Жасмин Майер - Сводные

Юля: «Бегу на прослушивание. Держи за меня кулачки. Наберу тебя вечером?»

Лея: «Идет».

Быстро переодевшись, лечу за кулисы. Ева Бертольдовна заходит ненадолго ко мне и поправляет безупречный пучок.

— Слышала, твой отец скоро женится. Ты рада?

Если бы у Оксаны не было сына, все было бы куда проще.

Но мри мысли о Кае сердце заходится ходуном, и я запрещаю себе думать о нем сейчас, так не вовремя. Переступаю с ноги на ногу и смотрю на преподавательницу:

— Отец уже пришел?

— Да, он в зале. И, кстати, не один.

Ева Бертольдовна говорит это, поджимая тонкие губы. Еще бы, столько лет вести охоту на моего отца и теперь увидеть его с другой. Но сочувствовать не получается, в качестве своей мачехи эту сухую жилистую женщину я не представляла вообще.

Отец планировал прийти всей нашей новой семьей на мое прослушивание, но не знаю, если ему удалось уговорить Кая. Уточнять об этом у Евы Бертольдовны я не решаюсь.

И так знаю, что почувствую. Сама. Как только выйду на сцену и окажусь под прицелом софитов, сама пойму, есть ли Кай здесь.

Теперь его взгляд я ни с чем не спутаю. Когда он смотрел на меня, нависая сверху, я будто стала центром его мира. Я была всем, в чем нуждался, хотя и не готова была к этому.

— Ну иди. С богом.

Киваю музыканту, и с первыми аккордами выхожу на сцену.

Кая нет.

Я понимаю это в первую же секунду, когда выхожу на сцену перед пустым зрительным залом. В центре отведены несколько мест для жюри и среди них есть Директор. Где-то вдали сидит отец с Оксаной, а в ложе Розенберг и Майя. Других одноклассников не пустили.

Отдаюсь музыке, и остальное больше не имеет значения. Сейчас я не просто танцую. Не репетирую. В эти несколько минут на сцене я словно пробуждаюсь ото сна и впервые живу на максимум. Каждая нота становится воздухом, без которого нет жизни. Каждое движение становится частью меня собой.

Но в наивысшей точке кульминации снова ощущаю этот укол совести — нет, не так! Вот здесь нужно было сделать иначе, а я не представляю как. Я просто калька и бесцветная тень, а не балерина. Мое место «у воды» (1), а не на авансцене.

Заканчиваю партию, замирая без движения, только капля пота сползает по виску. Дышу неглубоко, но часто. Даже такие немногочисленные зрители все равно аплодируют. Наверняка из жалости. Столько лет убить на абсолютно бессмысленные тренировки!

— Молодец! — ловит за кулисами Ева Бертольдовна. — Набрось шаль. С тобой Директор хочет поговорить.

Вот и все. Я же говорила. Я могу провести всех, но только не его. Он сразу увидел, что я самозванка, а никакая не прима.

Набрасываю шаль на разогретые плечи и жду Директора за кулисами. Сцена снова закрыта. Веду пуантами по шероховатому покрытию и думаю, чем теперь буду заниматься в жизни, если шестнадцать лет, уже отданных балету, прошли даром.

— Юлия.

Вытягиваюсь в струнку. Директор идет ко мне пружинистой гибкой походкой, которая моментально выдает его невероятный опыт. Он убирает одной рукой волосы со лба, и это воспоминание пронзает стрелой сердце. Не время думать о Кае. Совсем-совсем не время.

Директор просит повторить несколько элементов и объясняет, как из одного лучше перейти в другой. Но дело не в том, что я не так ставлю стопу, есть кое-что еще, и я смиренно жду разгрома.

Он стоит в луче света, большой крепкий мужчина, сердце и душа классического балета. И я готова принять любое его решение.

— А теперь проверим, как ты знаешь историю русского балета, Юля. Почему Мариус Петипа отказал юной балерине Кшесинской, когда та захотела танцевать «Эсмеральду»?

От удивления даже опускаю дрожащие от напряжения руки. Он серьезно? Тут моя судьба висит на волоске, я который день тренируюсь до онемевших пальцев, а он про капризную приму-балерину императорских театров вспомнил?

Я не помню.

А выдумывать какую-то ерунду не хочется. Только не тогда, когда он, немного склонив голову, смотрит на меня так, будто видит насквозь. Он единственный чувствует ту самую проблему, которую я не могу постичь самостоятельно.

