Жасмин Майер - Сводные

— Ты что творишь, Костя? Еды мало? Зачем ты ешь Юлин салат?

Пользуясь заминкой и тем, что все внимание сосредоточено на Кае, сама украдкой выплевываю салат в салфетку и залпом выпиваю стакан воды.

— Мама, ты его вообще пробовала? — не остается в долгу Кай. — Он же пересолен!

— Это соевый соус, Костя, они не применяют соль на кухне.

— Это так, — встреваю я. — Есть его невозможно.

Оксана накалывает листик салата, пробует и только тогда убеждается, что мы говорим правду.

— Ну я им устрою… Что же тебе дать, Юля? Может, утки?

— Спасибо, все в порядке. Я поем сыра. Мясо я не ем в дни тренировок. Не переживайте.

— Я сделаю ей нормальный салат.

Оксана медленно переводит взгляд на Кая.

Как и мой отец.

Как и я.

А Кай уже отодвинул стул и теперь стоит у стола, готовый сорваться на кухню. Чтобы сделать салат? Для меня? Он сам? Ущипните меня. Снова изображает хорошего брата? Зачем так стараться?

— Огурцы, помидоры, болгарский перец, без масла и соли, подойдет? — уточняет он, глядя на меня.

— Да не надо…

— Шесть часов тренировок и без еды? Нет уж. Я сейчас.

Кай уходит на кухню, и я слышу, как в полной тишине отец говорит Оксане:

— А ведь Морозов уверял меня, что я совершаю ошибку, забирая заявление, и такого парня нельзя держать на свободе. Хорошо, что я не поверил.

Сердце вот-вот проломит ребра, по виску скатывается капля пота. Мышцы горят огнем, а сухой воздух пропитан потом и пылью от бесконечных прыжков. За арочным окном в пол сгустилась ночь, и на множестве стеклянных панелей блестят капли затяжного дождя. Я понятия не имею, сколько сейчас времени, но если все еще держусь на ногах, значит должна продолжать.

До прослушивания считанные дни, а я по-прежнему собой не довольна. Я изучила каждый па, поворот и прыжок, и даже во сне повторяю партию феи Сильфиды, но каким-то седьмым чувством понимаю, что все равно что-то упускаю.

Вот почему все свободное время я провожу на репетициях, если это позволяют лекции.

— Заново с того же места! — прошу, когда рояль стихает.

Примерно в тысячный раз. Опять и опять. В балете нет места слабым. Я танцую до сбитых пальцев, кровавых мозолей и тремора в теле, когда каждая связка вопит от боли, а потом повторяю все заново. Только так можно добиться той неземной легкости, которая присуща балеринам.

Музыкант за роялем ударяет по клавишам, и я опять взлетаю в воздух. Розенберг, которого я попросила вчера глянуть, сказал, что я двигаюсь безупречно, но что взять с этого льстеца?

Я собой недовольна.

Может, не стоит даже пробовать? Может, отменить прослушивание и сдаться? Мельком во время вращений вижу свое отражение в зеркалах: технически элементы выполняются верно, чего же не хватает?

В зал входит Ева Бертольдовна, и рояль мигом замолкает.

— Юленька, уже девятый час. Заканчивай.

Замираю, тяжело дыша.

— Думаете… Я готова?

— Конечно! А ты разве сомневаешься? Я видела твою программу, все будет хорошо. Кстати, Директор тоже придет.

Мне тут же хочется привязать к роялю музыканта, который при виде Евы Бертольдовны уже поспешно запихивает ноты в папку. Хорошо помнит, как вчера мы засиделись до полуночи. Слабак.

— Не волнуйся, Юля. Все будет хорошо. Ты замечательно подготовлена.

Ева Бертольдовна уходит вместе с музыкантом, а я остаюсь одна. Тело пылает, мышцы стонут и умоляют о пощаде, но от мысли, что пора вернуться домой, сердце спотыкается и стучит вразнобой, чего не случается со мной даже во время многочасовых занятий.

Домой я хочу еще меньше.

Отец развернул бурную деятельность по переезду Оксаны вместе с сыном. Иногда Оксана и сама в шутку спрашивает, к чему такая спешка, но отец и слушать ничего не желает. Мотивирует это тем, что скоро могут ввести жесткие меры ограничений, и тогда мы не сможем ни сделать какой-то косметический ремонт, ни нормально выбрать и купить мебель, тогда придется жить на чемоданах. А если запретят передвигаться между районами, то мы еще долго не увидимся, так и будем сидеть каждый в своей квартире.

