Дома Олег первым делом открыл окно. Июньская, настоявшаяся к вечеру, жара забрала из комнаты весь кислород, продохнуть было нечем. Как эта жара быстро наступила! Всего четыре дня стоит, а уже надоела. И тело под рубашкой скользкое, противное. И водочный поминальный хмель застрял наждаком в глотке. И даже расслабиться нельзя — поваляться после душа перед телевизором. Нехорошо вроде. Настя обидится, не так поймет. Хотя ей, похоже, все равно. Села кульком на кровать, опустила плечи, глядит перед собой горестно.

— Настюша, иди под душем постой… Тебе легче будет.

— Да. Сейчас, — отозвалась она вяло.

— А хочешь, вместе пойдем?

— Нет. Я одна. Ты пока чаю сделай, хорошо? Очень пить хочется.

— Конечно, малыш.

Приняв душ и напившись чаю, Настя уснула, свернувшись под простыней маленьким калачиком. Олег постоял над ней, повздыхал немного. Бедная девочка! Ничего, пусть поспит, утро вечера мудренее. Утром она встанет, и все будет по-прежнему. Сколько уже можно-то?…

Среди ночи он резко проснулся, будто кто поддал кулаком в бок. Поднял голову с подушки, уставился в темноту. Протянул руку — Насти рядом не было. Из-за кухонной двери выбивалась полоска света. Тело было липким от духоты, и сердце забухало тревожно и недовольно, когда он поднялся с постели и потащился, чертыхаясь, на кухню. Настя сидела на шатком квадратном стульчике, поджав ноги и уместившись на нем целиком, в позе несчастного эмбриона, обхватив худые коленки руками. Глянула на Олега так, будто полоснула накопившимся отчаянием, зашевелила губами. Он даже не понял спросонья, что она ему сказала. Стоял, пялился удивленно, пока она не повторила яростным шепотом:

— Пожалуйста, Олег… Давай Лизу к себе возьмем. Я прошу тебя, пожалуйста.

Нет, что происходит в самом деле, объясните ему? Кончится это когда-нибудь или нет?!

* * *

Она давно уже проснулась, но открывать глаза не хотелось. Не от плохого субботнего настроения, а просто на нее напало хитрое дамское притворство. Знала потому что: сидит парень на ковре у кровати, смотрит на нее, спящую. Очень хорошо смотрит. А что вы хотите? Под таким взглядом на любую тетку сонное притворство нападет. И кофе как вкусно пахнет — умереть не встать! Нет, надо открывать глаза, надо в очередной раз «удивляться» этому «кофе в постель». Главное, ногой не дрыгнуть ненароком. Опять он поднос с чашками на самый край кровати пристроил. В первое их утро именно так и вышло — проснулась, подскочила по привычке, сшибла поднос, к чертовой матери. Коричневые разводы на ковре так и остались. А все потому, что не привыкла она к буржуазным изыскам, чтоб кофе в постель. К женским утренним обязанностям по хозяйству привыкла, а кофе Олег ей сроду по утрам не приносил. Да она и не хотела особо. Жили и жили, как все супруги, исполняли обязанности. И ничего в этом плохого не видели. Чем плохо, когда человек живет и исполняет свои обязанности?

Чуть улыбнувшись и чуть дрогнув плечиком, Марина постаралась красиво проснуться, то есть слегка и по возможности грациозно вытянуться на подушках и медленно распахнуть глаза. И приятно удивиться присутствию Ильи на ковре у кровати, и еще больше удивиться кофе и бутербродам с ветчиной на тарелочке. Или сегодня с сыром? Или с маслом и джемом? Вообще-то хотелось бы с ветчиной…

— О-о-о-й… Привет… — хрипловатым спросонья голосом проговорила Марина, одновременно растягивая губы в довольной улыбке. — Опять ты меня балуешь, юноша-искуситель…

— Марин… Я же просил, не называй меня больше юношей. Мне не нравится.

— Почему? — протянула она насмешливо.

— Да звучит как-то нехорошо. Будто я не мужик, а пацан пятнадцатилетний, которого добрая мамаша к прачке для мужской науки пристроила.

— Я?! Это я — прачка?

Она села на постели, расхохоталась громко, но без обиды.

— Нет. Ты не прачка. Потому и не обзывайся! Хватит уже акцент на разницу в возрасте делать. Невелика и разница, между прочим.

— Ага. Десять лет, конечно не разница. А впрочем, я и впрямь больше не буду. Честное слово. Обещаю.

— Ну и умница. Давай завтракать. Видишь, я кофе сварил. Остыл уже, пока ты дрыхла.

