Анна Дарк - Свободные

И почему так больно? Почему каждый вдох дается с трудом и кажется, что вместо кислорода я вдыхаю кислоту? Не зная, куда девать скопившиеся эмоции, я смела все пузырьки с полочки в ванной. Вылетев в коридор, схватила вазу, что стояла на маленьком столике и запустила ей в стену. Мне вообще хотелось разнести к чертовой матери эту квартиру.

Приступ ярости прошёл так же быстро, как и начался. Внезапно просто я почувствовала оглушительную слабость и, сев на пол, прижала колени к груди и разрыдалась в голос. Я выла как смертельно раненный зверь, слёзы бурным потоком бежали по щекам. Понятия не имею сколько прошло времени, прежде чем моя истерика утихла, и я поняла, что больше не могу плакать, голос охрип. Стало чуточку легче и встал вполне закономерный вопрос: что делать? Уйти? Собрать вещи и сбежать, пока Адриана нет? Или остаться, дождаться его возвращения и устроить разбор полётов? Что? Почему-то оба решения не казались мне верными. Ну сбегу я, а станет ли мне легче? Нет. Устрою грандиозный скандал. А смысл? На меня снизошло странное понимание, на уровне убеждённости, что если он меня любит, то должен сам во всём признаться. Может тогда я найду в себе силы простить? А признается ли? Тоже не факт. Но и уйти я не могу. Я поняла это резко, пугающе внезапно. Я слишком люблю его, чтобы бросить сейчас, в беде. Да я вообще без него не могу! В конце концов, сбежать всегда проще, чем бороться.

Время тянулось, будто резиновое. Как привидение, я бродила по квартире из угла в угол. Стрелки часов медленно приближались к двенадцати, а его все не было. Мой телефон стал жертвой ледяного душа, поэтому позвонить или ждать звонка было глупо. На данный момент, ничто в обстановке квартиры не выдавало моего бурного излияния эмоций.

Адриан пришёл ночью, примерно часа в три. Дожидаясь его, я прилегла на кровать и задремала. Я не спешила выдавать себя, когда услышала крадущиеся шаги. На несколько секунд мужчина замер, а потом на цыпочках проскользнул мимо, но я всё-таки уловила отвратительный смрад её духов, запахом которых он был пропитан. Послышался шум льющейся воды. Душ он принимал долго. А когда постель рядом прогнулась, и я почувствовала руки, прикосновений которых недавно жаждала, не выдержала.

— Где ты был? — спросила я, открыв глаза и сев на кровати. При этом ненатурально зевнула для конспирации.

Выглядел он паршиво: бледное лицо с едва заметной испариной, красные глаза, трясущиеся руки. Но сейчас я не испытывала жалости к нему. Мне было слишком плохо и больно.

— Я попал в аварию, — пробормотал он. — А до этого на работе было ЧП, кто-то хакнул наш сервер…

Я слушала этот бред, жалкую никчёмную ложь, и не знала, чего мне хочется больше: ударить его и сказать, чтобы прекратил врать, или снова разреветься, поддаться новой порции истерики, назревающей внутри. Но я не сделал ни первого, ни второго. Лишь несколько раз глубоко вдохнула-выдохнула, призывая спокойствие.

— Ты в порядке? — отстранённо спросила я, не находя сил смотреть ему в лицо и видеть омерзительную ложь. — Выглядишь неважно.

— Криста, я почти сутки не спал. На работе дурдом творился до самой ночи, я попал в аварию и ещё никак не мог дозвониться до тебя. Кстати, что у тебя с телефоном? — выдал Джонсон.

— Утопила нечаянно. Завтра новый куплю, — отмахнулась я.

В комнате повисло тягостное молчание. Мои надежды, что он сам во всём признается, с треском рассыпались в прах. И я просто не знала, как мне себя вести и что делать. Видимо, Адриан тоже не находил тем для разговора.

— Спокойной ночи, родная, — наконец тихо произнёс он и потянулся поцеловать меня. Я невольно отшатнулась, уходя от его прикосновений. Мне казалось, я умру, если он коснётся меня, или на коже останутся долго незаживающие язвы, как минимум.

Тут мне вспомнилось моё решение остаться с ним и сделать всё, чтобы помочь ему. Несмотря ни на что и вопреки всему. Просто потому, что я люблю его. Именно поэтому я отчаянно надеялась на его признание, которое пусть и причинило бы боль, но принесло облегчение. Сейчас, когда его так и не последовало, я лелеяла надежду, что подобное просто больше не повториться. Наверное, это глупо, но иначе я просто не могу. Поэтому я пересилила себя и коснулась его губ лёгким, почти незаметным поцелуем. И еле удержалась, чтобы тут же не вытереть губы рукой. Перед глазами так и стояла сцена измены, заставляющая сердце кровью обливаться.

