Жасмин Майер - Сводные

Взрослая жизнь никогда не пугала меня так сильно, как сейчас.

Ева Бертольдовна протягивает визитку, которую я беру одеревеневшими пальцами.

— Это адрес клиники. Для начала ты должна записаться к гинекологу и пройти обследование. Как только ты это сделаешь, то наберешь меня и сообщишь о своем решении и вариантах, которые тебе предложит врач. Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор, Юленька. У тебя еще вся жизнь впереди. А пока собирай вещи. И ни слова никому. Тем более Розенбергу.

После ее ухода начинаю кое-как бросать вещи в сумку, но стук в дверь повторяется. Яков дождался, пока Ева Бертольдовна уйдет и вернулся.

Теперь он в маске.

Одна часть меня, которая находится на грани истерики, хочет сказать ему, что опасаться нечего. Моя болезнь не передается воздушно-капельным путем и уж точно не опасна для мужчин.

— Какие у тебя симптомы? Я читал, что боль в животе тоже может быть признаком вирусной инфекции.

Даже прыскаю, но маскирую свою истерику кашлем.

Розенберг делает шаг назад, но не уходит.

— Послушай, ты уже предупредила отца о своем возвращении?

— Нет.

— Юль, послушай, тебе нельзя домой. Если вирус подтвердится, тебе лучше изолироваться. От всех членов вашей новой семьи.

Розенберг не знает, что Кай съехал, а я фокусируюсь на том, что в его словах есть зерно правды. Но мысли скачут, как напуганные волком овцы, и я развожу руками.

— И что мне делать?

— Поживи у меня.

— Что?

— Это хороший выход. Так ты не заразишь отца, а я все равно здесь, в Академии. Моя квартира стоит пустая, Юль! А потом я просто найму кого-то, кто отдраит ее сверху донизу. Не волнуйся, может, твой тест еще и не подтвердится. И ты вернешься в ближайшие дни.

Вариант не мозолить глаза отцу мне нравится. Я смогу успокоиться, обдумать и взвесить все в одиночестве. Поскольку рядом с отцом и Оксаной… Боюсь, не удастся скрыть свое состояние, если его так легко раскусила Ева Бертольдовна. И тогда вопросов будет еще больше.

— Это очень щедро с твоей стороны…

Розенберг все-таки пересекает комнату и берет меня за руки.

— Помни, мое отношение к тебе не изменилось. Я всегда готов помогать тебе, Юль. Чем угодно. Ты должна уехать прямо сейчас?

— Да.

Яков достает ключи от своей квартиры в центре из кармана, на всякий случай повторяет код домофона и точный адрес.

— Давай я вызову тебе своего водителя. Он тебе поможет с вещами. Не вызывай такси.

От его внимания, которого я недостойна, мне снова хочется расплакаться. Я надеваю маску, и мы вместе идем на выход, пока Яков несет мой чемодан. Встретившиеся нам по пути студенты буквально шарахаются по сторонам. Если раньше у такого стремительного бегства было только одно объяснение, то, к моему счастью, теперь их стало два.

Хотя никто не знает правда, я чувствую себя так, словно меня уже изгнали из Академии с позором.

Кое в чем Ева Бертольдовна права. Вернуться обратно через год, даже полгода, и снова затмить всех… Не выйдет. Нас неслучайно тренируют днями напролет. Если бы балет был искусством, в котором достаточно садиться на шпагат раз в несколько месяцев, то мне не о чем было бы беспокоиться. Но хороших балерин слишком много, а место примы одно. Каждая берет чем-то своим — одна техникой, другая экспрессией, и любой танец индивидуален.

А мне не хватало только чувственности. И я ее нашла.

Обходительный водитель Розенберга тоже встречает меня в маске, оставляет мне свой номер телефона и спрашивает, нужно ли мне доставить продукты и если да, то он с легкостью сделает это. Список я могу составить или сбросить сразу ему на телефон. Ничего оплачивать не нужно.

Я киваю, а глаза снова предательски щиплет. Сейчас Розенберг как никогда напоминает мне моего отца, который умел брать все проблемы в свои руки и ограждал меня стопроцентной заботой.

В квартире я не решаюсь ложиться на постель Розенберга и стелю себе на диване, как гостье. Все равно я здесь ненадолго. Да?

Остаток вечера я просто держу в руках визитку клиники, которую дала Ева Бертольдовна. Выучиваю номер регистрации наизусть, но ответов на мой единственный вопрос у меня так и нет.

Что будет дальше?

Ближе к полуночи тянусь к телефону, но так и не решаюсь написать Косте. Теперь для меня он Костя.

Больше никакого Кая.

Звонить ему сейчас все равно поздно, хотя звонить придется. Никаких неотвеченных за это время у меня не появилось, только смс-ка Леи так и висит без ответа, но с ней я тоже пока говорить не готова. Так что отбрасываю телефон в сторону и остаток ночи смотрю в потолок, а потом незаметно засыпаю.

Утром решаю, что звонить сейчас Косте не буду. Хотя бы потому что… Вдруг тест оказался ложноположительным? Наберу его, как только окончательно удостоверюсь, что две полоски настоящие.

Он должен знать. Будет ли он что-то с этим сделать, я не знаю.

Набираю по памяти телефон регистратуры. В условиях пандемии даже к гинекологу попасть оказывается сложно, и меня записывают только через три дня.