Илья ловко поднялся с ковра, так, будто сидящая в нем пружина взяла и распрямилась сама по себе легко и непринужденно. Марина даже позавидовала слегка: ей вот так из «положения сидя» ни за что не подняться. Обязательно надо будет раскорячиться как-то, на корточки встать, руками во что-то упереться. Что сделаешь — возраст не молодой, кости не девичьи. Однако подумала она об этом вовсе не с грустью. Наоборот, накатила волна смешного и совсем не подходящего случаю кокетства — а нас и таких, вроде того, любят, не молодых и не шибко гибких. Хотя насчет «любят» — это еще бабка надвое сказала. Кака така любовь, простите? Так, снизошла блажь на впечатлительного юношу. А ей так вообще без разницы. Ей не любовь, ей результат важнее. В бегстве от свеженького, но дурно пахнущего женского одиночества все средства хороши. А тут вон какое хорошее «средство» само собой подвалило. Послал вороне бог кусочек сыру. Вернее, кусочек релакса. Не всем так везет. Таблетка анальгина оказалась на удивление сладкой пилюлей. Не жизнь, а сплошная медово-молочная ванна после хорошего секса, да с кофеем в постель. Не всем, не всем так везет.

— Слушай, а ты чего в такую рань проснулся? Суббота же. — Марина снова потянулась, на этот раз по-настоящему.

— Не знаю. Я привык рано вставать. С армии еще.

— Ого. А ты и в армии служил?

— Ну да… А что в этом удивительного?

— Не знаю… Сейчас вроде никто особо туда не стремится. Все платят, в институтах отсиживаются.

— Нет. Я не платил и в институте не отсиживался. Я сознательно в армию пошел. В ракетные войска. Хотелось на жизнь со стороны трудностей посмотреть. Да и с выбором профессии торопиться не хотелось.

— Ух, какой ты правильный! Молодец.

— Да. Я правильный. Мне так жить интереснее, понимаешь? Когда все правильно.

— А вот и не все у тебя правильно. Было бы гораздо правильнее, если б ты не со старухой связался, а нашел себе молодую девчонку.

— Марин… Ну я же просил. И ты только что обещала… Забыла, что ли?

— Да ничего я не забыла. — Она раздраженно поставила чашку с кофе на поднос. — Просто надо всегда называть вещи своими именами. Надо же, правильно все у него!

— Да, правильно! И потому я выбрал себе женщину сердцем, а не паспортными данными. И вообще хватит уже об этом, Марина. Я вполне серьезно тебе говорю. Хватит.

— Да ладно… — рассмеявшись, махнула она легкомысленно рукой. — Чего ты завелся-то? Ссориться хочешь, да? А вот не буду я с тобой ссориться. Давай лучше на выходные куда-нибудь выберемся. Может, на пруд поедем? Там, говорят, неплохой пляж оборудовали. А можно к моей приятельнице на дачу рвануть. Она давно звала. Хочешь?

— Нет. Пляж и дача от нас никуда не уйдут. Давай-ка мы для начала тобой займемся.

— В смысле — мной? Как это — мной? — вытаращила Марина на Илью удивленные глаза. — Не поняла.

— А чего тут непонятного? Все женщины любят собой заниматься, правда? Вот и мы тобой займемся. Вдвоем. Почистим тебе перышки. Обнажим твой скрытый потенциал молодости. Чтоб ты не говорила ежечасно, какая ты есть древняя мумия. Ну что, займемся потенциалом?

— Хм… А как это мы им займемся? Будешь меня в молодежные тряпки рядить, да? Учти, я с голым пупом по улице не пойду, и не надейся даже!

— Да нужен мне твой голый пуп. Хотя этот вариант и стоит рассмотреть, между прочим. Потом. Когда заслужишь. До пупа тут еще работы невпроворот. Слушай, а почему ты прическу такую неинтересную носишь? Тебе не идет, когда волосы так лежат. Вид унылый, как у Пьеро. Если, допустим, сделать вот так…

Он взъерошил и без того ее лохматые со сна волосы, поднял их на затылке, потом, слегка отодвинувшись, посмотрел оценивающе. Так смотрит художник на свою модель — отстраненно-вдумчиво. С туманным интересом. Будто продирается сквозь туман туда, поближе к будущему шедевру. Марина сидела в подушках, не шевелясь, рассматривала с удовольствием нависшее над ней лицо молодого человека. И впрямь — настоящее вдохновение на парня снизошло. Стопроцентное. И самое поразительное, что обращено это вдохновение не к взаправдашней красотке-модели, а именно к ней, тридцативосьмилетней бабе-брошенке! Видно, сдвинулось что-то в его человеческой и мужской природе, не в ту сторону пошло. Что ж, пусть сдвинулось. Ей-то этот сдвиг как раз и на руку. На нее, если честно, сроду никто и никогда так не смотрел, даже и в лучшие времена.

— Я понял! Я понял, что нужно сделать! — обращаясь больше к самому себе, пробормотал Илья. — Нужно совсем коротко постричь, чтоб вихорками надо лбом, по-хулигански, и на тон высветлить…

— Мне нельзя коротко стричься, Илья, — сказала Марина твердо. — Ты меня слышишь? Нельзя мне коротко, говорю!

