сам добился. Пьяный он идиот. Сыну двенадцать лет было, когда это случилось. Мальчик тогда был такой нежный, податливый… Как воск – что вылепишь, то и будет. А лепить-то некому. Я взвалила на себя фирму мужа, пропадала на работе. Это теперь они забегали, всполошились, братья мужа. А где они были все эти годы? Только деньги Лешке совали, вроде как помощь. А что для мальчика дармовые деньги? Вред один…

Если бы Зимина повела себя иначе, если бы в ее тоне засквозили наглость и превосходство, Лена бы развернулась и ушла. Но женщина вызывала сочувствие. Ее рука с сигаретой нервно дрожала.

– Вы подумайте, что с ним в колонии-то будет! Сломают его там! Елена Павловна, милая, пожалейте вы нас!

И мать Леши заплакала в голос, как на похоронах.

Лена с минуту сидела без движения. А потом заговорила:

– Я вам тоже могу слезную историю поведать про своего ребенка. Как мы все детство по больницам… Он умирает в реанимации, а я в больничном туалете закрылась, на колени бухнулась и просила Бога не забирать моего сыночка. И Кирюша выжил. Но уже не мог развиваться, как другие дети, отставал в развитии. Стал инвалидом. Но знаете, он никогда не ударит ребенка на улице. Он и котенка не ударит, не то что… Хотя он тоже рос без отца.

– Простите нас, – после паузы попросила Зимина. – Ради Бога, простите.

Лена почувствовала усталость и пустоту. Ничего не клокотало внутри.

Дядя осторожно вкатился в комнату.

– Хорошо. Я заберу заявление. Но честно говоря, сомневаюсь, что вашему сыну это пойдет на пользу.

– Он осознал, – поспешила уверить мама. – Он раскаивается! Они ведь там, в больнице, подружились с вашим мальчиком…

Мама Леши очень старалась. Она попыталась тронуть сердце гостьи тем фактом, что так сильно раздражал. «Они ведь там подружились…»

Лена поднялась. Тут вклинился Дядя:

– Адвокат предлагает передачу суммы произвести в его присутствии. Чтобы все официально.

– Да идите вы со своими деньгами! – не выдержала Лена.

Дядя закрыл рот.

– Не отказывайтесь, – попросила Зимина. – Вы на эти средства сможете купить путевку в санаторий. Полечите ребенка… Поймите, мы искренне сожалеем и хотим помочь…


Когда Лена в деталях передавала мне эту встречу, слова Лешиной мамы о воске больше всего поразили меня. Я решила привести их на своей встрече с мамашами, к которой уже начала готовиться. Я должна их всех увидеть. Каждую. И в среду на педсовете поделилась планами, и их одобрили. Анжела даже вызвалась помочь в организации.

После педсовета я, как обычно, сломя голову неслась в сторону Поля Чудес. Торопилась к Черновым за Иришкой. Лепил мокрый снег, под ногами хлюпала снежная каша, в голову лезли мысли о горячем супе и о горячей ванне. А предстояло еще тащиться с Иришкой из Поля Чудес в Простоквашку по этой слякоти.

Пока я месила слякоть, сапоги, конечно же, промокли. Войдя в прихожую, громко крикнула:

– Вот и я!

На мое приветствие никто не ответил. Конечно же, моя подруга и моя дочь решили затянуть меня в прятки. Они это любят. Но так не хотелось разуваться, шлепать в мокрых носках по черновским коврам, оставляя кругом мокрые следы, кричать «ку-ку» и заглядывать во все углы. Мне было не до игр, я в школе наигралась.

– Ириша! – прокричала я. – Мама пришла.

Ни звука в ответ. Не дождутся. Все равно не буду разуваться и снимать дубленку.

Я прошла в холл, недовольно прокричала в сторону второго этажа:

– Ксюш, мне некогда!

Вверху что-то грохнуло, и вслед за этим раздался истошный Ксюхин визг.

– Ира! – заорала я и рванула к лестнице. – Ира!

Я уже была на середине, когда передо мной возник Вадик – в расстегнутой рубахе, с закатанными по локоть рукавами. У него был вид мясника. Я невольно отпрянула и зацепилась за перила.

