Жасмин Майер - Сводные

Тогда я посмеялся.

Теперь мне не смешно. В следующий раз на моем месте может быть Юля.

В свой последний рабочий день я сбежал, но теперь иду прямо туда.

Хватит убегать от прошлого, которое никуда не делось. Парни Маяка уже здесь, под домом Дмитриева. Хочу знать, что им от меня нужно.

— Эй! — кричу вслед. — Кто ты и что тебе нужно?

Обхожу дом, который по Питерским традициям тоже построили колодцем, перехожу на бег. Влетаю в сквозной подъезд, чтобы сократить путь. А после отрезаю ему путь, потому что лучше ориентируюсь в этих домах, чем парень Маяка.

— Лука? — выдыхаю.

Друг резко оборачивается. Осунувшийся, растрепанный в тонкой куртке, он смотрит на меня с обозленным видом.

— Надо же, узнал меня, Костик? А я уж решил, как стал мажором, так забыл про друзей.

— Что тебе надо?

Ему, как минимум, нужно в душ и пожрать. Лука был единственным пацаном, кто работал в семье, где отец-алкоголик пропивал каждую копейку. А теперь с работой и деньгами, видимо, напряженка.

Оказывается, я быстро отвык от дранной и затасканной одежды, джинсов не по размеру. Одевался ли Лука и раньше так, как сейчас? Или тогда я не придавал этому значения?

— А что под глазом? Кто тебя ударил?

Снова ржет.

— Какой заботливый, Костик. Испугался синяка? А то ты не знаешь, откуда?

— Не знаю.

— Делаешь вид, что это не ты сбежал под крыло Дмитриева, а про нас, твоих верных друзей, забыл, да еще и сдал ментам?

— Я не сдавал.

— Да? Ну, значит, обыски они устроили сами. А еще сами вдруг вычислили наши две штаб-квартиры. А ты, конечно, не причем, ты ведь всегда говоришь только правду и ничего, кроме правды, да?

Друг отворачивается и снова уходит куда-то тень, как вампир прячется от света. И от меня заодно, считая, что я их все сдал.

— Я ничего им не рассказывал, Лука!

— Значит, это твой добрый Дмитриев, — легко соглашается Лука, сплевывая себе под ноги. — Смотивировал ментов лучше работать. Обещал прикрыть их задницы в случае чего, а те и рады стараться ради премий. На тебе синяков не вижу, Костик. Тебя и пальцем не тронули. Главного-то подозреваемого. Не странно?

Молчу. Он мне все равно не верит.

Раньше Лука никогда не называл меня по имени. Использовал только кличку, которые были в ходу среди пацанов. А сейчас он специально использует такую форму моего имени, чтобы сильнее задеть меня.

— Не выйдет у тебя отряхнуться и снова стать чистеньким для своего Дмитриева. Хочешь в наследники ему набиться, что ли? Таков твой план, Костик? В мажоры заделался, дома сидишь, только по магазинам теперь шастаешь?

— Зачем ты следишь за мной?

— Работа у меня такая. Гонки прикрыли, пацанов разогнали. А мне каждая копейка дорога, Костик. Моя-то мать себе нового хахаля из элитного района не завела, самому приходится вертеться.

— Маяк тебя надоумил следить? Зачем?

— Тебя велел подловить и к нему привести. Разговор есть.

— Какой?

— Должен ты ему, Костя. Некрасиво ушел, сделал вид, что бабло за прошлые гонки просто так тебе досталось. А его ведь отрабатывать надо. Или возвращать. Забыл?

Ощущение, что стою на хрупком льду, который уже трескается под моими ногами, а я надеюсь, что если замру, то каким-то чудом удастся спастись.

— Тебя Маяк видеть хочет, Кость. Задание какое-то есть. Последнее, говорит. Раз уж ты ушел от нас. Или денег занеси, у папочки твоего нового бабла точно хватает. 

Я не буду брать деньги у Дмитриева, и Маяку это хорошо известно.

— И как мне встретиться с ним?

— Ишь, деловой какой стал. Маяк сам тебя найдет, Кости-и-и-ик.

Лука снова пренебрежительно растягивает мое имя тонким голосом.

А потом, не прощаясь, разворачивается, забирается на мусорный контейнер и перемахивает через ограждение на другую сторону.

А мне ничего не остается, как вернуться обратно.

Поднимаюсь на лифте и захожу в квартиру. Юля выплывает из кухни с долькой огурца, хрустит и целует меня мельком в щеку. Она румяная, пышет жаром, потому что первые утренние тренировки у нее закончились, и огурец в руке — это ее обед.