— Что? Почему это нельзя?

— Ты посмотри, там у меня на самом виске шрам есть. Детский еще. Белая вмятинка. Его же видно будет!

— Ну да, есть тут шрамик… — взяв ее за щеки ладонями и повернув к свету, произнес Илья прежним, слегка «туманным» голосом. — Ну и что? Пусть он будет. А мы пойдем от обратного… Знаешь, иногда просто необходимо идти от обратного! Мы его не будем прятать, мы, наоборот, выставим его напоказ, подчеркнем, так сказать. Прелесть, что за шрамик! Ни у кого такого нет, а у тебя будет. Вставай, пошли быстрее!

— Куда? Не хочу я никуда идти… — замахав руками и падая обратно в подушки, капризно протянула Марина. И даже одеяло на голову натянула, и ногой дрыгнула. В общем, повела себя как балованное дитя.

— Пошли, я сказал, — легонько хлопнул ее ладонью Илья чуть пониже спины. — Слушай, что тебе говорят. Я сейчас позвоню Сашке, обо всем договорюсь.

— А кто он, этот Сашка? — снова села она на постели, глянула на него с интересом.

— Не он, а она. Соседка моя, Александрой зовут. Между прочим, в одном из лучших салонов города работает. Классный стилист. К ней дамочки за месяц вперед на стрижку записываются. А ты давай-давай, пошевеливайся, Маришка…

От этой «Маришки» ее уж совсем раскиселило. Так в детстве ее бабушка звала — Маришкой.

Она стояла под душем, хихикала себе потихоньку — где бабушка и где молодой любовник… Потом вымыла голову, посушила феном — волосы легли в давно привычное им положение, то есть повисли вдоль щек, чуть загибаясь вовнутрь на кончиках. И чего Илье прическа не понравилась? Обыкновенное классическое каре, удобное очень. Раз-два, прическа готова. Может, упереться и не ходить ни в какой салон, не потакать юным творческим фантазиям? Хотя ладно, будь что будет. Сама же себе каникулы легкомыслия объявила! А с прической — бог с ней, волосы потом отрастут.

Сашей оказалась маленькая худышка-блондинка в коротком желтом сарафанчике-униформе. Простенькая, как одуванчик с июньского придорожья. Но тот еще, как выяснилось, цветочек. С претензиями! Даже не поздоровавшись толком, сразу приступила к творческой оценке имеющегося материала. Долго осматривала Марину критически, с головы до ног. Потом отошла на два шага, прищурилась, поглядела, то ли покряхтела одобряюще, то ли, наоборот, хмыкнула, потом опять подошла поближе. Минут через десять разродилась наконец задумчивой фразой, брошенной в сторону стоящего поодаль Ильи:

— Что ж… Похоже, ты прав, Илюша… Да, я думаю, ты прав… Повернувшись к Марине, Саша решительно выдохнула: — Ну что, вы мне отдадитесь?

— В каком это смысле? — весело округлила глаза Марина. Хотела еще и хохотнуть нарочито пошловато, но передумала. Не надо гневить молодежь, она нынче нервная, говорят. И шутки у них другие. Что взрослой тетке шутка, то для нынешней молодайки, не приведи господь, интимной правдой может оказаться…

— В смысле, вашего будущего образа, — строго посмотрела на нее Александра. — В том смысле, что не будете мне диктовать под руку. То есть отдаетесь совсем, закрыв глаза! Не бойтесь ничего, я плохо вам не сделаю.

— Ладно. Уговорили. Отдаюсь, — решительно тряхнула головой Марина. — Ведите меня, Александра, я вся насквозь ваша…

Усевшись в удобное мягкое кресло, она смиренно позволила Саше вспенить шампунь на волосах. Ласковые ручки вместе с теплыми струями воды прошлись по волосам, и полотенце было на ощупь приятно-мягким… Открыв глаза, Марина увидела свое лицо в зеркале — испуганное, без косметики, в обрамлении мокрых прядей. И не сдержалась, полезла-таки «под руку»:

— Сашенька… А вы и впрямь меня очень коротко стричь будете? Как Илья предложил?

— Так. Давайте мы вот что сделаем…

Саша коротко вздохнула и резко развернула кресло в обратную от зеркала сторону. Потом, будто извиняясь, проговорила:

— Нет, правда, так лучше будет. И вы нервничать над процессом не станете, и мне так спокойнее. А потом я вам еще и лицо нарисую. Я уже вижу ваш стиль и вас вижу. Вам понравится, не бойтесь. Расслабьтесь, подремлите… Представьте себе, например, что вы в телевизионной передаче снимаетесь. Там тоже так: отвернут героиню от зеркала, поколдуют над ней, а потом — раз! — и обратно к зеркалу повернут. И у нее сразу обморок от счастья. Хотите обморок, Марина?