– А вот и Светочка… – нехорошим голосом проговорил он и протянул ко мне руки. – Подружка наша золотая…

Глаза у Вадика были как стеклянные. Я никогда прежде не видела у людей такого странного взгляда.

– Где моя дочь? – как можно внятнее спросила я.

– Нету. – Вадик скривился и показал пустые руки. И вдобавок покрутил ими так противно.

Я не помню, как проскочила мимо него. Вероятно, просто оттолкнула. У меня было такое состояние, что я могла бы отодвинуть гору. Или превратиться в пчелу, чтобы оказаться на втором этаже. И я там оказалась.

Влетела в одну спальню – никого, в другую… Моя подруга сидела на огромной кровати, забившись в самый угол. Она смотрела на меня одним глазом, другой заплыл и почти полностью закрылся. На ногах и руках обозначились красные ровные полосы, будто ее били плеткой. Ксюшка тряслась и молча смотрела на меня.

– Где Ира? – Голоса моего хватило только на шепот.

– Я не успела в сад, – ответила Ксюшка, клацая зубами. – Он не пустил меня.

– Ты не забрала ее из сада? – переспросила я, пытаясь собрать мысли в кучу.

– Полюбовалась? – раздалось у меня за спиной. – Твоя работа.

– Что? – Я повернулась к Чернову. Глаза его, в красных прожилках, смотрели на меня сузившимися зрачками.

– Кто моей жене наврал про любовницу? Не ты? Развести нас хочешь? – Он попытался схватить меня за руку.

– Убери руки, ненормальный! – Я отпрыгнула. – Садист!

Я оказалась в коридоре, он вывалился вслед за мной. Поймал за руку и больно дернул на себя.

– Иди сюда!

Изловчившись, я треснула его сумкой по черепу. Это только еще больше его разозлило.

– Ах ты!

Чернов выдернул у меня из рук сумку и бросил на пол. Этого мгновения мне хватило, чтобы вырваться и оказаться на лестнице. «Телефон в кармане», – вспомнила я.

Тут Чернов прыгнул за мной, лестница заходила ходуном. Он напоминал мне разъяренного медведя. Видела подобное в кино. Я нырнула под перила, повисла и спрыгнула вниз. Поднимаясь, запуталась в собственном шарфе и поняла, что сплоховала – Чернов уже был внизу и перегородил мне путь к выходу.

– Я тебя просил молчать? Сучка!

Он качался из стороны в сторону, как неваляшка. Мне стало страшно.

– Я ничего не говорила, – зачем-то начала я оправдываться. – Твоя Рыжая сама Ксюшке позвонила.

– Не свисти, – посоветовал он, надвигаясь на меня.

Я метнулась в столовую. Уронив по пути стул, бросилась к кладовке. Толкнула дверь. Зачем я это делала? Не знаю. Во мне проснулся инстинкт самосохранения и заглушил здравый смысл. Оказавшись среди коробок и кастрюль, захлопнула дверь и двумя руками задвинула засов.

Я оказалась в западне. Кладовка не имела окон и запасного выхода. У меня оставалась одна надежда – телефон. Но, вытащив его на свет, поняла, что зря надеялась. В черновской кладовке напрочь отсутствовала сеть.

Между тем Чернов стоял под дверью.

– Ты провинилась, Светочка, – вещал он. – И должна быть наказана. Таких девочек, как ты и Ксюша, надо воспитывать. Плохо тебя муж воспитал.

– А тебе лечиться надо, – ответила я. – В стационаре и смирительной рубашке! Псих.

Он подергал дверь.

– Светик, открой по-хорошему.

– Не дождешься.

– Ты поиграться со мной решила?

Чернов дернул сильнее, и я поняла, что засов, держащийся на трех шурупах, – лишь видимость надежности. Чернов дергал дверь методично, словно раскачивал больной зуб.

Я проклинала Ксюшкино второе замужество. С самого начала можно было понять, что ничего хорошего из этого не получится. Одна тетя Таня была довольна – дочь выходит за богатого.

Познакомились они в ресторане, куда Ксюха закатилась с однокурсниками. Она тогда была в депрессии, от которой пыталась избавиться всеми мыслимыми и немыслимыми способами.