— Ты прекрасно справишься, Юля, — продолжает Директор. — И я не вижу причин, не одобрять твою кандидатуру на эту роль. Сейчас технически ты опережаешь многих своих одноклассниц. Да и любой театр будет рад взять тебя после выпуска, но если потом ты захочешь танцевать серьезные драматические роли… Пойми, балет это не только танец. Это сама суть жизни.

— Моему танцу не хватает жизни?

— Как может не хватать жизни в восемнадцать? Ты полна ею, и твой танец тоже. Просто всему свое время, и однажды ты вспомнишь этот разговор, и поймешь, что я имел в виду. А пока обнови в памяти историю балета, будет полезно.

Он уходит той же плавной бесшумной походкой, оставляя меня мучиться вопросами. Какая еще история? Что не так со мной? Почему нельзя было сказать прямо?!

Срываю с плеч шаль и делаю круг по пустой сцене, а потом еще, пока сердце не захлебывается в груди. Пока мир не превращается в сплошное размазанное пятно. И я наконец-то падаю на колени, касаясь лбом пола. Сердце колотится о ребра как бешенное.

Я всю себя отдала балету, а теперь должна найти то, не знаю что, перечитывая мемуары капризной балерины прошлого. Ну и что это за помощь такая?

— Юль.

Розенберг ступает по сцене тихо, так что я не слышу его приближения.

— Все же хорошо вышло, почему ты плачешь?

Трясу головой.

— Нервное. Не обращай внимания.

— Ты молодец. Так танцевала…

Я вымотана настолько, что у меня даже нет сил сбрасывать с талии руку Розенберга. Он мягко меня гладит по спине, утешая. А я смотрю в пол и думаю, ну вот что со мной не так? Лея была бы счастлива, если бы я выбрала ее брата.

И интересы у нас с Яковом схожие. И танцуем мы вместе, но рядом с ним я не чувствую и десятой доли того, что ощущала рядом с Каем.

Почему именно он, проклятье. Почему.

— Поехали, тебе надо оторваться.

— Я не пойду с тобой на свидание, Яков.

— Это не свидание. Я всю нашу группу позвал.

— Куда?

— Клуб «Пламя». Помню про твой режим, но пока не закрыли, надо сходить. А заодно и отметим. У твоего отца я тебя уже отпросил. Кстати, его невеста просто огонь, Юль! Такая чумовая. Рад за него. А Кая почему не было?

— Балет не для него.

И я тоже.

— Так что идем?

— Да.

(1) Место у воды - самое дальнее от зрительного зала расположение танцовщицы кардебалета на сцене, фраза родилась из-за декораций к "Лебединому озеру".

— У Юли прослушивание сегодня, ты будешь?

Втягиваю терпкий горячий дым и выдыхаю вместе со словами:

— Где я и где балет, мам? Идите без меня. Мне надо программирование сдать.

— Хотя бы не кури, когда с матерью разговариваешь.

— Даже не порадуешься, что я за ум взялся?

— Как будто это надолго, — говорит мама.

Сомневаюсь, что мама и сама большой поклонник балета, но сопротивляться Дмитриеву не может. А Дмитриев такое важное события в жизни дочери не пропустит. Он уже пропустил «Лебединое озеро», а еще забрал заявление и сделал вид, что его любимую дочурку никто не похищал. Вот им, мама, пусть и вертит, а я счастливую семейку на пару с ними изображать не собираюсь.

— Мам, я хочу жить отдельно.

— Это не обсуждается, Кость. Сейчас ты живешь с нами.

— Это не мой дом, а Дмитриев не станет мне отцом, как бы ни старался. Так какой в этом смысл?

— Костя, сейчас так. После зимы посмотрим.

Все так боятся зимы и возможных мер, будто других опасностей больше не существует.

— Да перестань ты карантина бояться, мам. Прекрасно справлюсь сам в случае чего. Еду готовить я умею, одежду в стирку закину.

— Костя, мне будет спокойнее, если ты будешь рядом. Сейчас не самое лучшее время для переезда. Весной, Костя. Весной поговорим. А лучше приходи вечером, порадуемся вместе за Юлю.

Она справится и без меня.

А я рядом с ней слетаю с катушек. Но маме об этом знать не обязательно, и особенно Дмитриеву.

Разговор заканчивается ничем, и я прячу телефон обратно в карман, прислонившись к стене. В коридорах универа в это время уже пусто. Дверь секретариата распахивается спустя мгновение, и Леночка кривит красный рот.

— Ты бы хоть тут не курил.

— А я и не курил. Пересчитала?

— Да, все в порядке. Точно чаю не попьешь, Гронский? — она играет ключом на пальце, и при желании я мог бы не только чаю попить.

