Жасмин Майер - Сводные

— Так вот, где у нас лежат прихватки, — удивляется вошедший на кухню Платон. — Я вчера так долго искал. Василий постоянно все переставляет!

Слышу, как Юля тихо прыскает, стоя к отцу спиной, пока делает кофе. Василий мало того, что добился от каждого члена семьи точного граммажа всех продуктов, он еще и кухню оставляет после готовки в таком виде, что ее хоть сразу фоткай для семейного мебельного каталога. Каждая утварь всегда лежит на одном и том же месте.

— Спасибо, Кость. Неужели ты сам все сделал? Выглядит невероятно.

Платон садится во главе стола, пока мы с Юлей накрываем завтрак.

Смущение — не самое привычное для меня чувство, так что я просто киваю, глядя под ноги.

Я не сделал ничего особенного. Всего лишь разложил купленные маслины и сырную нарезку из холодильника по тарелкам, сделал горячие тосты, сварил овсянку и яйца. Но Платон так приятно удивлен, что я невольно распрямляю плечи.

— Ну, чем сегодня займемся? — спрашивает моя мама, насыпая свежих ягод в тарелку с овсянкой. — Юль, не хочешь сходить по магазинам?

Юля почему-то прожигает взглядом отца, но тот сосредоточенно мешает кофе.

— Купим новых платьев. Скоро новый год, у вас наверняка будут вечеринки. А мне нужны новые сапоги и перчатки. Что скажешь?

Юля все еще смотрит на отца, а потом медленно переводит взгляд на тарелку.

— Спасибо, конечно… Но мне вещи и так некуда складывать.

— Тебе нужно почаще куда-нибудь выбираться, солнышко. С твоей фигурой сам Бог велел носить платья, юбки, а не эти бесформенные батники и джинсы. Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?

Мы с Платоном одновременно давимся едой. Он, впрочем, кашляет громче, и это хоть как-то спасает ситуацию.

— Конечно, она ни с кем не встречается! — возмущается Юлин отец. — Успеет еще. Ей надо Академию закончить, последний год на носу!

— Ну да, — улыбается мама и подмигивает Юле. — Всем мы в восемнадцать только и делали, что учились, по мнению родителей.

Платон переводит тяжелый взгляд с мамы на Юлю и обратно. А я от яркого воспоминания, как Юля стояла на коленях, снова кашляю. В тот же миг под столом мне тут же прилетает от Юли — она лягает меня, хотя у самой щеки так и горят.

Мама продолжает говорить о новых поступлениях в магазины и что надо успеть, пока они еще открыты и о высокой моде, которая переживает кризис из-за пандемии. Платон возвращается к еде.

А Юля в этот момент поднимается из-за стола, кидает возле нетронутой тарелки салфетку и говорит:

— Спасибо, я наелась. 

Я хочу кинуться следом, не дать ей запереться в своей спальне, но я не могу сделать ничего из этого. Не сейчас. С другой стороны, может, стоит перестать ее уговаривать и соблазнять. Она достойна того, чтобы не молчать о своем парне. Достойна того, чтобы он у нее вообще был, нормальный, а не сводный брат. Ведь это важно для девушек.

Это мне не привыкать молчать обо всем, что происходит в моей жизни. Но не Юле. У нее с отцом раньше были невероятно доверительные отношения, но я теперь стою между ними.

Вижу, как Платон откладывает вилку в сторону. Как хмурится, когда Юля громко хлопает дверью спальни. Ему невдомек, что происходит. И это только начало. Если мы зайдем дальше, если я стану ее первым, пропасть между отцом и дочерью только увеличится. 

Но разве это мои проблемы? Разве не закономерно то, что происходит между взрослеющей дочерью и отцом? Просто я предпочел бы не видеть этого. И я бы не увидел, если бы мы жили отдельно, а не как сейчас, одной семьей, в которой мы с Юлей должны скрываться, как преступники.

— Я поговорю с ней, — произносит мама, но Платон кладет ладонь ей на руку.

— Нет.

Несказанное «Она — моя дочь» повисает в воздухе. Прямо слышу, как мамина хрупкая иллюзия о счастливой семье разбивается на тысячу осколков. Платон все еще не принадлежит ей целиком и полностью, как бы она ни старалась. У него есть дочь. Только его. Радует, что хоть иногда он все еще помнит об этом.

Когда мы остаемся одни, мама наконец-то позволяет себе закатить глаза и тяжело вздохнуть.