— Помнишь, как мы сидели весной сами? — говорит мне отец.

А разве плохо было, едва не спрашиваю я. Не представляю, что я буду делать, если нас снова закроют по домам. И на этот раз с Каем.

Доля правды в его словах, конечно, есть. Но Оксана, как мне кажется, не спорит с ним не только из-за предполагаемого карантина. Я видела, с каким восторгом она ходит по квартире, осматривая освобожденные для нее и сына комнаты. Кто бы стал спорить и отказываться от такого шанса, особенно когда тебе вручают банковскую карту со словами «Обставь по своему вкусу»?

Коробки с вещами Кая доставили вчера. Комнату сводного брата решили сделать напротив моей, тогда как спальня отца и Оксаны в другом конце квартиры. С этим никто из нас не спорил.

Я не удержалась и пробралась в заставленную коробками комнату, прошлась в последний раз по бывшей библиотеке. Здесь остался шкаф с книгами, как и кресло, в котором я любила читать. Но остальную мебель и ковры вынесли в кабинет отца, а новые кровать и шкаф для комнаты Кая должны были привезти сегодня.

Всю ночь я вертелась в постели, не представляя, как быть дальше. Как раздеваться, ходить в одних шортах или легкой майке на бретельках, бегать в душ в одном полотенце, если каждое мгновение могу столкнуться с ним нос к носу?

И вот почему я никак не могла заставить себя вернуться домой. Может быть, дело было вовсе не в моем танце. Именно сегодня Оксана с сыном окончательно переехали к нам. Наверное, отец даже достал шампанское. У меня же день расписан по часам, а репетиции тянутся до поздней ночи, нет, нет, я никак не смогу быть дома в это время, отмечайте без меня.

Смотрю на часы, прикидывая, может, вернуться сейчас? Дома, наверное, то самое радостное возбуждение, как перед праздником, а Кай сейчас, наверное, раскладывает свои вещи из коробок по полкам. Оксана, наверное, снова на кухне, печет что-нибудь сладкое, сытное и пышное. Совершенно запретное для меня, но я понимаю, что она здесь не ради меня, а отец от пирогов в восторге.

Нет, еще слишком рано возвращаться домой.

Стиснув зубы, берусь за плеер и снова упрямо повторяю элементы, на этот раз под музыку Королевского Симфонического Оркестра в наушниках, и на миг представляю себя на сцене. В Лондоне. Я там совсем одна и так далеко от Петербурга. Те же туманы и свинцовое небо, мощенные мостовые, но так далеко от отца. Хотя будет ли отцу дело до меня, учитывая новую семью?

Да и неважно! Мне еще не нужна семья. Моя судьба — балет, сцена и новые спектакли. Это то, к чему я стремлюсь с трех лет. Даже хорошо, что у отца теперь новая семья, новый сын. Будет кого воспитывать! А я не тороплюсь.

Моя Сильфида сейчас выходит слишком агрессивной для феи, но в каждое движение я вкладываю свое разочарование, обиду, страх и ревность. Выплескиваю в танце эмоции и противоречия, которые разрывают на части.

Трек замирает на кульминации, когда неугомонный принц все-таки смыкает свои объятия вокруг неземной феи. Но вместо трагедии, мой телефон переключается на «Моргенштерна». Звонит Розенберг. Все эти вечера отец занят, так что именно Яков отвозит меня домой. По несчастливому совпадению, живем мы рядом.

— Да? — сбитое дыхание не позволяет говорить больше.

— Юль, привет. Еще тренируешься?

— Да…

— Долго еще?

— Да.

Звонок вдруг прерывается, а Яков возникает на пороге собственной персоной.

— Идем завтра в «Небо и вино»? Там обалденно готовят мясо, а какой там салат с кальмарами!

Я закатываю глаза и снова принимаюсь за растяжку.

Розенбергу прекрасно известно, что мясо я ем только раз в неделю. С кальмарами та же история. Избыток белка балеринам ни к чему, мы не наращиваем мышечную массу.

— Ну идем вместе, Лю, — тянет Розенберг, пока я тяну носок к потолку. Мне сейчас совсем не до кальмаров. — Представляешь, я столик забронировал аж две недели назад! Оказалось, что больше нельзя просто так прийти в ресторан, когда захочешь, нужно внести свое имя в лист ожидания, нормально вообще?

— Ты иди, Яков, не волнуйся, завтра я поеду на такси.

— Какое такси? Меня твой отец собственноручно кастрирует, если я тебя на такси посажу. Поехали вместе! Тем более, говорят, скоро рестораны вообще закроют и что тогда? Куда прикажешь водить тебя на свидания?