Смотрю на ее раскрашенные губы и выпирающие из выреза груди. Смогу я у нее пересчитать каждый позвонок, когда она будет выгибаться под моими руками? Сомневаюсь.

Качаю головой.

— Надеюсь, проблем не будет.

— Что ты, раз обещала, сделаю. Капитан носа не подточит. Курсовая будет готова через неделю.

Благодарить ее не за чем, ведь я только что отвесил ей за эту работу прилично денег.

— Эй, Лен! Я тоже могу чая попить!

Лука тут как тут. Улыбается, а секретарша закатывает глаза и прячется за дверью.

— Ну почему это с тобой работает, а со мной нет? — скисает друг. — У меня никогда не было девушки старше меня. А у тебя?

— Бывало, — пожимаю плечами, сбегая по лестницам.

— Насколько старше? 

— Я уточняю только, когда есть шанс, что ей сильно меньше.

— Да, блин, сейчас есть такие, что вообще возраст не различишь. Куда мы теперь? — спрашивает, когда садимся за руль.

У меня права отобрали, так что Лука теперь мой водитель. Гляжу на время. Мой объект уже привез детей домой после школы и сейчас как раз должен закончить ужин.

Называю адрес.

— Давно за тачкой следишь? — спрашивает Лука.

— Прилично.

— А какая у нее система защиты?

По дороге объясняю Луке, чем одна сигнализация отличается от другой, которую он никак не может изучить. Взломать систему безопасности несложно, если понимаешь, как она работает. Вот Лука не понимает. Каждый раз совершает одну и ту же ошибку, поэтому все его тачки всегда только с одной системой безопасности, к которой он уже нашел подход.

— Паркуйся, — показываю Луке.

Через полчаса Феррари выворачивает из подземного гаража на дорогу и срывается с места. Лука тоже газует, но я останавливаю.

— Не спеши. Я знаю, куда он по вечерам ездит.

— Куда?

— Ночной клуб «Пламя», знаешь?

— Ага. Надо, кстати, сходить, пока не закрыли.

— Сходи, — отзываюсь, пока курю в окно. — Рядом с мажорами, что там тусят, тебе на пятьдесят грамм виски только бабла и хватит.

— Ну блин! Я не поднимаю за гонку столько, как ты.

— Учись, Лука. Только и всего.

Когда мы подъезжаем, возле «Пламени» Феррари еще нет. Лука паркуется, а я тянусь к новой сигарете. Делаю глубокий вдох и давлюсь горячим дымом.

— Что такое? Приехал? — суетится Лука.

Но здесь не владелец Ферарри, здесь чертов Розенберг на Лексусе.

Из машины с визгом выпрыгивают девочки. По тому, как легко они прыгают на каблучищах, сразу понимаю, что Яков привез балетных лебедей.

Три, четыре… На пятой мое сердце камнем обрушивается в желудок.

Дым щиплет глаза, пока я вглядываюсь в бесконечно длинные ноги, невероятно короткое платье и собранные, как обычно, на затылке в небрежный пучок волосы. Юля совсем без верхней одежды, и это поразительная беспечность. Они с девчонками быстро перебегают дорогу и ныряют в клуб, пока Розенберг паркуется. После он выходит из машины, но не идет в клуб. 

Балерун заскакивает в ближайшую аптеку. 

А у меня дым сейчас из ушей повалит.

Большие планы на вечер, Розенберг? Нашел куда пристроить свой обрезанный гульфик? После реакции Юли, понимаю, что она скорей всего еще не была ни разу и ни с кем. 

И что, если сегодня Розенберг станет ее первым?

Вижу, как Розенберг выбрасывает в ближайшую мусорку упаковку от презервативов и распихивает те по карманам. Но в клуб все равно не идет. Топчется с телефоном на тротуаре и меньше чем через пять минут возле него паркуется бус с надписью «Цветы от всего сердца».

Курьер передает Розенбергу корзину роз. 

Сегодня у Юли было прослушивание и, похоже, завершилось с успехом. Я в ней ни минуты не сомневался.

— О! Вон там твоя Феррари, — кивает Лука. — Это кто-о-о-о? — выпучивает глаза Лукьянюк. — Это Бестужев-младший, что ли? Так это его тачка, Кай?!

— Ну да, и что?

— Как что?! Не мог тебе Маяк эту тачку для второго тура дать!

Лука попал в точку. Маяк дал среднюю тачку, на которой участвовать я смогу, но вот к первым вряд ли приеду. А меня это не устраивает.