Наконец она нарушила молчание.

– Как прекрасно, – прошептала девушка.

Бен посмотрел в ее сторону, пытаясь сосредоточиться. О чем он только что думал? Что-то о Давиде… Бен покачал головой и уже отчетливо разглядел Джуди. Его мысли начали блуждать. Он не мог вспомнить, о чем думал. Что-то о Давиде…

Мысли ускользали.

Бен откашлялся:

– Да, свиток замечателен. Знаете, у меня появляется какое-то странное ощущение, когда я читаю слова Давида. Кажется, будто… он разговаривает непосредственно со мной. Вы понимаете, что я имею в виду? Такое ощущение, будто он в любую минуту скажет: «Так вот, Бен…»

– Наверно, вы чувствуете некое родство с ним. У вас есть нечто общее. Тот же возраст, вы оба евреи, знатоки Закона Моисея…

Но сознание Бена уже не воспринимало ее голос. Его взор блуждал по стенам и застыл на акварели пирамид на фоне Нила. Голос Джуди вытеснил другой, он доносился издалека и говорил: «Бенджи, твой отец всегда говорил, что Господь знает путь праведных, а путь неправедных погибнет».

Иона Мессер. Иона бен Иезекииль.

Тут он представил Саула, такого крепкого и сильного, рядом с нежным поэтическим Давидом. Он представил Соломона Лейбовица, который расквасил носы польским забиякам.

«Неужели все это совпадение? – растерянно подумал он. – Я ничего не понимаю, Это выше моих сил…»

Тут снова прорезался голос Джуди.

– Уверена, в Давиде вы видите много своих черт, вот почему его слова столь важны для вас.

Бен смотрел на нее, сощурившись, и пытался сфокусировать взгляд на ее лице. Ему в голову пришла другая мысль… странная… неуловимая… В Давиде я вижу многие свои черты. Что это значит? Что это все означает? Эти совпадения… Давид разговаривает со мной…

Джуди наклонилась вперед, чтобы поставить свою чашку на стеклянную поверхность столика, и это движение, сопряженный с ним шорох вывели Бена из мечтательного состояния. Он опять покачал головой. Странные мысли. «Представить не могу, откуда они появились. Наверно, здесь слишком жарко. Может, я проголодался».

– Перекусить не хотите? – раздался голос Бена, испугавший его самого.

– Нет, спасибо. Мы с Бруно успели перекусить до того, как вы позвонили. – Отличный кофе, спасибо.

Они сидели и прислушивались к тихому стуку дождя и окно за их спинами, представляя замерзшие оголенные деревья и блестевшие от воды тротуары. Тут Джуди как бы невзначай спросила:

– Почему вы стали палеографом?

– Что?

– Почему вы стали палеографом?

– Почему? Ну… – Он нахмурился и думал, что ответить. – Прежде мне никто не задавал такого вопроса. По правде говоря, я и сам не знаю. Наверно, меня это просто интересовало.

– Всю жизнь?

– Насколько я себя помню. Еще мальчиком меня привлекали древние манускрипты. – Бен взял свою чашку и громко отхлебнул глоток кофе. Он сказал правду. Никто раньше ему такого вопроса не задавал, и, следовательно, он и не задумывался над этим. Теперь Бен погрузился в размышления и никак не мог понять, почему он занялся палеографией. – Видно, я просто влюбился в нее.

– Интересно. Но вы должны обладать терпением, какого у меня нет. В детстве вам основательно пришлось изучать религию?

– Да.

– Мне не приходилось. Мои родители следовали традиционному иудаизму. И даже при этом они не очень соблюдали законы. Я даже не помню, знала ли я тогда разницу между Иом-кипур[29] и Рош Га-Шана.[30] – Она отпила глоток кофе и раздумывала над тем, что собиралась сказать. – Вы были очень маленьким, когда покинули Германию?

– Мне было десять лет.

Она смотрела на него большими глазами столь выразительно, неотразимо, что Бен понял, о чем она думает. Джуди думала над тем, что он ни с кем не обсуждал. Он не обсуждал это даже с Энджи и понял, что близко подошел к опасной черте и вот-вот заговорит на эту тему.

– У вас есть братья и сестры?

– Нет.

– Вам везет. Я была лишь одной из пятерых детей. Трое братьев, одна сестра и я где-то посреди них. Боже, какой это был сумасшедший дом! Мой отец работал портным, у него было свое ателье, что позволяло нам жить относительно безбедно. Рахиль, моя маленькая сестренка, все еще живет с родителями. Остальные дети обзавелись семьями. Знаете, – она тихо рассмеялась, – мне так часто хотелось быть единственным ребенком. Вы счастливчик.