Хорошая, спокойная, чужая жизнь прихлопывает меня, как муху газетой, размазывая по этому полу, на который капают грязные капли растопленного снега с моей обуви.

— Я же говорила, что ты гуляешь! — улыбается балеринка. — Никто так долго мусор не выбрасывает! Ну что, у меня перерыв. Будем авокадо сажать? Ты обещал! Сейчас вернусь!

Она убегает обратно к себе, а я на мгновение крепко закрываю глаза, надеясь, что открою их и проснусь, и встреча с Лукой окажется кошмаром. Но нет. Я не сплю.

Иду на кухню, где на блюдце дожидаются три косточки авокадо. Юля, когда я предложил ей посадить косточку, где-то вычитала о том, что, если высадить сразу три, то ростки можно переплетать между собой, чтобы росло дерево-косичка. Поэтому сажать авокадо, которому потом будет одиноко, отказалась. 

Обещал дарить ей цветы, но других цветов, которые я обещал ей дарить, кроме этих еще не пророщенных косточек у меня нет.

И даже денег на них нет.

Не говоря уже о том, чтобы вернуть долг Маяку.

Зарплату Бестужев забирал себе в часть моего долга за штраф, который он выплатил, а теперь я остался даже без работы.

Это тупик. 

На кухне коробки с пиццами, которые в обед заказывал Платон. Вспоминаю, тощего Луку

Замираю от спазма в груди.

А потом хватаю нетронутую пиццу, палку колбасы из холодильника, батон хлеба и пару консервов, заодно выливаю полный горячий заварочный чайник в термос. 

— Я забыл еще пакет выбросить! — кричу Юле, обуваясь.

Только бы не выбежала, только бы не увидела. Я же не объясню этот порыв никак.

— Это уже наглость! Ты злоупотребляешь режимом прогулок! — весело кричит она, слышны голоса в динамиках, значит, урок еще идет.

— Завтра будешь гулять ты!

На самом деле нет. Даже завтра я придумаю что-то такое, чтобы тебя не выпустили из дома, Юль. Живи в своем мире, где правят танцы, где красивые костюмы и единственная драма — разворачивается на сцене. Живи, как можно дольше.

В последний момент хватаю даже свою вторую куртку с вешалки и шапку с перчатками. Едва держу все это в руках, но вытаскиваю на улицу. Иду к мусорке, а потом снова к трассе. Стою. Жду.

Заслышав шаги, оборачиваюсь первым.

— Держи.

— Подкупить меня решил? — хмурится Лука. — Шмотками с барского плеча делишься?

— Заткнись, ради бога. Не хочешь носить сам, отдай другим. А еду съешь. Здесь чай. Я до завтра больше никуда не выйду, можешь уйти, спрятаться где-то и погреться.

Лука чешет синяк на скуле, потом чихает. Не успевает прикрыть рот.

— Ты не бойся, — вытирает он нос запястьем. — Не заразный. Просто в носу засвербило. А то аж побелел, малахольный. Еду оставь. Шмотки забери.

— У тебя куртка, в которой летом замерзнуть можно. А не надо, так выброси, мне дела до этого нет.

Сгружаю еду на протоптанную дорожку возле ограждения. Лука жадно смотрит на колбасу и пиццу, но виду, конечно, старается не подавать.

— Термос можешь не возвращать.

— Только не думай, что после этого я снова буду считать тебя своим другом, Кости-и-ик. Я с мажорами не дружу.

Киваю, а потом ухожу, как можно быстрее, чтобы еда не успела остыть на морозе, и Лука мог съесть ее еще горячей, когда я исчезну.

Я ставлю миску с салатом на стол и поворачиваюсь к отцу.

— Зачем вы его вообще пригласили, если на дворе карантин?

— Юля, у нас тут проходный двор и без твоего Розенберга, — отвечает отец, не поднимая глаз от газеты. — И потом в этом году Яков остался в России один. Раньше он ездил к матери и Лее в Тель-Авив, а когда они жили в Питере, то приходил к нам на каждый новый год. Розенберг уже как член семьи!

— Вот пусть и держит свой член подальше, — ворчит Кай себе под нос так тихо, что это слышу только я и не могу сдержать улыбки.

— А как вы с ним познакомились? — говорит Оксана, пропуская мимо ушей колкую фразу о «проходном дворе».

Она многое ему прощает, хотя отец несправедлив со своими претензиями. Кроме того мастера, которого Оксана вызвала на дом, больше к нам никто не приходит. Разве что доставка из ресторанов.

