Горячей воды в кране не оказалось. Очередная опрессовка нагрянула. Марина с возмущением крутила кран и так и эдак, но он только фырчал обиженно отголосками пустых сливных труб. Вот так вот. Приехали, называется. В последнюю точку отчаяния. Марина вдруг увидела себя со стороны — голую, несчастную, замерзшую и душой, и телом. И заплакала наконец. Сидела в холодной ванне и тряслась от холода и от накативших волной слез. Такое вот получилось ледяное отчаяние. В неприкрытом виде. То есть в абсолютно голом. Можно было еще и головой о кафель побиться, но голова и без того болела нестерпимо. Нет, голову и впрямь было жалко. Завтра ж на новую работу выходить! Как она туда пойдет, с разбитой головой?

Икая от слез и отчаянно жалея себя, так и не согревшуюся, Марина кое-как выползла из ванной, закуталась в махровый мужнин халат. Мельком подумалось: надо же, халат забыл. Ничего толком и до конца сделать не может, даже от жены уйти. И бритвенный станок забыл, и воду туалетную на полочке. Дорогую, французскую. Ничего, Настя ему новую купит. И пусть, и пусть… А она сейчас горячего чаю напьется, согреется и спать завалится. Или поесть надо? Надо, наверное. Тем более ужин у нее готов, она со вчерашнего вечера котлет нажарила. Мясо — это хорошо. Говорят, когда сильно нервничаешь, надо обязательно мяса поесть.

Занявшись привычными ежевечерними хлопотами с ужином, Марина и сама не заметила, как перестала плакать. В голове было гулко и пусто, руки делали привычную работу. Ну вот, стол накрыт, можно сесть и накормить свой истощенный стрессом организм. Уже поднеся ко рту кусок горячего сочного мяса, Марина с удивлением уставилась на тарелку на другом конце стола. Что это? О господи, она же на двоих накрыла. Чисто автоматически. На себя и на Олега. Черт, черт! Нет, это уже невозможно вытерпеть. Когда этот проклятый день соизволит наконец закончиться? Издевательство над брошенной женщиной, а не день! И снова горло спазмом перехватило.

Однако заплакать Марина не успела — телефонный звонок помешал. Это мама, наверное. Который сейчас час? Половина десятого? Ну точно, мама. Она всегда в это время звонит. Изо дня в день. Когда очередная серия новорусского мыльного действа заканчивается. Говорить ей или не надо? А почему, собственно, нет?

— Да, мам, привет, — выдохнула Марина в трубку и сама испугалась своего слезно-хныкающего голоса. Да по одному голосу сразу ясно было, что у нее тут ситуация — из ряда вон.

— Господи, доченька, что случилось? Почему ты плачешь? С Машенькой что-то? С Олегом? Говори быстрее, иначе у меня инфаркт будет! — почти заголосила в трубку мама. Марине даже показалось, что она увидела ее лицо в этот момент — не то чтобы сильно испуганное или огорченное, а скорее недовольное. У меня, мол, сердце больное, а вы меня своими неприятностями совсем до могилы довести хотите.

— Да не бойся, мам. Ничего особенного. Все живы и здоровы. Просто от меня Олег ушел.

— Как — ушел? Куда — ушел?

— Сама знаешь, куда мужья от жен уходят.

— О господи… Только этого мне еще не хватало!

— Мам, а почему ты говоришь — «мне»? Вроде как проблема-то не твоя? — стараясь удержать в себе удивленную обиду, тихо проговорила Марина. — Это ж мой муж ушел. Вроде моя проблема-то.

— Ага, как же, твоя. Ты хоть понимаешь, чего ты меня лишила?

— Чего, мам?

— Спокойной пенсии, вот чего! Нет, я знала, я всегда подозревала, что ты со мной чего-нибудь подобное вытворишь.

— Мама! Я прошу тебя, мама! Не надо сейчас так со мной разговаривать! — почти провыла в трубку Марина, уже жалея, что рассказала обо всем матери. — При чем тут твоя пенсия, мама?

— Перестань! Хватит пикать! Терпеть не могу, когда ты пикаешь!

Услышав знакомое и ненавистное с детства слово, Марина лишь горько усмехнулась. Да, давно она от мамы этого «не смей пикать» не слышала… В понятие это — «пикать» — у мамы входило все: и дочкины слезы, и непокорная ее строптивость, и собственное мнение, и вообще по-маминому получалось, что она всю свою сознательную жизнь только и делает, что «пикает». То есть ведет себя совсем не так, как хотелось бы маме.

— Хорошо, мам, я не буду пикать. Мне вообще сейчас не до этого. Считай, что я просто поставила тебя в известность, и все.

— Ага, в известность она меня поставила. Спасибо, дочь. Спасибо, что лишила заслуженной старости. Вернее, ее смысла.