– Как сказать, не знаю, – холодно ответил он. Как часто он еще мальчиком жалел, что у него нет братьев и сестер! – Вообще-то у меня был старший брат. Но он умер до того, как я успел узнать его.

– Как жаль. Вы много помните о Германии?

Взгляд Бена застыл на Джуди. Странно, но ему было приятно разговаривать с ней. Он понимал, что его вызывают на откровенность, – как только Джуди расскажет о своем прошлом, ему будет легче поведать о собственном.

– Вам хочется узнать, что означало быть евреем к Германии во время войны, – наконец сказал он.

– Да.

Бен задумчиво посмотрел на свои руки. «Похоже, сегодня первый день, когда придется выдать тщательно скрываемую тайну, – подумал он. – Сначала Энджи, затем кошмар, а теперь еще вот это. Одно откровение за другим».

– Знаете, я ни с кем не разговаривал о том периоде в моей жизни. Даже моя невеста не очень много знает о моей жизни до двадцатилетнего возраста, и она вполне довольна этим. Почему это вас так интересует?

– Наверно, такова уж моя натура. Мне нравится больше узнать о людях. Что ими движет. Что заставляет еврея перестать быть евреем.

– Откуда вы знаете, что я был евреем?

– Вы говорили, что в детстве соблюдали религиозные предписания.

– Да… Я действительно так говорил. Верно? Хорошо, пусть будет по-вашему. Я действительно отказался от иудаизма. Я не родился с ним и отошел от него, как и вы. Когда-то я соблюдал все предписания, затем сознательно отказался от них. В действительности дело было не только в этом. Я убежал от него, громко хлопнув дверью. Вы довольны?

Джуди пожала плечами:

– Ваше поведение не очень достойно человека, изучавшего религию.

– Я и не говорил, что оно достойно. Как бы то ни было… – Он отвел взгляд от Джуди и говорил, не смотря на нее. – Может, мне не суждено было стать евреем. Бог знает, в детстве я усердно изучал его законы. Иврит для меня был столь же естественным языком, что и идиш. Я ходил в ортодоксальную школу, каждую субботу посещал синагогу. Но когда мне исполнилось девятнадцать лет, я решил, что это не для меня. Поэтому я все бросил.

– Вы теперь атеист?

Снова ее вопрос застал его врасплох.

– Ну и ну, вы отнюдь не стесняетесь задавать личные вопросы? А вы атеистка?

– Отнюдь нет. Я верю в иудаизм по-своему.

– Это иудаизм по расчету.

– Как вам угодно.

– Да, я атеист. Это вас удивляет?

– В некотором смысле. Кажется странным, что человек посвящает жизнь изучению религиозного Писания, а сам в него не верит.

– Боже милостивый, Джуди, ведь для того, чтобы изучать энтомологию, не надо быть стрекозой!

Она рассмеялась:

– Это правда. Однако могу спорить, что вы знаете Тору лучше любого раввина.

Его брови взметнулись вверх. Гораздо раньше, еще в далеком прошлом, кто-то сказал то же самое. Сейчас он не мог вспомнить, кто сказал это, однако его мозг среагировал точно так же. Как и тогда, Бен сейчас поймал себя на том, что погрузился в размышления: довольно странно, что я, наверно, знаю о Торе и иудаизме больше, чем местный раввин, но все же налицо огромная разница.

Что же все-таки религия за явление? Это нечто большее, чем знание, нечто большее, чем запоминание. Быть знатоком религии еще мало. Смысл религии в том, что человек ощущает что-то.

И это чувство, обычно называемое верой, в Бене отсутствовало.


– Почему выбор пал на атеизм? – услышал он вопрос Джуди. – Почему не дать христианству шанс? Или выбрать дзен-буддизм?[31]

– Я отверг не иудаизм, я отверг Бога. Есть люди, которым религия не нужна. Видите ли, она не всем приносит душевный покой. Есть люди, которым она приносит горе.

– Да, мне кажется… – Ее взор снова упал на стопку бумаг, лежавших у нее на коленях. – Интересно, как все обернется для Давида. Как вы думаете, он стал знаменитым раввином? Может, даже членом синедриона?

Бен тоже уставился на листы бумаги с переводом. Он вообразил семнадцатилетнего жителя Иудеи с черными вьющимися волосами, ниспадавшими на плечи, и задумчивыми глазами пророка.


«Давид, Давид, – подумал Бен. – Что именно ты собираешься сказать мне? Какое ужасное деяние обнаружится, в котором тебе хватит смелости исповедаться, затем спрятать в кувшинах и оберегать их силой проклятия?

