— Ты иди, Илья. Спасибо тебе за компанию. Я, пожалуй, домой пойду, — торопливо поднялась она с места.

— Я провожу! — Илья тоже встал вслед за ней, не обращая внимания на нависшую над ним Альбину.

— То есть как это — проводишь? Кого ты проводишь? — обиженно и даже несколько возмущенно произнесла Альбина, подступая к Илье вплотную. — Не поняла юмора… Ты что, уже уходишь, что ли?

— Пока, Альбин. Счастливо повеселиться. — Илья слегка отодвинул ее от себя, придержав по-джентльменски за локоток и улыбнулся вежливо, вроде «отстань от меня по-хорошему».

— Но мне поговорить с тобой надо! Не слышал, что ли? Постой! Куда ты, Илья? — пьяно и возмущенно кричала им вслед Альбина.

В общем, они удрали. Вернее, Илья удрал. А Марина, стало быть, как «провожаемая» дама, в этом ему помогла. Прошла торопливо по залу, лавируя между танцующими парами и чувствуя, как вонзается в спину злобный взгляд Альбины.

Выйдя на свежий воздух, Марина подняла воротник плаща, поежилась зябко:

— Ну все, Илья. Можете быть совершенно свободны. Благодарностей не надо.

— Хм… А проводить?

— Да чего меня провожать? Мне тут недалеко. Транспорт еще ходит, так что…

— Да ну его, этот транспорт. Пойдемте пешком. Воздухом вечерним подышим. Тем более нам в одну сторону.

— А откуда вы знаете, в какую мне надо сторону?

— Так… Знаю, и все.

— Ну что ж, пойдемте… — неожиданно легко согласилась Марина.

Они долго шли молча под цоканье ее каблуков. Ей даже задуматься удалось о своем, о наболевшем. Потому и вздрогнула, услышав над головой голос Ильи:

— У вас что-то случилось, да, Марина Никитична? Неприятности какие-то?

— Почему ты так решил? — удивленно вскинула она вверх лицо. Именно вскинула, потому что иначе заглянуть ему в глаза не представлялось возможным. Кстати, чувствовать рядом с собой очень высокого мужчину было довольно приятно — ощущения как у хрупкой Дюймовочки. Олег росточком особо не вышел, и Марине все время казалось, что он не идет рядом, а жмется сбоку, как послушный и тихий ребенок.

— Да не знаю, — пожал плечами Илья. — От вас волна какая-то идет… тревожная.

— Цунами? — горько усмехнулась Марина.

— Ну да, вроде того.

— Нет, Илья, тебе показалось. Ничего такого от меня не идет. Ты мне вот что лучше скажи: где так лихо танцевать научился?

— А меня с пяти лет мама с бабушкой на бальные танцы водили. Вот ноги с тех пор и помнят. И вообще сказалось женское воспитание. Драться не умею, а танцевать — пожалуйста. В общем, стопроцентный маменькин сынок получился.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать семь недавно исполнилось.

— Да уж… Все вы маменькины сынки.

— Кто — все? — вкрадчиво переспросил Илья. — Кого вы еще имеете в виду?

— Да никого. Это я так, ворчу по-старушечьи. Имею право, в конце концов.

— Нет. Не имеете, — тихо и твердо вдруг произнес Илья, остановившись. — Ни ворчать не имеете права, ни старухой себя называть. Даже в шутку. Даже из кокетства.

— Из какого кокетства? Ты что думаешь, я с тобой кокетничаю, что ли? Ну ты и нахал. Хорошо, что мы уже пришли. А то бы бог знает до чего договорились!

— Как — пришли?

— Да вот так. Вот он, мой дом. Четвертый подъезд. Тот самый, над которым лампочка не горит. Так что спасибо, что проводил, и…

— Что значит — спасибо? А как насчет чашечки кофе?

— Чашечки кофе? Во дает… Это в каком же смысле? — протянула Марина то ли насмешливо, то ли возмущенно. Она и сама не поняла, чего в ее вопросе больше, насмешливости или возмущения. А может, ни того ни другого и не было. Может, была там одна сплошная благодарность за проявленное по отношению к ней юное мужское нахальство. Мелочь, а приятно, как любила говорить в детстве Машка, когда Марина заявлялась к ней в комнату поцеловать на ночь.

— А вам что, кофе жалко? — плутовато улыбнувшись, проговорил Илья. — Или еще какой-то тайный смысл вы в эту чашечку вкладываете?