Я слышала ту громкую фразу, которую в сердцах выкрикнула Оксана. О том, что ей приходится соревноваться с моей погибшей матерью. Я всегда знала, что мой отец очень любил ее, но разве возможно сохранить чувства через восемнадцать лет к той, что уже давно нет рядом? У моего отца были женщины, чего стоит та женщина в спа, с которой мы с Леей его застукали в Израиле. Но Оксана стала первая и единственная, с кем он решился создать семью. Разве это ничего не значит?

Кай не стал поддерживать эту тему, когда я попыталась обсудить ее с ним. Он был погружен в свои мысли, но возможно, он просто не хотел обострять ситуацию и позволять отношениям наших родителей вмешиваться в наши.

Дни идут своим чередом. Мои репетиции продлили вплоть до вчерашнего дня, тридцатого декабря, и сегодня я впервые не тренировалась. Нам дали несколько дней каникул, до третьего января. А после Рождества будет решать вопрос об отмене или продления карантинных мер. Отец говорит, что скорей всего их смягчат.

— Мы с Яковом познакомились на балетных курсах, когда нам было пять, — отвечаю.

— Ого. Так он твой друг детства? Костя вот никогда не мог завести крепких отношений с друзьями.

— У меня есть друзья, мама, — аккуратно отвечает Кай.

— Ага, конечно. Видела я этот сброд. С такими опасно оставаться наедине. Непонятно, они тебя прирежут или обкрадут.

— Спокойно, Оксана. Костя все понял и больше не общается с такими людьми, верно?

Кай поднимает глаза на моего отца и кивает.

А разговор за столом снова возвращается к Розенбергу, который новогоднюю ночь проведет у нас в гостях, хотя у него уж точно был выбор, где провести праздник. Да, жаль, что он не смог отправиться в Израиль, но зачем ко мне-то? Только праздник портить. Я бы провела его вдвоем с Каем, заперевшись желательно сразу после полуночи в его спальне. А тут Розенберг, здрасти, не ждали.

— Яков не только ее друг, — продолжает просвещать Оксану отец. — Уже в шесть лет Яков всем заявил, что когда вырастут, они с Юлей обязательно поженятся.

Оксана смеется.

— Какой уверенный парень! И как, Юль? У него есть шансы?

— Никаких, — отрезаю.

— Да, — вздыхает мой отец. — К сожалению, когда мы поехали свататься…

— Папа! Мы просто поехали к ним в гости, потому что ты общался с его мамой на репетициях!

— Ладно, ладно, не взрывайся. Да, я водил на репетиции Юлю и разговорился сначала с отцом Розенберга, который тоже его привозил. Правда, Мойша возил его в надежде, что парень одумается, но нет. Розенберг стал надеждой русского балета., как бы странно это ни звучало.

Взрослые снова смеются.

Впервые вижу, чтобы мой отец столько смеялся. Неправа Оксана. Он растаял рядом с ней. У нее есть все шансы быть с ним и добиться его любви, ведь что это, если не любовь? Он разговаривает с ней, рассказывает историю нашей жизни и строит с ней планы на следующий год, когда карантин ослабят?

У них все будет хорошо, я уверена.

А как нам быть с Каем при этом — я не знаю.

Чем крепче их связь, тем тяжелее нам скрывать свои отношения. Я читала в интернете, искала похожие случаи, вариантов развития событий много. Худших было больше.

К сожалению, Кай прав. И чем раньше мы прекратим им врать, тем лучше будет для нас. Тем выше шанс, что мы сохраним хорошие отношения с родителями. Ложь никому не нравится.

Кай перехватывает мой взгляд, и я сдержано ему улыбаюсь.

Знаю, он думает о том же. Невозможно не думать об этом, когда наши родители улыбаются, смеются и будто чирикают друг с другом. Это одно из тех утр, которые плотно врезаются в память. Когда все хорошо, когда все дома. И мигает гирлянда на елке, а дом охвачен суетой праздника.

Этот Новый год очень отличается от прошлых, которые мы проводили с бабушкой. Она, кстати, приезжать отказалась. Хотя отец говорил, что может договориться и получить пропуск и привезти ее в город. Но бабушка наотрез отказалась. Это что-то новенькое. И наверное, тоже связано с Оксаной.

Родители уходят, и мы с Каем наконец-то остаемся одни на кухне. Он встает из-за стола и снимает с огня овощи, которые варятся на «Оливье».

— Ты его ешь?