Вообще-то я никогда и не ходила с ним на свидания, а поездки на одной машине точно за свидания не считаются, но напомнить Розенбергу об этом не успеваю. По разгоряченной коже словно проводят пером — волоски встают дыбом, а по спине бегут мурашками. От неожиданности я даже спотыкаюсь, а такого со мной не бывало с начальных классов. Хотя нечто похожее было тогда на сцене Александринского театра во время «Лебединого озера».

Неужели это запоздалая реакция на Розенберга? Но такого со мной раньше не было!

Резко обернувшись, обмираю при виде парня в черной маске, который стоит на пороге репетиционного зала возле возмущенного Розенберга:

— Ты вообще кто такой? С какого курса? Первый раз тебя вижу!

Кай не сводит с меня глаз, и я впервые чувствую себя неуютно в таких родных купальнике и лосинах, он смотрит на меня будто одежды на мне нет совсем, и ни капли не смущается тем, что рядом стоит Яков, который от вопросов уже перешел к угрозам.

— Не надо охраны, Яков, — отвечаю, скрестив руки на груди. — Это…

Кай смотрит на меня с прищуром, и я понимаю, что под маской он улыбается.

— Это мой сводный брат. Его зовут Кай.

Первый раз дается особенно сложно. Хотя, не думаю, что когда-нибудь привыкну к тому, что мы теперь семья.

Розенберг не замечает моих мучений, а его удивление длится недолго. Он протягивает Каю ладонь, и тот ее пожимает.

— Ну и дела! Яков.

— Кай.

— Юль, а чего не сказала, что у тебя теперь брат есть? Давно вы вместе?

Вместе.

Эта фраза, как локомотив с отказавшими тормозами, что пролетает в каком-то миллиметре от меня, обдавая жаром и едва не сбивая с ног.

Отворачиваюсь от смеющихся глаз Кая. Тренировка все равно сорвана, так что напяливаю на себя теплый и спасительный батник, который скрывает мое тело. Развязав пальцы*, натягиваю до колен вязаные бабушкой яркие гетры и обуваю специальные угги.

Объяснение Кая выходит коротким:

— Наши родители съехались, а нашего мнения не спросили.

— Как обычно! Маску, кстати, можешь снять, Кай. Толпы тут нет, как и проверяющих. Теперь понятно, почему тебя пропустили в Академию. Это Платон за Юлей отправил? Будешь сам ее теперь возить?

— Все верно, — отвечает Кай с довольной улыбкой. — Даже машину свою дал.

Тяжелый и неуправляемый локомотив все-таки слетает с рельс. Обрушивается на меня всей своей тяжестью, и я дышу так, как будто в моем теле не осталось ни одой целой кости. За что?! Папа не мог так поступить со мной!

— Слушай, — вдруг говорит Розенберг. — А помоги уговорить твою сестренку сходить со мной на свидание?

Довольная улыбка тут же сползает с лица Кая.

Не ожидал, дорогой братец?

— На свидание с кем? Прости, что не расслышал.

— Ну как с кем, конечно, со мной!

Кивает с видом оскорбленного дегустатора, которому вместо элитного вина подсунули какую-то кислятину, и выплевывает второй вопрос:

— А куда?

— Отличный ресторан с видом на крыши Питера.

От упоминания крыш Кая перекосило еще сильнее.

— И когда?

— Завтра. Я даже столик уже заказал на свое имя.

— Столик на двоих?

— Конечно! Зачем нам кто-то еще?

— А во сколько?

— В девять вечера, живая музыка будет.

— Заманчиво… Но нет, Юля никак не сможет пойти.

— Чего-о-о? — у Розенберга аж глаза выпучились. — Это почему?

— Удивлен, что ты не подумал об этом, — с невозмутимым видом отзывается Кай. — Вы ведь оба из этих… Балетных. У нее же прослушивание! Юле никак нельзя нарушать режим, диету и ей особенно важно высыпаться. Ты ей добра желаешь, Яков?

— Конечно, — тянет Яков, не понимая, куда клонит Кай.

— Тогда подумай, каково ей будет в том ресторане, если съесть ничего нельзя, а ложиться спать надо уже в десять?

— Ты так рано ложишься, Лю? — удивляется Розенберг.

Я удивлена не меньше. Сейчас половина десятого и, если верить Каю, в это время я уже должна быть в пижаме и с почищенными зубами. Но Розенберг поразительно легко верит в эту ложь и говорит: