Я немного ошалело смотрела на Эллу. Она всегда казалась мне поверхностной, что ли… Сейчас она говорила с горячим убеждением и верой. С глубиной. У меня мороз пробегал по спине. Неужели человеку необходима большая беда, чтобы с него начала опадать налипшая за годы жизни шелуха бытия и на свет начал проступать он сам – такой, какой есть на самом деле?

– Кто-то должен остановиться, – продолжала Элла.

– И ты решила, что это будешь ты.

Элла кивнула и взяла новую сигарету.

– Я хочу, чтобы моя дочь была счастлива. Нет, не так. Чтобы ее теперешнее существование стало жизнью, окрасилось хоть какой-то радостью!

– Я понимаю, – поспешила уверить я. Мне передавалась ее боль.

– Ради этого я решила отказаться от Феликса.

– Ты сильная.

Элла усмехнулась, посмотрела на меня. Глаза ее сухо блестели.

– Нет, я слабая. Мне очень тяжело. Когда Кира Георгиевна принесла мне Евангелие, я читала и было такое чувство – не передать. Потом поехала в храм, и там ко мне пришло это решение. И все казалось просто – я пообещала Богородице отказаться от собственных утех ради счастья дочери. Там слезы лились, и было все так ясно… А теперь мне тяжело.

– Хочешь, я поговорю с композитором? – зачем-то предложила я.

Элла быстро помотала головой:

– Нет, этого не надо. Ты будешь свидетельницей… Ты будешь свидетельницей того, что я дала обет. Тогда мне будет немного легче.

– Хорошо, – шепотом ответила я.

Мы поднялись на второй этаж и постучали в комнату Ники. Солодовников сидел на полу и разбирал старый системный блок. При этом он напевал себе под нос какую-то дурацкую песенку. Ника улыбалась.


В этот день мы с Иришкой остались ночевать у родителей. Допоздна сидели за столом в гостиной. Потом в доме долго шумели дети, не желая укладываться. Уложив Иришку, я вышла из комнаты, чтобы немного поболтать с Леной. Проходя мимо комнаты Киры, услышала монотонное бормотание. Не удержалась, заглянула в щель.

Кира стояла у своего письменного стола и… молилась. Впрочем, то, что она именно молится, а не повторяет текст лекции или доклада, я поняла не сразу. Только когда заметила, что с книжной полки над ее столом куда-то делись все книги. Теперь там стояло несколько икон и мерцала лампадка.

Вид молящейся бабушки оказался для меня столь необычным, что я даже покраснела, будто застала ее за чем-то неприличным. Отступив в коридор, я остановилась, чтобы скрипом половиц не привлечь ее внимание.

– Спаси, Господи, и помилуй богохранимую страну нашу, власти и воинство ее, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте…

Кира молилась о властях! О тех, кого совсем недавно критиковала в самых едких выражениях!

Я не могла сделать ни шагу. Мне почему-то просто необходимо было услышать, о чем еще станет просить Бога моя интеллигентная властная прародительница.

– …иереи и дьяконы и весь причет церковный, яже поставил еси пасти словесно твое стадо, и молитвами их помилуй и спаси мя, грешную.

Пауза. Кряхтя и вздыхая, моя бабушка опустилась на колени. Теперь я видела лишь немного сутулую тень на противоположной стене.

– Спаси, Господи, и помилуй братию и сестры, и сродники мои по плоти, и вся ближняя рода моего и други, и даруй им мирная твоя и премирная благая.

Тень поклонилась до пола и вновь выпрямилась.

– Спаси и помилуй рабу Божию Лидию и мужа ее Николая. Рабу Божию Елену и сына ее Кирилла. А также, Господи, спаси и помилуй внучку мою Светочку, в крещении Фотинию, и мужа ее Игоря, и дочь их Ирину… Даруй им терпение и любовь.

Я опустилась на корточки и обхватила руками колени. Мне не хотелось уходить. Показалось на миг, что я маленькая и мы с Леной в деревне и что это бабушка Зина молится в своем углу.

– Даруй нам терпение и любовь, – тихо повторила я за Кирой.

– Еще, Господи, прошу тебя, не забудь о рабе Божией Татиане и дочери ее Ксении. Прости им прегрешения их и даруй полезное ко спасению.

После каждой просьбы Кира делала поклон. Дотронувшись лбом до пола, она распрямляла спину и продолжала просить:

– Не оставь, Господи, и друзей наших, Гориных. Раба Божия Романа, супругу его, в крещении Елену, и дочь их Веронику, в крещении Веру.

За Гориных Кира сделала несколько поклонов.

А я и не знала, что Ника крещена как Вера. А ведь я тоже могу помолиться за Нику. Потому что больше ничего не могу для нее сделать. А может, больше и не надо? Может, это и есть самое нужное – просить Бога не за себя, а за другого?

Господи, услышь мою бабушку!

Пусть всем станет немного лучше. Пусть в нашей сумрачной жизни засияет свет! И пусть жизнь наша, испорченная нашими же поступками, ошибками, амбициями, наполнится чем-то значимым!

– Еще, Господи, прошу тебя о девочке Карине. Даруй нам всем мудрость и терпение, а ей – здравие и прилежание.

Кира сделала несколько поклонов за Грошеву.

– Спаси, Господи, и помилуй старцы и юныя, нищие и сироты, и вдовицы, и сущие в болезнях и печалях, бедах же и скорбех, обстояниих и пленениих…

Незаметно для себя я втянулась в Кирину молитву, сидя на полу, шептала:

– Господи, помоги еще Анжеле и дочери ее Дарье. И не забудь о муже и отце их, рабе Божием Петре. А еще, Господи, помоги ученикам моим. Особенно Павлу.


Я не случайно вспомнила о Скворцове. Он оставался занозой в душе, несделанным делом. Когда я пришла в школу с заявлением об отпуске, Скворцов вместе с другими гонял мяч.

– Здрасьте, Светлан Николавн! – Он подбежал ко мне. – А у меня братан родился.

– Уже? – воскликнула я. – Поздравляю… – Я представила новорожденного в ветхой убогой хибаре и внутренне содрогнулась. – Паша, я договорилась насчет тебя. Тебе на две смены в лагерь путевку дадут. Ты обязательно поезжай.

– Не-а, – отмахнулся Скворцов. – Я, Светлан Николавн, не могу поехать.

– Паша, это очень хороший лагерь! Кормят пять раз в день! – рассыпалась я. – Туда просто так путевки не достать! Отказываться нельзя.

– Я не поеду, – повторил Скворцов и сплюнул в сторону. – Ну сами подумайте. Кто мамке с малым поможет? Воды натаскать, то се… За огородом надо смотреть. Мы с дедулей огород засадили. Его теперь все лето полоть и поливать надо. Нет, Светлан Николавн. Я дома останусь. В школьный лагерь похожу, а туда – нет, не поеду.


Вот так мы с ним поговорили. Главное, я понимала, что Скворцов прав и что заставить его я не могу. Чувство собственной беспомощности просто убивало меня!

И потому сейчас, сидя в коридоре родительского дома, я поручала Скворцова Богу, поскольку больше нам надеяться было не на кого.

Кира закончила свою длинную молитву о живых и приступила к молитве об усопших.

Я тихонько спустилась на кухню.

Мирно и негромко шумел холодильник, шуршали ходики, из крана капала вода.

Эти родные звуки всегда умели вернуть меня мне самой. Только здесь, в этом старом доме, я ощущала себя по-настоящему защищенной.

Включила самовар и достала из буфета мед и печенье.

В кармане молчал мобильник. Теперь я всюду таскала его с собой, боялась пропустить звонок Игоря. Я чувствовала, что он позвонит. А может быть, просто хотела этого?

Самовар забулькал, и одновременно с этим заскрипела лестница – Кира спускалась на кухню, чтобы положить на ночь в чашку свои зубные протезы.

– Бабуль, давай чайку?

Я была готова услышать что-то привычное вроде «вредно на ночь пить много жидкости».

Но она согласилась. Последнее время Кира только и делала, что удивляла меня.

Я налила нам чаю и уселась напротив бабушки, опустила к столу абажур, чтобы он захватывал в свой круг только стол с самоваром и нас двоих.

– Рада отпуску? – спросила она.

Я кивнула. Подбросила встречный вопрос:

– А тебя опять включили в комиссию по госэкзаменам?

Кира тоже кивнула. А затем несколько лукаво взглянула на меня:

– После летней сессии я увольняюсь.

– Как? – опешила я. – Совсем?

– Совсем.

– Не верю! Ты разыгрываешь меня, бабуля! Ты без своего универа себя не представляешь. Всю жизнь только что не ночевала там. Ты не сможешь дома сидеть!

– Смогу, – хладнокровно повторила Кира, поглядывая на меня с непонятным выражением.

– Плохо себя чувствуешь? – испугалась я.

– Чувствую себя не хуже и не лучше, чем любая бабка в мои годы.

– Кира! – Я покачала головой. – Чем же ты собираешься заниматься?

От неожиданности я забыла про чай. Кира, напротив, зачерпнула ложечку меда и теперь тщательно ее размешивала, наблюдая, как он там растворяется.

– Буду сидеть с твоей дочерью.