— Как это? Не поняла? А какой у старости может быть смысл? То есть… Нет, я хотела сказать, что ты еще не…

— Ладно, обойдусь без дочерних реверансов. А насчет смысла я тебе так отвечу: смысл любой старости заключается в благополучии детей. Поняла? Старикам только тогда хорошо, когда у детей все ладится. А если от детей покоя нет, то и старости, считай, нет.

— А я что, твой покой нарушила, мам? Я на шею тебе села? Я молодая, здоровая, зарабатываю хорошо.

— Да при чем здесь — молодая и здоровая? Все брошенные мужьями женщины тоже молодые и здоровые. Я же не в этом смысле! Тут дело не в деньгах и не в здоровье, а в ощущениях. Когда женщина-дочь с семьей не устроена, она по определению уже выпадает из ряда счастливых и успешных. Это же ясно как божий день. Нет, ты меня убила, совершенно убила.

— Прости, мам. Я нечаянно. Я больше так не буду, — с сарказмом проговорила Марина.

Но мама, казалось, сарказма в ее голосе вовсе и не заметила.

— Значит, так… Я вот что сделаю, Мариночка. Я работать пойду. Я, как ты утверждаешь, еще не совсем старая, меня еще на работу возьмут…

— Да не надо, мам! Ты что? Зачем? У тебя сердце больное!

— Молчи. Я знаю что говорю. Нам с тобой еще Машеньку в институте учить надо, потом замуж ее отдавать… Бог с ней, с пенсией. Я тебе помогать должна.

— Не надо мне помогать, мама. Я сама с Машкиным образованием и замужеством прекрасно справлюсь. Да и Олег поможет.

— Ага! Поможет он! Как же, жди! Ты чего, совсем наивная? Твой отец, когда от меня ушел, много тебе помогал? Ну скажи? Много?

Так. А вот на эту тему выруливать совсем не стоит. Опасно. Тема эта даже за давностью лет пока не утратила своей злободневности. И если мама, не дай бог, на нее свернет, то…

— Ой, мамочка, извини! Извини, ради бога, у меня мобильник в сумке надрывается! Наверное, Машка звонит! Да, и вот еще что: если Машка тебе будет звонить, ты ей не говори ничего, ладно? Ну все, пока, целую! — жизнерадостно пропела в трубку Марина и торопливо нажала на кнопку отбоя. Все, хватит. Поговорили, и будет. На сегодня с эмоциями уже перебор. Надо доесть котлеты, напиться чаю и спать, спать. Завтра новый день, новая работа. И новая жизнь. Пусть со вкусом одиночества, но все равно — новая.

* * *

— Слушай, а ничего квартирка-то! Если здесь уют навести, то вполне даже…Тебе нравится, Настеныш?

— Да, нравится. Мне все, что с тобой связано, давно уже нравится.

Настя по-кошачьи пролезла Олегу под руку, заглянула в лицо снизу вверх, потом потерлась лбом о его колючий подбородок:

— Олег, мне даже не верится. Мы и правда теперь будем вместе?

— Правда, Настеныш.

— Всегда-всегда? До самой смерти?

— Ага. Как в сказке. Они полюбили друг друга и умерли в один день. Но поскольку до смерти нам с тобой еще далеко, может, пока поужинаем? Как у нас насчет ужина? Есть какие-нибудь соображения? Я голодный как волк. И нервный от пережитых потрясений. Все-таки не каждый день из семьи ухожу.

— Ой, Олег… И правда, как нехорошо получилось с Мариной Никитичной. Я такой виноватой себя перед ней чувствую! Она когда зашла сегодня в приемную, я чуть сквозь землю не провалилась, ей-богу! Еще немного, и под стол бы залезла от страха.

— Ишь ты! — насмешливо встряхнул ее Олег за плечо. — Мужика из семьи увела, еще и про страхи рассказывает.

— Я не уводила. Ты же знаешь, я не хотела. Ты сам.

— Да знаю, знаю. Шучу я. Ну так что у нас там с ужином? Будешь меня кормить или нет?

— Ага… Я сейчас яичницу с колбасой. Ой! Телефон! Это твой или мой звонит?

— Твой, кажется.