— Какой еще смысл, иди уже! Любитель чашечки кофе! Еще и на меня стрелки перевел, нахал…

Легонько подтолкнув его в спину, Марина еще раз громко хмыкнула. Получилось у нее это очень выразительно, не хуже даже, чем у киношного красноармейца Сухова в обществе павлинов пьяного таможенника. Илья засмеялся, потом отступил демонстративно на несколько шагов, произнес тихо, будто извиняясь:

— Спокойной ночи, Марина Никитична. Не обижайтесь на меня.

— За что?

— За чашечку кофе. Но если бы пригласили, я бы не…

— Иди, Илья. Спасибо, что проводил. До свидания.

На лестничной площадке между вторым и третьим этажом, конечно же, ей встретилась соседка, Блаженная Фауна. Неизвестно было, кто и когда придумал ей это имя, но попал, подлец, в самую точку. На самом деле женщину звали просто Катя. Была она работницей местного ЖЭКа, исправно намывала полы в подъездах, а в свободное от мытья время полностью посвящала себя именно фауне, то есть малой ее частичке, можно даже сказать, частичке горестной и несчастной. Вечно она пыталась пристроить в хорошие руки то собаку, то кошку, случайно забредшую к ним во двор. Ходила по домам, звонила в каждую квартиру, смотрела в глазок, жалостливо улыбаясь. Никто Кате дверь не открывал. Подойдет хозяин к двери, глянет в глазок и махнет рукой разочарованно — опять эта Блаженная Фауна с очередным бездомным щенком, как укор совести. Укоряться, конечно же, лишний раз никто не хотел. Но и Катя не отступала. С завидным упорством подбирала на улице несчастных животных и ходила по домам, смотрела в дверные глазки, будто в душу. А может, и правда в душу? Самого-то хозяина за дверью не видно, а душа, она вещь не материальная, ей все эти бронированные замки да двери вообще до лампочки.

— Слышь, Марин, возьми котенка! — тут же атаковала она Марину, перегородив мощным туловом лестничный пролет. — Хороший котенок, чистенький. Видать, породистый. Смотри!

Быстрым движением руки она дернула «молнию» линялой голубой куртки, выудила на божий свет, представленный в данном конкретном случае тусклой подъездной лампочкой, рыжего пушистого котенка. Совсем крохотного. Котенок мяукнул пискляво, подрожал головой, смешно вздыбил шерстку на загривке.

— Правда же, хорошенький? Возьми, Марин.

— Не, Кать. Спасибо. Я не могу, — виновато замотала головой Марина. А потом добавила, сама не зная почему: — От меня же муж ушел.

Катя посмотрела на нее добрым, размытым от обязательных ежевечерних ста граммов взглядом — вроде того, какая тут связь? Связи и впрямь никакой не было. Как бы сказала в этом случае Машка, одна «беспонтовая отмазка». Видно почувствовав эту самую Маринину «беспонтовость», котенок мяукнул гордо и обиженно и совершил отчаянную попытку попасть на прежнее теплое место, то есть Кате за пазуху. Этим моментом Марина и воспользовалась. Пока Катя отдирала от своей трикотажной кофты острые коготки, Марина скользнула по стеночке, резво застучала каблуками вверх по лестнице. Нет, не нужен ей котенок. Она и сама брошенная. Ее бы кто подобрал да обогрел. Ага, вот тебе и связь! Не зря она, значит, Кате про уход мужа ляпнула. Оговорилась невольно по Фрейду. Умный был дядька, и добавить нечего.

Дома она первым делом сунулась к зеркалу, стала рассматривать свое лицо удивленно и критически. Лицо как лицо, она давно уже к нему привыкла. Кожа тонкая и суховатая, носогубные морщинки уже явно наметились, под глазами легла тень… Еще бы, целую неделю подушку слезами мочила. А что будет дальше?

Грустная мысль вдруг сделала непонятный кульбит и остановилась на месте, заставив растянуться губы в нелепой улыбке. Такой же, как у Блаженной Фауны-Кати. Да, слезы, да, одиночество — этого уже не отменишь. Но ведь и «чашечка кофе» сейчас была! Пусть смешная и почти виртуальная, но была же! А если б она согласилась?

Додумывать эту мысль Марина не стала. Отошла от зеркала, огляделась несколько удивленно, будто впервые обнаружила запустение, царящее в ее доме. Хорошо, что завтра суббота. Надо пораньше встать, навести чистоту. И вообще жить надо. У нее забот полно. Служебных, хозяйственных, материнских, наконец.

Свалившись в постель, она заснула тут же, забыв поплакать. В промежутке между явью и сном успела-таки мелькнуть в голове ленивая мысль, будто шепнул ей кто на ухо тихонько и насмешливо: надо же, какое доброе дело сделал приятный юноша Илья, сам того не ведая.

