Жасмин Майер - Сводные

— Давай съездим к ней сами. Хочешь?

До Каннельярви мы добираемся на электричке. Вагон полупустой, и до самого поселка мы только и делаем, что целуемся. Никто из наших случайных попутчиков не знает, кто мы друг другу. Это свобода, которой так не хватает дома, в Академии, при встречах с моими друзьями. Свобода пьянит и окрыляет.

Сначала я стесняюсь, но потом теряю голову и смелее отвечаю на его поцелуи. И хочется, чтобы дорога не кончалась. Увозила нас все дальше, а Кай не убирал руку с моего колена.

Раньше я никогда не добиралась до поселка сама, только с отцом на машине. После его отказов поехать к бабушке я говорила ему, что могу поехать сама, но отец запретил ездить так далеко одной, а еще постоянно обещал, что скоро мы поедем все вместе. Но этого так и не произошло.

Отец просил Кая приглядеть за мной, и Кай сейчас рядом. Наверное, этого будет достаточно для отца, но лучше бы он так и не узнал об этой поездке.

На станции сверяемся с графиком обратных поездов. Времени в обрез. Веду Кая мимо домов, показываю озеро и лес. Здесь прошло мое детство. К бабушке отец привозил меня на лето и на новогодние праздники, пока сам работал.

— Бабуль!

Я вижу ее издали и срываюсь с места. Отворив калитку, тут же бросаюсь в ее объятия. Ко мне с радостным лаем летит Ковбой, бабушкина овчарка. Бабушка вдруг роняет корзину, и яблоки рассыпаются по земле. Ковбой тут же начинает ловить и подбрасывать их, как красно-желтые мячики. Надкусывает, выплевывает, берет другое.

— Ах ты шельма, попортишь же яблоки! — причитает бабушка. — Ох. Спасибо, молодой человек.

Кай перехватывает Ковбоя за ошейник, пока я собираю яблоки обратно в корзинку.

— Бабуль, познакомься. Это Костя.

В серо-зеленых, как у отца, глазах явно читается вопрос: «А Костя у нас кто?», но я вынуждена ее разочаровать. 

— Костя сын Оксаны, — произношу.

Язык не поворачивается назвать его братом, пусть и сводным.

— А, — отзывается бабушка, прищурив глаза. Фраза про то, что мы теперь родственники, повисает в воздухе, пока она изучает Кая с головы до ног. — Что ж, приятно познакомиться! Я Ида Марковна. Отпусти сорванца.

Кай отпускает Ковбоя, и тот тут же оборачивается к нему и начинает обнюхивать с головы до ног. 

— Давай я возьму, — беру у нее корзину.

— Не ждала, Юль, — говорит бабушка. — А где твой отец?

— Мы сами приехали, на электричке.

— Надо же. И отец отпустил?

Не знаю, знает ли бабушка про угрозы, но сдавать отца не хочу.

— Мы быстро вернемся. Он не узнает.

— Вот как? — тянет бабушка, снова почему-то глядя на Кая. — Ну заходите в дом, будем обед готовить.

— А что на обед? — спрашиваю.

— Как что? Не говори, что ты приехала только ради меня. Сегодня же воскресенье, — смеется бабушка.

— Что? Нет! Я соскучилась по тебе! — возмущаюсь.

— Так я тебе и поверила!

Мы входим в дом, разуваемся и скидываем куртки.

— Где же эти тапки… Вот что значит давно гостей не было. Кость, у тебя какой размер ноги? Ого. Тогда тебе только тапки Платона подойдут. Такие у меня одни.

— А что в воскресенье? — тихо спрашивает Кай, когда мы остаемся одни в предбаннике.

— Это единственный день, когда я ем мясо.

— Проходите на кухню, не шепчитесь там! — кричит бабушка, и я вспыхиваю.

Кай подталкивает меня, и мы проходим через застеленную коврами большую комнату на светлую кухню. Там уже сидит Мурка, жмурится.

— Видишь, кошка тоже ждет, — улыбается бабушка. — Тоже знает, какой сегодня день.

— Я приехала не поэтому!

— Конечно, конечно. Кость, ты с кухней как? А то вы поздно приехали, боюсь не успею сама.

— Ба, да не надо ничего готовить!

— А с чем надо помочь? — спрашивает Кай.

Бабушка достает несколько луковиц, муку и миску, при виде которой Мурка начинает громко требовать свою долю.

— Он как раз умеет готовить, в отличие от меня, — отвечаю за Кая.

— Вот как? Мать научила? — бросает через плечо бабушка.

— Сам, — сухо отвечает Кай. — Так что мне делать? Что мы вообще готовим?

Бабушка широко улыбается.

— Пельмени.