— Спокойной ночи, — выдавила я из себя ответное пожелание.

Мы погасили свет, и я отодвинулась на самый край кровати, моля Бога, чтобы Адриану не пришло в голову обнять меня. Он и не трогал. Мы просто лежали в темноте и слушали дыхание друг друга. Я знала, что он не спит, как и он знал, что не сплю я.

— Криста, — наконец раздался голос в темноте.

— М-м? — ответила я неопределённо.

— Я обманул тебя, — тихий, прерывающийся шепот. Включив ночник, чтобы лучше видеть мужчину, я повернулась к нему и спросила:

— Что ты имеешь в виду? — сердце гулко и болезненно билось о рёбра в ожидании ответа. Адриан прикрыл глаза с по-прежнему слишком большими зрачками. На бледном лице проступили следы борьбы.

— Я сорвался, — наконец выдохнул он. — Не было никакого ЧП и аварии. Я сорвался, Криста. Прости, я просто жалкий слабак. — затаив дыхание, я ожидала продолжения, но видимо больше он ничего рассказывать не был намерен.

— Как это произошло? — прошептала я, всё ещё надеясь на полное признание.

— Выезжал по делам, встретил старого знакомого и не смог отказать на предложение приобрести дозу. Приехал в офис, закинулся и до самой ночи приходил в себя, — тихий и монотонный голос.

— Это всё? — не удержалась я.

— Да, — произнёс Адриан, старательно пряча взгляд.

— Зачем? — прошептала я, не зная, что больше означает этот вопрос: зачем принял дурь или зачем лжёт мне, утаивая часть правды.

— Говорю же, слабак, — отвернулся от с мукой. — Я ничтожество, Криста. И самое противное, я знал, что разочарую тебя. Я старался, изо всех сил пытался держаться и всё равно сорвался. Прости.

А мне хотелось плакать, горько и надрывно. Да, он признался в части греха, но утаил самое болезненное и важное — свою измену. Не просто измену, а с той женщиной, одно имя которой действовало на меня, как красная тряпка на быка.

— Ничего, — выдавила я, потому как не имела никаких душевных сил успокаивать его или поддерживать. — Давай спать.

— Ты злишься? — тихий вопрос.

— Очень, — ответила честно. — Но сейчас не время это обсуждать. Нам осталось спать почти ничего. Давай обсудим завтра.

— Хорошо, — кажется он вздохнул с облегчением. — Прости меня, родная. Я люблю тебя.

И Адриан притянул меня к себе и жадно поцеловал. Отпустив мои губы, он прижал меня к себе и вскоре, минут через десять, спал. А ко мне сон не шёл. Его прикосновения жгли кожу даже сквозь пижаму. Почти не мигая я смотрела в окно, где начинала заниматься заря, украдкой вытирая молчаливые слёзы. Было больно. Душа плакала вместе со мной. Ещё одна ложь, ещё одна боль встала между нами. И мне было страшно. Багаж наших нерешённых проблем был так велик, что я всё больше сомневалась в возможности совместного будущего. Слишком много всего стоит между нами. И даже сейчас, в течении этого месяца, Адриан обещал больше никогда мне не врать и сегодня солгал. Скрыл факт измены. Что, если это не первый раз? Смогу ли я жить, зная, что он мне изменяет? Нет, не смогу. Я даже не знаю, как пережить этот эпизод и эту ложь. И если такое повторится, то я просто не выдержу. Как это нестранно, но я верила, что он любит меня. Только вот его любовь была ядовитой, она отравляла и убивала меня, заставляя прямо сейчас корчится в болезненной агонии.

Адриан

Болело всё. Абсолютно. Казалось, даже кончики волос ноют неприятной, пульсирующей болью. Поначалу я никак не мог сообразить, что же такое со мной произошло. Но потом память вернулась, многотонной плитой вины и отвращения вдавив меня в постель. Глухо застонав, я закрыл лицо рука, уже успев понять, что проснулся в одиночестве.

Думать о случившемся не хотелось, но разве воспоминания спрашивают разрешения? Перед мысленным взором мутными обрывками крутились образы моего падения. Неясные, но оттого не менее остро-омерзительные. Желудок сжался, тошнота быстро подкатила к горлу, и лишь чудом я успел добежать до туалета. После, умывшись ледяной водой, я вглядывался в лицо мудака, который только и умеет, что разрушать всё, к чему прикасается.