Студенты-хореографы отрывались по полной, они умеют веселиться. Ксюшка хорошо выпила и отправилась танцевать стриптиз у шеста. Вот тогда ее и заметил Вадик, который отмечал в ресторане встречу с друзьями – ветеранами второй чеченской войны.

К концу вечера компании танцоров и воинов-«чеченцев» слились в одну, как, впрочем, и линии жизни Вадика и Ксюхи.

…Вадик ударил в дверь с такой силой, что стало очевидно – она вот-вот слетит с петель.

«Хоть бы кто-нибудь пришел! – умоляла я белый потолок с матовым плафоном. – Хоть бы кто-нибудь!»

Мой немой вопль был услышан. Там, наверху, распорядились, чтобы пришел Горин. Я узнала его по голосу. Он говорит очень громко.

– Чего шумим? – проорал он из холла.

– Да вот… – отозвался Вадик, – попросил Светку вина принести из кладовки, а у нее дверь заклинило.

Вывернулся! Я со стуком отодвинула засов и распахнула дверь.

– Ну вот, открылась, – прокомментировал Горин. – Здорово, Светик! А где вино?

Не спросил, почему я в пальто, а сразу про вино!

– Ты больной, Вадик, – повернулась я к Чернову. – Больной на всю голову.

– А ты чего в пальто? – опомнился Горин.

Не взглянув на него, я прошагала к выходу. Но уже в дверях подумала про Ксюху. Все же не по-товарищески получается – уйти, оставив подругу в лапах этого изверга.

Я взлетела наверх. Моя подруга сидела в той же позе, в том же углу. Она перестала стучать зубами, но выглядела совершенно апатичной.

– Собирайся! – приказала я.

– Куда?

– Переночуешь у нас, а завтра уедешь к маме.

– Я боюсь, – прошептала Ксюха.

– Ты должна бояться оставаться здесь! Тебе надо ноги уносить, пока жива!

– Он нас не выпустит, – возразила Ксюха.

– Там Горин внизу, они водку пьют. При нем Вадик не вякнет.

Я раскрыла шкаф и вытащила сумку.

– Бесполезно это, – остановила меня подруга. – Он сказал, что, если я уйду, он маму убьет в первую очередь. А ему ведь ничего не стоит, убьет, я верю.

– А во вторую кого?

– Во вторую меня.

– И что ты собираешься делать?

– Я сама виновата, что про эту дуру стала спрашивать…

– Ах, ты еще и виновата! – Я чуть не задохнулась от возмущения.

– Свет, ты иди. Поздно уже. Игорь там, наверное, с ума сходит.

В подтверждение в кармане запиликал телефон.

– Ты где?! – прокричал мой муж. – Ты на часы смотрела? Битый час звоню, а ты недоступна!

– Я у Ксюши. Ты Иру забрал?

– Ах ты у Ксюши?!

Я представила себе его чувства. Я бы тоже разозлилась.

– Я тебе сейчас все… – Но я не успела ничего объяснить. Игорь отключился.

– Иди, не переживай за меня. Два раза за вечер с Вадиком такое не повторяется, – вздохнула Ксюха.


С тяжелым чувством я ушла из дома Черновых. Шагала по дороге, яростно вымешивая снежную кашу. С неба теперь вместо мокрого снега лил настоящий дождь. Пережитый страх из меня выходил слезами. У поворота на шоссейку ослепили фары «жигуленка».

– Садись!

Это был Игорь. Не выдержал, поехал встречать.

Я плюхнулась на сиденье – мокрая, зареванная, несчастная.

– Что случилось, Свет?

Сбивчиво, стараясь смягчить острые углы, я поведала о том, что произошло.

Замолчала, когда поняла – муж разворачивает машину.

– Игорь, не надо! Он дурак, он убьет тебя! Поехали домой!

– Ну уж нет…

Даже в темноте я без труда уловила то выражение в лице своего мужа, которое появлялось не часто, но означало одно – его не переубедишь. Он сделает то, что задумал.

– Игорь, я умоляю тебя, не связывайся с ним. Он больной! Он, наверное, контуженый.

Все было бесполезно.

Мы подъехали к коттеджу и увидели, что Горин с Черновым курят на крыльце. Вероятно, они уже выпили и собирались расходиться.