– Кира…

– Научишь меня всем вашим играм. Дашь пособия. Неужели я не справлюсь?

– Кира! Как же я тебя люблю…

Я обняла свою бабушку и почувствовала, какая она хрупкая и… другая.

Другая, чем та, которую я обнимала в детстве. Кира стареет! До сих пор это не приходило в голову.

– Не подлизывайся, – со смехом отмахнулась она. – Пей чай, а то остынет.

Я послушно вернулась на место.

– Как же твоя кафедра тебя отпустит? – не отставала я. – Кто теперь будет читать такие захватывающие лекции по истории?

– Перестань. Найдутся. Да и не могу я теперь читать историю, как прежде. Смотреть стала на нее по-другому. – Заметив мое удивление, пояснила: – Ведь что такое, Светочка, история народов? Это трагедия. Мир испорчен, а мы все грешны. И каяться не хотим. Поэтому наша история и крутится по спирали. А мы упрямо наступаем на те же грабли. Это всего лишь бег по кругу не делающих выводы народов.

– Ну вот… – огорчилась я.

– Зло лежит в нас самих. В сердцах наших.

– Как же быть?

– Для начала я намерена заняться собой. Своей собственной душой. Вычистить ее хорошенько, выкинуть весь хлам. А то получается – всю жизнь учила других, а сама оставалась невеждой.

– Какая же ты невежда, Кирочка? Ты профессор!

– У меня нет элементарного духовного образования, Светочка, хотя бы в объеме воскресной школы! Человек без этих знаний слеп. Вот я прожила шестьдесят пять лет и не замечала, что во всем, абсолютно во всем, присутствует премудрая рука Творца. Как в жизни мира, так и в судьбе отдельного человека.

– А я замечала, – призналась я. – Я называю это присутствие «Великий Режиссер».

– Как ни назови, суть одна. Ты молода, Светочка, и у тебя имеются все шансы строить жизнь с учетом Его сценария. А я теперь вот снова ученица-первоклассница.

– Ты самая способная и прилежная ученица, бабуля!

– Дорогу осилит идущий, – загадочно улыбнулась Кира.


И вот мы с Иришкой – путешественники. Мы едем в купе в компании двух мужчин. Один – круглолицый и веселый – оказался моряком. Другой был немного похож на артиста Пуговкина из старых советских фильмов. Но только грустного. По крайней мере мне показалось, что он напряжен или чем-то озабочен. На вид им обоим было немного за сорок. Я их сразу окрестила про себя оптимистом и пессимистом.

Моряк представился Сергеем, а «Пуговкин» – Максимом Петровичем. Мы познакомились, и через полчаса моя дочь уже вовсю общалась с попутчиками на своем языке, интуитивно больше тяготея к оптимисту, чем к пессимисту.

Иришка достала свой рюкзак с развивающими играми и стала хвастаться его содержимым.

Моряк на удивление быстро разобрался с нашими мозаиками, пазлами и кубиками, будто всю жизнь только этим и занимался.

Когда я обмолвилась о своем наблюдении, его ответ ошеломил меня:

– А я и занимался. Мой сын тоже не говорил почти до школы. У нас дома было полно подобных игрушек.

– Неужели? – изумилась я. – А теперь? Он разговаривает?

– Еще как! Такой стал болтун, не остановишь. – Он улыбнулся, вспомнив о сыне. – Я ведь по четыре месяца дома не бываю, все в плаваниях. А приезжаю, мы с ним наговориться не можем. Бывает, вечером загляну к нему в комнату, а он позовет: «Пап, давай поболтаем!» И мы лежим с ним на койке, болтаем. На любые темы. Иногда можем полночи так проговорить.

У меня слезы выступили на глаза и от волнения горло перекрыло, мешая говорить. Но так хотелось узнать о его сыне! И он понял это по моим глазам.

– И ваша девочка обязательно заговорит. Только руки нельзя опускать. Мы с женой, когда поняли, что наш сын требует больше внимания, чем другие дети, сразу решили: я зарабатываю, а она с ним занимается. С работы она уволилась и расписание составила: массажи, логопед, игры, прогулки, занятия. И так изо дня в день.

– А какой вам ставили диагноз?

– Недоразвитие мышц языка.

Так не бывает. Ясно же, что так не бывает! Мы сели в поезд. И оказались в одном купе с человеком, уже прошедшим тот путь, в начале которого находились мы с дочерью!

Но это было именно так. Там, на Небесах, Великий Режиссер вновь позаботился обо мне, дал знак! Послал попутчика. О, я уцепилась за него как за спасательный круг! Мне хотелось знать все. Мелочей для меня не было и не могло быть. И Сергей охотно рассказывал о сыне.