Кай оборачивается на меня и смеется.

— Теперь я понимаю, почему мы сюда приехали.

— А я что говорю, — смеется бабушка и протягивает Каю нож. — Очисть две луковицы, чеснок. И прокрути мясо. Сможешь?

— Нет, — качает головой, пробуя пальцем остриё.

— Как «нет»? Говорил, что же умеешь готовить!

— Нож заточить надо. Тогда смогу. Есть у вас камень?

Бабушка поворачивается ко мне:

— А он мне уже нравится. 

Кай самодовольно улыбается, принимая точильный камень. И быстро приводит затупившийся нож в порядок.

— Еще ножи точить надо?

— Надо, милый, но давай с пельменями сначала закончим. Поздно вы приехали. Наточишь после, если время останется?

— Легко.

Я сижу и гляжу на занятую бабушку, которая месит тесто, и Кая, который ловко чистит лук. У меня начинает щипать глаза, и я шмыгаю носом. Бабушка достает тяжелую советскую мясорубку, а Кай режет мясо на куски.

Вместо Кая мясом обычно занимался мой отец, а еще раньше — мой дедушка. На бабушке всегда было тесто, а мне, что десять лет назад, что сейчас доверяли только одно — чайной ложечкой раскладывать фарш.

Ладно, я приехала сюда, конечно, не ради пельменей. Но из-за них тоже. Иной раз я неделями ждала воскресенья, чтобы съесть свои десять пельменей с чайной ложкой сметаны. Это невероятное лакомство, ради которого я была готова душу продать. Что тогда, что сейчас. Но я всегда помнила, что лишний вес для балерины — это не просто трагедия. Это крест на всей карьере.

— Дай обрезки кошке, Кость, — говорит бабушка. — Тихо, Мурка. Где твоя кошачья гордость? Позоришь перед гостями, будто я тебя впроголодь держу. Ну что, Юль? Как «Сильфида»? Сложно?

Бабушка всегда всей душой болела за мои успехи, хотя приходила выступления только вместе с дедушкой. После его смерти, даже в компании моего отца, посещать театры перестала. Сдала квартиру, переехала на дачу, и мы разговаривали только по телефону, а виделись по воскресеньям. В мой единственный свободный от тренировок день.

Возле меня в миске часть перекрученного Каем мяса с ароматными специями и луком. Сидя за столом, под лампой с абажуром, под ностальгический скрип старой мясорубки, я рассказываю про трагическую любовь бессмертной феи и человеческого принца, пока раскладываю фарш по кружочкам,  которые один за другим раскатывает бабушка. О невинности, запретах и первой любви. И о напористости принца, который не должен был касаться феи, но все-таки не сдержал обещания. И объятия смертного привели к гибели.

Я говорю не о танце, рассказываю историю, которую должна сыграть каждой клеткой своего тела. Мне впервые так сложно. Раньше я думала, что с каждым спектаклем, другие роли будут даваться легче. Проще.

А оказалось, что с каждой новой ролью, ты все равно начинаешь с нуля.

Увлекшись, не сразу понимаю, что и бабушка, и Кай молчат, не прерывают и только смотрят на меня. Фарш закончился. Я говорила долго, и все пельмени уже готовы.

— Что? — удивляюсь.

— Пойду вымою руки, — откашлявшись, говорит Кай.

— Первая дверь направо, — подсказывает ему бабушка, и мы остаемся одни. — Так, значит, первая любовь и запреты… — произносит она странным голосом.

— Ну да, принц смертный, и ему нельзя касаться феи.

— И она умерла, да, я слышала тебя, Юль, — кивает она, раскладывая пельмени на припорошенной мукой доске, а потом вдруг спрашивает: — Хороший сын у Оксаны, да? Жаль, Платон в тот раз приехал без вас.

— Так он был у тебя?! А мне говорил, что нет!

— Был, — кивает бабушка. — Привез Оксану знакомиться. Ну, я и сказала ему все, что думаю…

Теперь понятно, почему папа решил сюда не приезжать.

— Она тебе не понравилась.

Бабушка продолжает ровнять на доске пельмени, будто солдат на плацу перед генералом, и говорит, не поднимая головы:

— Дело не в том, понравилась она мне или нет. Это твоему отцу с ней жить, не мне… Сначала я очень обрадовалась, когда он сказал, что встретил женщину. Он ведь так тяжело перенес смерть твоей матери, столько лет ему потребовалось, чтобы забыть ее… Но когда увидела их вместе, поняла, что Платон просто устал быть один.

— Я не понимаю…

— Знаю, Юль. Рано тебе еще понимать, что такое одиночество. И отчаяние… Что такое, почему ты злишься? — спрашивает ба, когда я швыряют на стол полотенце, которым вытирала пальцы.