Выскользнув из-под его руки, Настя резво бросилась в прихожую на зов своего мобильника. Олег с удовольствием посмотрел ей в след, потом улыбнулся. Он готов был сутками на нее смотреть — на то, как она говорит, как улыбается, как молчит, как резво и трогательно перебирает тонкими ножками при ходьбе, и потом, эта ее детская манера сдувать длинную челку со лба… Ребенок, чистый ребенок! У него даже однажды сомнения нехорошие на свой счет в голову закрались: нет ли у него тайных педофилических пороков? А что — говорят, сейчас этим каждый второй мужик страдает. Хотя в Насте никаких Лолитиных прелестей вроде нет. Просто она по природе маленькая, худенькая. Да и по возрасту на Лолиту не тянет — двадцать пять лет уже. Давно замуж пора. А раз пора — почему не он должен занять это счастливое место? Дочь свою он, считай, вырастил. Марина в нем тоже особо не нуждается — женщина вполне самостоятельная, не больная и не идиотка. Ну, пострадает, конечно, какое-то время. Куда без этого. А потом перестанет. Еще и спасибо ему скажет. И вообще — кому сейчас легко? У нее хоть квартира своя есть, от бабки в наследство досталась, а им с Настюшей и жить пока негде. Вот, пришлось квартиру снимать. А что дальше будет — одному богу известно. Но дальше — оно и есть дальше. А сегодня он счастлив. Здесь и сейчас, в этой однокомнатной снятой хрущевке. Рай в шалаше. Если бы еще пожевать чего-нибудь, то совсем бы был счастлив, бесповоротно и окончательно.

— …Нет, Кать. Я сегодня никак не могу… — Настя появилась в проеме двери, прижимая серебристую трубочку телефона к уху. Вид у нее был виноватый.

Опять эта ее подружка! Господи, до чего ж настырная девчонка! Звонит через каждые полчаса.

— Ну да… Переехали… Адрес? Ага, записывай. Гурзуфская, двадцать семь, квартира пятнадцать. Ну да, у черта на куличках, а что делать? Зато недорого. Да вполне прилично. Приезжай, сама увидишь. Это кто там верещит? Лизка? Ты с ней приедешь? Ага, соскучилась. Ага, давай.

— У нас что, гости намечаются? — улыбнулся ей Олег, стараясь не показать своего недовольства. — Катюша без тебя ни одного дня прожить не может?

— А ты что, против? — удивленно подняла Настя свои белесые бровки.

— Нет, что ты.

— Олег! Ты же знаешь, мы с Катей как сестры. Она даже жила у нас какое-то время, когда у нее мама умерла, а отчим из квартиры выгнал. Да я ж тебе рассказывала!

— Ну да, ну да.

— И Лизочку я тоже очень люблю. Она мне как дочка.

— Слушай, я все хотел у тебя спросить… А папаша у Лизочки — он кто? Или его вообще никогда не было?

— Да был, был папаша… Только как будто и не было. Теперь у него другая семья. Он и Лизу своей дочерью не признал.

— Понятно. Трагическая история. Она забеременела, он сбежал от ответственности.

— Да. Хотя бы и так. Только я не понимаю, почему ты таким тоном.

— Все, все, Настеныш! Сдаюсь. Не будем ссориться. У нас, понимаешь ли, новоселье намечается, к нам гости толпами со всех концов едут, а мы тут ссоримся. Давай быстро, мечи на стол все, что в доме есть.

— Ага! Бегу! Мечу! — отозвалась Настя радостно. — Только метать особо нечего, конечно. Слушай, а может, ты в магазин сходишь? Тут недалеко, в соседнем доме.

— Я? В магазин? — удивленно уставился на нее Олег и тут же произнес: — Да легко. Конечно, схожу. Говори, что купить.

Он и не помнил даже, когда в последний раз покупал продукты в магазине. Марина не посылала его в магазин. Она говорила, он обязательно купит что-нибудь не то. Хотя чего тут особенного — продукты купить? Колбаса, она и в Африке колбаса. А сыр, он и в Голландии сыр. Так, что еще?… Ага, вина надо купить! Гости в доме все-таки. Ого. А цены, цены-то какие!.. Странно, он до сих пор был уверен, что батон белого хлеба сущие копейки стоит. Что ж, хорошая получилась экскурсия, полезная. Спасибо Настюхе.

Дверь квартиры ему открыла Катя. Успела уже, приехала. Шустрая девчонка. Рыжая, быстроглазая. Не нравилась она ему именно этой шустростью, все время крутилась под ногами на правах лучшей Настиной подруги. И чего крутиться, спрашивается? Лучше б дома сидела, воспитанием дочки Лизы занималась. Хотя дома у нее своего тоже нет — снимает где-то квартиру, как и они с Настей.

— Ты что, на метле прилетела, что ли? Как Баба-яга? — буркнул Олег не совсем вежливо. — Времени всего ничего прошло.

— Нет. На машине ехала. Повезло, пробок не было. Да в этой тьмутаракани вообще пробок не бывает! А я быстро езжу.

— Вот именно, что быстро! — подала голос из кухни Настя. — Не ездишь, а гоняешь, как сумасшедший Шумахер! Ты поругай ее, Олег, поругай!

— Ой, да ладно! Не ворчи, подруга. Сама же знаешь — волка ноги кормят. А одинокую женщину — колеса! Надо же как-то на жизнь зарабатывать. Вот и кручусь-верчусь. Давай пакет, — весело повернулась она к Олегу, — сейчас за стол сядем. Отметим ваше счастливое соединение.