— Я так надеялась, что с девочкой будет проще. Ну вот что ей надо, Кость? Деньги есть, фигура есть, отец только рад дать ей все, что нужно. Так ей же ничего не интересно, кроме балета. Хоть бы уже театры эти быстрее закрыли… Этот балет же скука смертная, а у нее под новый год по выступлению в неделю… Налей мне еще кофе, Кость.

— Кофемашина там, мама.

Со скрипом отодвигаю стул и иду в свою спальню.

Разговор с отцом ничего не изменил. Поверить не могу в это.

Утираю со щек слезы, которые так и льются от бессилия, ярости и обиды. Как будто мне пообещали игрушку, а потом наказали ни за что, а я ничего не могу изменить.

Конечно, после завтрака они уехали. Теперь он всегда уезжает.

Теперь на первом месте для него она, а не я. Папа так сильно хотел полноценную семью, а я так поддерживала его в этом, что теперь глупо топать ногами и требовать, чтобы все стало как раньше. Раньше мой отец был несчастным.

А теперь несчастна я.

Похоже, нельзя иначе.

Стук в мою дверь раздается в ту же минуту, как за отцом и Оксаной закрывается входная дверь. Я бросаюсь в объятия Кая и снова не могу сдержать слез.

— Не надо. 

Он притягивает меня к себе, гладит по волосам, но мне плохо. Больно и обидно.

— Вчера мы совершили ошибку, — шепчет Кай. — Но больше не будем. Только не надо, Юль, плакать.

Отстраняюсь от него и смотрю в удивлении.

— Ошибку? Больше не будем? Ты меня что, добить решил?!

Кай растерянно разводит руками.

— Разве ты плачешь не из-за того, что было вчера?

— Нет. Причем здесь это?

— И ты не злишься за то, что не можешь сказать своему отцу о том, что у тебя есть парень?

— А он у меня есть?

— Не понял? — хмурится Кай. — А я?

— А ты мне вообще-то не предлагал встречаться.

— А если бы предложил, ты бы что… Согласилась?

— Ты сначала предложи, — отрезаю я. — Идем к тебе.

— Почему?

— Хочу курить.

Кай хмурится еще сильнее.

— Совсем сдурела?

— Ну ты же куришь.

— Так я и не вращаюсь на сцене, как юла. Не тренируюсь по шесть часов в день. Я угоняю машины и часами торчу на улице, конечно, я курю.

— Пожалуйста. Я хочу попробовать. Не дашь ты, я попрошу Розенберга.

— Если он даст тебе сигареты, я его закопаю.

— Он даст мне все, что я попрошу, Кай. Он влюблен в меня с раннего детства и уверен, что мы когда-нибудь поженимся.

Кай моментально потащил меня к себе, где опять морозильник и все окна нараспашку. Я в тонкой пижаме, под которой у меня ничего нет, так что моментально начинаю дрожать, как осиновый лист.

— Уже не такая смелая? — приподнимает одну бровь Кай.

— Как можно жить в таком дубаке! Просто дай мне что-нибудь одеть. И нет, я не передумала.

Он достает из шкафа клетчатую фланелевую рубашку. Она безразмерная и повисает на мне, так что приходится закатать рукава, но зато очень теплая. 

— Лови еще носки.

Кай кидает мне в руки розовые мохнатые, явно девчачьи носки, и у меня перед глазами темнеет.

— Они чьи вообще?

Кай смеется, глядя на меня, забирает у меня носки и садится передо мной на пол.

— Теперь твои. Дай мне ногу.

— Не надо мне врать! У меня таких носков нет. Какая девка их у тебя забыла?

— Эта девка даже требовала у меня за них деньги, представляешь? Дай мне свои ледяные пятки и хватит вырываться. Я купил их в магазине. Для тебя.

Я замираю, пока он, сидя на полу, натягивает сначала один носок, а потом и второй.

— Как это для меня?

— Я запомнил, какие ледяные у тебя были ноги в тот раз, когда ты пришла ко мне. Скажем так, я просто подготовился на будущее.

— Я думала, что парни покупают презервативы, когда готовятся к совместной ночи. Но никак не теплые носки.

— Презервативы я тоже взял. Это был очень странный набор. Сигареты, презервативы и носки.

Прыскаю, пока Кай снова переводит взгляд на мои ноги и ведет обеими руками по щиколоткам.

— Я надеялся, что ты придешь опять. Видишь, так и случилось. Ты снова здесь. Мы опять одни. И носки пригодились.

— А теперь научи меня курить.

Он закатывает глаза и матерится сквозь зубы.

— Ну что за ерунда, Юль? Зачем тебе это?

— Говорят, курение помогает расслабиться.

— А еще помогает заработать рак легких. От чего ты собралась расслабляться? Что такого тебе сказал отец?

В носу опять щиплет, и я всхлипываю.

— Сегодня воскресенье, Кай.

— И что?

Опускаюсь к нему на пол. 

На мне слишком много одежды, и я хотела бы опять ощутить прикосновение кожи к коже, но, пожалуй, в моей комнате, где значительно теплее. А здесь буду довольствоваться рубашкой, пижамой и носками.

Сажусь к нему на колени, обхватывая бедрами торс, а руками обвиваю шею. Лбом касаюсь плеча и начинаю говорить:

— Папа всегда очень много работал. На неделе мы виделись с ним только по вечерам, но и то недолго, поэтому, когда я еще была маленькая, он установил железное правило — воскресенье только для нас двоих. А сегодня он ушел. Опять.

Всхлипываю, пока Кай медленно ведет рукой по моим волосам.

— У нас были традиции, которые мы не нарушали годами. Я не думала, что меня это так сильно заденет. А он сказал, что теперь все будет по-другому, у нас теперь есть ты и Оксана. И мы обязательно придумаем новые традиции, если я не буду вести себя как избалованная девчонка. Так он сказал.

Мышцы Кая каменеют под моими руками.

— Я решил, ты разозлилась из-за того, что не можешь рассказать им про своего нового парня, — говорит он.

Голос звучит глухо, невесело, хотя Кай опять пытается меня развеселить.

— Он сразу захочет познакомиться с моим парнем, Кай. Он всегда просил быть меня честной, но ложь меня не задевает. И знаешь, почему?

Отстраняюсь, глядя в его чистые стальные глаза.

— А потому что он и сам не до конца честен с Оксаной. Так что пусть не требует от меня правды. Раньше, по воскресеньям, вечером мы всегда навещали бабушку. А сейчас мы не были у нее уже три недели. С тех самых пор как мой отец предложил вам с матерью переехать к нам! Каждое воскресенье у него находится новая отговорка, чтобы не ехать туда. Сначала организация переезда, потом помощь с мебелью. Сегодня я сказала, что очень скучаю по бабушке, а он на этот раз стал говорить об изоляции и мерах предосторожности, о тяжелой эпидемиологической обстановке и что бабушку нужно беречь и нельзя сейчас приезжать к ней. Но пандемия не останавливала его раньше!

Кай молчал какое-то время, а потом сказал:

— Давай съездим к ней сами. Хочешь?

До Каннельярви мы добираемся на электричке. Вагон полупустой, и до самого поселка мы только и делаем, что целуемся. Никто из наших случайных попутчиков не знает, кто мы друг другу. Это свобода, которой так не хватает дома, в Академии, при встречах с моими друзьями. Свобода пьянит и окрыляет.

Сначала я стесняюсь, но потом теряю голову и смелее отвечаю на его поцелуи. И хочется, чтобы дорога не кончалась. Увозила нас все дальше, а Кай не убирал руку с моего колена.

Раньше я никогда не добиралась до поселка сама, только с отцом на машине. После его отказов поехать к бабушке я говорила ему, что могу поехать сама, но отец запретил ездить так далеко одной, а еще постоянно обещал, что скоро мы поедем все вместе. Но этого так и не произошло.

Отец просил Кая приглядеть за мной, и Кай сейчас рядом. Наверное, этого будет достаточно для отца, но лучше бы он так и не узнал об этой поездке.

На станции сверяемся с графиком обратных поездов. Времени в обрез. Веду Кая мимо домов, показываю озеро и лес. Здесь прошло мое детство. К бабушке отец привозил меня на лето и на новогодние праздники, пока сам работал.

— Бабуль!

Я вижу ее издали и срываюсь с места. Отворив калитку, тут же бросаюсь в ее объятия. Ко мне с радостным лаем летит Ковбой, бабушкина овчарка. Бабушка вдруг роняет корзину, и яблоки рассыпаются по земле. Ковбой тут же начинает ловить и подбрасывать их, как красно-желтые мячики. Надкусывает, выплевывает, берет другое.

— Ах ты шельма, попортишь же яблоки! — причитает бабушка. — Ох. Спасибо, молодой человек.

Кай перехватывает Ковбоя за ошейник, пока я собираю яблоки обратно в корзинку.

— Бабуль, познакомься. Это Костя.