* * *

Какое хорошее время — субботнее утро. Особенно прелестным оно бывает в тот с момент, когда осознаешь, что проснулся не от насилия посторонних тревожных звуков, а сам по себе, по желанию уставшего за неделю организма. И хочется тянуть и тянуть этот момент как можно дольше, и лежать, не открывая глаз, и строить ленивые планы на утренний душ, на чашку кофе, на спокойный вдумчивый завтрак. Ну и на весь день, естественно, тоже. Хотя нет, неправда. На день лучше всего никаких планов не строить. Лучше прожить его бестолково и беспланово, как бог на душу положит. Вот какие у них с Настей могут быть на этот день планы? Да никаких! Просто жить, просто наслаждаться друг другом, просто плавать в ощущении первого, чистого и вкусного, как свежевыжатый апельсиновый сок, совместного бытия. А может, кофе ей сварить, пока она спит? И в постель подать? А что, это будет очень даже романтично.

Олег откинул одеяло, тихо выскользнул из постели, поискал глазами халат. Вспомнив, что халат так и остался висеть там, в ванной, в прежнем его доме, нахмурился недовольно. Не хотелось ему в это утро вспоминать про дом. Не потому, что было там плохо, а просто не хотелось, и все. Эти воспоминания мешали наслаждаться счастьем. Были мысли о доме вроде кипяченой воды, апельсиновый сок разбавляющей. Невкусно уже. Однако без халата жить неловко, надо будет потом новый купить.

На кухне он немного подрастерялся, долго шуровал по шкафам в поисках турки. Потом, махнув рукой на это занятие, решил было обойтись обычным растворимым кофе, но турка неожиданно нашлась — стояла, миленькая, аккурат на газовой конфорке. Он схватил ее радостно, полез в шкафчик, где только что видел пакет с покупным молотым кофе, но пакет оказался почти пустым. Что ж, придется все же обойтись растворимым кофе.

Пока закипал чайник, он шустро настрогал бутерброды. Хотя шустрость эта обошлась ему дорого — порезал палец. Подумалось, вот Марине он никогда кофе в постель не носил. И не то чтобы чувство вины пришло к нему с этой мыслью, а просто это чувство ниоткуда взялось, вытекло капелькой крови из легкой ранки. А Марина сама в этом виновата — вечно она бежала впереди паровоза. Утром проснешься, а она уж давно на ногах, с завтраком на кухне возится. И никаких тебе перспектив для романтики.

Кое-как расположив на большой тарелке, потому что подноса не нашел, две чашки с кофе и сложные бутерброды с колбасой и сыром, Олег вальяжно двинулся в комнату. Весь в предвкушении. Остановившись на секунду, кинул на руку кухонную салфетку для пущего куражу. И тут же вздрогнул от звонка Настиного мобильника. Черт, как он заверещал не вовремя! Сейчас Настя проснется, и весь романтический флер насмарку пойдет. Ну вот, так и есть…

Настя села на постели, прижала телефон к уху, посмотрела на него круглыми оленьими глазами так, будто Олег со своей тарелкой с Луны свалился.

«Идиот в трусах», — подумал про себя Олег. Да еще и салфетка упала под ноги, и пришлось перешагнуть через нее очень неловко, и кофе выплеснулся из чашек, залив бутерброды.

— Да… Да, бабушка, я слушаю… Что с тобой? Почему у тебя голос такой? Ты плачешь, что ли? — смотря куда-то сквозь Олега, громко и тревожно задавала свои вопросы в трубку Настя.

Здрасте, приехали! Бабушка, значит! Чего это старухе вздумалось с самого утра внучке звонить? Да еще и плакать? Могла бы и попозже…

— Бабушка, говори, что случилось! Как это — не можешь? Тебе плохо, что ли? Говори!

Олег стоял в дверях комнаты, смотрел завороженно, как на глазах бледнеет Настя, как ее маленькая ладошка тянется к горлу, как медленно ее глаза наполняются отчаянием и ужасом.

— Боже, Катька!.. А когда тебе позвонили? Нет, этого не может быть. А это точно ее машина? Да? Бабушка, а Лиза? Лиза где?

Последнюю фразу она выкрикнула уже с истерикой. Олег бросился к Насте со своей тарелкой, засуетился вокруг, не зная, куда ее пристроить. Потом сел рядом, глянул тревожно и преданно, всем своим видом говоря: — «Я здесь, я с тобой, моя девочка».

— Да… Хорошо, я сейчас приеду. Да, бабушка.

Телефон вяло выпал из Настиных рук, и она посмотрела на Олега удивленно. Потом произнесла тихо, будто с трудом примериваясь к горестной новости:

— Представляешь, Катька разбилась. Говорят, машина всмятку, дверь автогеном резали, чтобы ее оттуда достать.