Оливия… Мать его, я изменил любимой и родной Кристе с этой сукой! Бесконечное «как я мог», или «как вообще у меня на неё встал», было вопросом весьма риторического характера. Физиологии, когда любой здравый смысл отключается, как-то похрен. Тело на умелые ласки реагирует вполне предсказуемо. И я бы рад был спрятаться, как-то постараться уменьшить собственную ответственность, говоря, что это всё наркотики, но чёрт, их же в меня не пихали силой. Я сам. Сам соблазнился, проявил минутную слабость, последствия которой не давали даже вздохнуть свободно.

До красноты, до боли я тёр мочалкой кожу в душе, в абсолютно пустой попытке смыть воспоминания, но мне упорно чудился запах духов бывшей жены. Казалось, эта вонь въелась под кожу. Я ощущал себя невообразимо грязным и бесконечно виноватым. И сколько не проводи времени в душе, мне никогда не отмыться от этого предательства. Выйдя из душа, натянув бельё и одевшись в домашнее, я сел на кровать, трусливо оттягивая момент встречи с девушкой.

Ещё вчера, когда реальность вернулась, оглушая своей жестокостью, я до победного сидел в офисе, стараясь хотя немного прийти в себя. Отойти от наркотического дурмана и когда окружающий мир, обрёл вроде более-менее привычную чёткость, обмирая от страха, направился домой.

Оливия исчезла сразу после изнурительного секс-марафона. Я плохо помню сам процесс и почти не помню её лепет. С радостью вообще бы обзавёлся короткой амнезией. Но это было, я изменил Кристе. Как только понял, что могу относительно связно мысли и говорить, набрал девушке, но телефон был недоступен. Как сейчас помню состояние паники, которое поднялось в душе. Она всё знает? А может с ней что-то случилось? Ведь время был девятый час вечера и отсутствие звонков от любимой пугало. Хотелось немедленно рвануть домой, но я понимал, что показаться ей на глаза в таком виде — это вынести себе окончательный приговор. Когда я всё же явился домой, после душа и нелепых лживых оправданий, я понял, что просто не могу так. Криста не дура и прекрасно видит, как я выгляжу, да и последующие дни с неизбежной ломкой будут красноречивее любых слов.

И я сознался. Рассказал о срыве, но не смог рассказать об Оливии. Это признание комом болезненного отвращения к самому себе встали в горле, и я просто не смог. Было слишком страшно. В любимых серых глазах и без того плескалась бездна разочарования и боли, а подобная правда её и вовсе добьёт. Криста клинически не переносила упоминаний о бывшей жене, и она не перенесла бы, узнай, что я ей изменил с Оливией. И я не стал рассказывать, умолчал, успокаивая совесть тем, что это во благо. Но когда девушка отшатнулась от моего поцелуя, мне на какой-то миг показалось, будто она всё знает. Но потом она сама поцеловала меня, даруя тем самым успокоение.

И пусть Криста и не знала об измене, но я-то знаю. Эта, так называемая «ложь во благо», отравляла изнутри горечью и невообразимым чувством вины. Отвращение и ненависть к себе зашкаливали. Хотелось просто встать, достать из сейфа пистолет и пустить пулю в голову. Всем бы, наверное, было лучше. Но я понимал, мне просто не хватит духу, и я обязан жить с этим дерьмом. С этим отвращением к себе из-за собственной слабости и трусости, с этой горечью вины от собственного предательства. Ведь не так давно я обещал себе, что сделаю Кристу счастливой. А сам? Весь этот месяц она не находит себе места из-за меня, изводит себя беспокойством и страхом. Разве это может принести хоть кому-то счастье? Теперь я и вовсе доказал, что её страхи были не напрасны, и я лишь жалкий слабак, ничтожество, не имеющее силы воли. На всю тысячу процентов я был уверен, что теперь девушка будет мучиться пуще прежнего, ещё больше доводя саму себя.

Я же заслужил и эту боль, разрывающую тело и эти угрызения совести, сводящие с ума. А ведь я клятвенно обещал больше не лгать ей. Но как признаться в подобном? Как вообще смотреть ей в глаза, после всего этого? Изменил, предал и малодушно солгал. Может, рассказать всё сегодня? Пусть она сама судит, насколько я виновен и может ли жить с таким уродом. Но нет, не могу. Опять же не хватает духу. Она мой кислород, я безнадёжно болен этой девушкой, и это признание будет сродни самоубийству. Только пустить в голову пять миллиметров свинца или повеситься — это быстро. А признание — это страдание каждый миг на протяжении нескольких невозможно долгих минут. Она не примет, не поймёт и, конечно же, не простит. И будет совершенно права.