— Пойду тоже руки вымою, — поднимаюсь из-за стола. — Ба, он счастлив с ней.

— Дай бог, — кивает бабушка. — Жду вас минут через пятнадцать, вода как раз закипит. А потом вам надо на последнюю электричку успеть.

Завернув за угол кухни, в полумраке гостиной вижу Кая. Быстро споласкиваю пальцы и иду к нему, тихо, на носочках. Обнимаю со спины, обхватывая руками, и прижимаюсь щекой к жесткому колючему свитеру.

Он накрывает мои ладони своими, сжимает, снова пытаясь согреть мои ледяные пальцы.

— Идем, — веду его за собой в предбанник, где мы снова одеваемся и обуваемся.

Ковбой мигом бросается навстречу, помахивая хвостом. Беру поводок и закрепляю, пока Кай придерживает для нас калитку.

Идем по расквашенной грязной дороге в сторону леса, Кай курит. Я отстегиваю пса и, подобрав с земли палку, запускаю ее. Ковбой радостно несется за ней по пожухлой траве.

— Я все слышал, — выдыхает вместе с серым дымом Кай.

Он смотрит куда-то в серую хмурую даль, с прищуром из-за сигареты, которая дымит в уголке его рта. Касаюсь его свободной руки, переплетая наши пальцы.

— Может, они еще расстанутся.

Он качает головой.

— Вряд ли… Ты не знаешь мою мать. Она своего не упустит, а твой отец дает ей все, о чем она столько лет мечтала. Не знаю, как она этого добилась, да и знать не хочу… — он откидывает бычок и достает жвачку.

Раньше их у него не было. Он отбирает палку из пасти Ковбоя и с чувством швыряет так далеко, как я бы не смогла.

— Юль… Найди кого-то другого. Серьезно.

Прячу озябшие руки в карманы парки.

— Почему? Что изменилось?

— Еще ничего, но обязательно изменится. Ты изменишься. Для тебя все будет иначе, понимаешь? Ты такая… Такая…

— Какая? — кричу в ответ. — Какая я, черт возьми, что ты гонишь меня?

Кай снова подбирает палку и швыряет.

— Слишком хорошая, — отвечает тихо и не ведется на мой крик. — Слишком талантливая… Столько выступлений! Да я половину этих спектаклей даже не знаю... Это не я, это сейчас тебя запреты торкают. Интересно ведь тебе, правда? Остро? Необычно? Пока родители в соседней комнате, встать на колени передо мной… Передо мной. Ты — прима! А я… Да у меня приводов больше, чем у тебя ролей! Однажды у тебя глаза на правду откроются, Юль. Увидишь, что мы не ровня. И тогда больно будет и обидно. Встретишь какого-нибудь балеруна в лосинах, который хоть понимать будет во всех этих плие!… И захочешь ему всю себя подарить, а поздно! Переспала с дурости со сводным братом! И ведь даже признаться не сможешь, потому что стыдно будет, Юль. Очень стыдно.

— Роли… Спектакли… Все так, их у меня много. Но только недавно я узнала, что даже тринадцати лет, отданных балету, недостаточно! Я фальшивая прима, Кай!  И я это говорю не для того, чтобы тебя успокоить. Нет… Я говорила с Директором после своего прослушивания. У меня хорошая, крепкая и бездушная техника!… Вот как я танцую, Кай. Ничего хорошего меня не ждет, если я не начну жить, как остальные мои одноклассницы. Вот для чего я поехала в клуб, хотя раньше никогда не ездила, чтобы не опоздать на утреннюю тренировку. Жизнь всегда идет мимо, пока я только тренируюсь неделями, но даже это не принесло никакой пользы моему танцы… А ты… Ты настоящий. С тобой я чувствую себя живой. Это не прихоть избалованной девчонки, как ты считаешь. Я хочу, чтобы ты стал моим первым… И не хочу думать о том, что будет после. Перестань избегать и отталкивать меня. Носиться как с хрупкой вазой. Именно так я и жила все это время, словно роза под хрустальным куполом. А с тобой я хочу жить по-настоящему.

— Ты не знаешь, о чем просишь, дурочка...

— Я хочу ошибаться! Хочу влюбляться! И любить! Я хочу жить, понимаешь?! Дай отцу волю и он запрет меня в квартире, а я и рада буду. Потому что годами все, что меня интересовало, был балет! Только он! А я ничего не добилась! Крепкий середняк, это про меня! В мире полно балерин лучше меня, которым все дается проще, быстрее! Да может я и не была талантлива. Может, моим первым учителям просто было неудобно говорить отцу в глаза, что ваша дочь бездарь, ведь он так хорошо платил…