А это проклятие… – У Бена затуманились глаза. – Разве возможно, что оно еще не потеряло свою силу? Неужели оно падет на меня? Может, поэтому мне снятся кошмары? Не поэтому ли я потерял сон? Не поэтому ли я ссорюсь с Энджи? И почему я считаю, что Давид распоряжается моей жизнью? Неужели возможно, чтобы проклятие Моисея продолжало действовать?»

– Доктор Мессер?

Он посмотрел на Джуди. Она еще говорила, а он ничего не слышал.

– Уже поздно, мне пора садиться за пишущую машинку.

«Почему мне в голову лезут такие странные вещи? Почему я думаю о том, что мне никогда не приходило в голову? Будто кто-то внедряет эти мысли в мое сознание?..»

– Да, пора печатать.

Они встали одновременно и начали разминать ноги. Бен взглянул на часы и поразился, заметив, как уже поздно. Куда подевалось это время?


Джуди печатала до поздней ночи, часто делая пятиминутные перерывы. Бен в это время сидел в своем темном кабинете. Стук клавиш мешал ему не так, как паузы. Один раз, когда ему даже показалось, будто она совсем прекратила печатать, он встал и выглянул из кабинета. Джуди сидела за пишущей машинкой, подперев подбородок руками, и смотрела куда-то вдаль. Спустя минуту она, словно опомнившись, снова приступила к работе.

Бен откинулся на спинку стула и сложил руки за голову. Он мысленно вернулся к эпизодам, описанным в пятом свитке, некоторое время провел вместе с Ревекой, представил уроки на портике храма и то, как Давид впервые написал отцу, и дивился тому, откуда Елеазару стало известно, что он таскал воду для вдовы. То были счастливые дни, когда он жил в Иерусалиме в доме раввина. Бен жалел о том, что не может вернуться в прошлое. То были приятные воспоминания…

– Доктор Мессер?

Он опустил руки и сел прямо.

– Да?

– Я все напечатала.

– Отлично. – Бен встал. – Знаете что? Я вдруг проголодался. Вы любите пиццу?

– Ну, да…

– Послушайте, я выскочу на улицу и куплю пиццу со всеми ингредиентами. Похоже, я не прикасался к пище с тех самых пор… как… даже вспомнить не могу, с каких пор. – Он подошел к платяному шкафу. – Я скоро вернусь, пиццерия почти рядом, на этой же улице. Пиццу там готовят очень быстро. Я обычно хожу туда, когда у меня много работы. И еще я куплю бутылку дешевого вина. Что скажете?

– Просто замечательно.

Когда он ушел, Джуди ходила по квартире и рассматривала предметы искусства, большая часть которых отражала культуру Ближнего Востока: тут были археологические артефакты, сувениры, купленные за время туристических поездок, и дорогие безделушки, какие водятся в состоятельных домах. Пока она стояла перед акварелью с пирамидами на фоне Нила, зазвонил телефон.

Джуди тут же взяла трубку:

– Алло?

На другом конце наступила короткая пауза, затем раздался щелчок – повесили трубку.

Когда Джуди отошла от стола, телефон зазвонил снова. На этот раз она ответила иначе:

– Квартира доктора Мессера, – но тот, кто звонил, снова повесил трубку.

Третьего звонка не последовало. Когда Бен наконец вернулся с вином и пиццей, Джуди сказала ему о звонках, но он лишь пожал плечами:

– Если это важно, позвонят еще раз.

Они разложили картонную бумагу на кофейном столике, принесли из кухни бокалы и салфетки и приступили к трапезе.

– У вас много весьма интересных предметов, – сказала Джуди, слизывая ниточки сыра с пальцев.

– Это трофеи, которые я привез из путешествий.

– Мне нравится та картина вон там.

– Пирамиды? Да, это одна из моих любимых картин. Она навевает воспоминания. – Бен тихо рассмеялся. – Знаете, погонщики верблюдов у пирамид проделывают с туристами следующий трюк. Один из аттракционов – поездка на верблюде вокруг пирамид. Стоит всего пять пиастров. Однако пока вы скачете верхом на этом несносном животном, погонщик начинает гнуть трогательную историю о том, как вы ему понравились и ему хотелось бы в качестве подарка разрешить вам совершить еще один круг. Никто не умеет так подмазываться, как араб, и вы, естественно, соглашаетесь. Погонщик едет рядом, пока верблюд, качаясь, уводит вас в пустыню, да так далеко, что вас никто не слышит, а люди у пирамид кажутся муравьями. Тут погонщик обращается к вам, пока вы сидите верхом на его капризном верблюде, и сообщает, что обратный путь обойдется вам в пять долларов.