Все это время я только ем, регулярно бегаю к унитазу и пытаюсь тренироваться, стиснув зубы. Когда спазмы в низу живота усиливаются после одной из таких тренировок, я стискиваю зубы и тренируюсь еще. Но ничего не меняется. Меня только рвет в два раза чаще, а месячные так и не приходят.

Мне больше никто не звонит и не пишет. Возможно, Лея переговорила с братом и скептически вскинула одну бровь, услышав про коронавирус, и теперь только ждет, когда я наконец-то соберусь ей рассказать всю правду.

Через три дня в клинику меня отвозит водитель, и я наконец-то попадаю к гинекологу.

— Здравствуйте Юля Платоновна, — улыбается мне приятная женщина. — Ева Бертольдовна предупреждала о вашем визите. Вы правда балерина?

Сразу хочется сбежать, но я только заставляю себя разжать пальцы, которыми вцепилась в шлейку от своей сумки, и вежливо кивнуть.

— Вот, ознакомьтесь с этими брошюрами, — говорит мне доктор. — Сейчас кресло обработают, и я вас осмотрю.

Брошюры одна другой противоречивей. Пробегаюсь глазами по «Центру помощи подросткам, оказавшимся в тяжелых жизненных обстоятельствах», и запинаюсь на той, где описаны разные виды абортов. Взгляд спотыкается на «медикаментозном аборте возможном на ранних стадиях беременности (6-8 недель). Метод подбирается индивидуально и обсуждается с врачом».

— Юленька, проходите.

Я не помню, как взбираюсь на кресло, а гул в ушах мешает сосредоточиться на словах доктора. Я не могу назвать ей дату последней менструации, а она в ответ не может назвать никаких точных сроков, только говорит:

— Хорошо. Теперь давайте на кушетку. Сделаем УЗИ.

При виде того, как она рвет упаковку презерватива и надевает ее на длинный щуп, истеричная половинка меня снова заливается, что лучше поздно, чем никогда. А потом я пытаюсь расслабиться и не думать о том, как это странно, унизительно и вообще только начало того, о чем я понятия не имела.

Мигает экран… И помехи вдруг становятся полостью, в центре которой бьется сердце.

Кровь приливает к щекам, а живот затапливает жаром. Я часто-часто моргаю, и слезы затекают в уши.

— Так, а вот и наше плодное яйцо. Яйцо в матке, уже хорошо. И его размеры соответствуют… девяти неделям.

Проходит еще два дня после визита в клинику, и Ева Бертольдовна звонит мне сама, так и не дождавшись моего звонка.

После вопроса «Какой срок?», она долго молчит, а потом говорит, что нам нужно встретиться. У меня нет сил куда-либо идти, так что просто называю адрес и жду.

В квартиру Розенберга Ева Бертольдовна входит с нескрываемым удивлением. Ставлю чайник и так и стою, обнимая себя обеими руками. Она окидывает мою фигуру, которую я теперь прячу за безразмерной футболкой, одолженной у Розенберга, и спрашивает:

— Так это Яков постарался?

Качаю головой.

Ева Бертольдовна светлеет лицом и даже выпрямляется. Иметь дело с двумя учениками ей не придется.

— Тогда хорошо! Я сразу заметила твою талию, когда ты вернулась в Академию, но решила, что это последствия карантина, домашних тренировок и каникулы, и ты быстро придешь в форму.

Она окидывает мою талию, а я только чувствую, что краснею. Я подвела своего учителя, Академию, и всю жизнь боролась с лишним килограммом, а теперь даже втянуть живот не могу.

Живот и правда за последние пять дней, что я провела в квартире Якова, увеличился совершенно внезапно. Вот его не было, а теперь после УЗИ он кажется мне еще больше.

Весь прошлый вечер я пыталась втянуть его хоть немного. И не вышло. И это только начало.

Может, узистка недоглядела еще одного? Может, там двойня?

— Юля, решать вопрос нужно быстро. Тянуть уже некуда. Не спрашиваю, почему ты так халатно отнеслась к своему организму и проглядела разумные сроки… Теперь надо двигаться дальше.

Все эти дни я продолжала гонять в голове одну-единственную мысль — почему, почему я никогда не уделяла своему циклу такое пристальное внимание? Организм работал как часы, а я воспринимала это как должное. Думала, что так всегда и будет. А когда первого января соврала, что начались месячные, чуть сама в них и не поверила.

— Медикаментозно прерывать беременность уже поздно, — продолжает Ева Бертольдовна. — Но это не беда. Ты еще можешь вернуть себе прежнюю жизнь. Можешь станцевать Сильфиду и услышать, как тебе рукоплещет весь зрительский зал.

При упоминании феи касаюсь на груди футболки, под которой кожу слегка царапают крылья.

Какая жестокая ирония.

Отворачиваюсь к закипевшему чайнику и завариваю чай.

— Теперь твой единственный выход инструментальный аборт. Я помогу все устроить и знаю хорошую клинику. И очень хорошо, что Розенберг уступил тебе свою квартиру. Ты быстро придешь в себя и вернешься к тренировкам, как ни в чем не бывало. Главное не тянуть.

Смотрю в глаза женщине, которая тренировала меня с самого детства… И молчу.

— Я понимаю, это сложно! Непросто! Больно! Но, Юленька, у тебя карьера! Вся твоя жизнь пойдет под откос! Где отец этого ребенка? Почему он не рядом? Почему тебя приютил Яков, а не он?

Я не знаю, где он…

А еще я так и не набралась смелости, чтобы позвонить ему. Оказалась, ужасной трусихой. Тепличная девочка, за которую все проблемы всегда решал отец. И которая не может, просто не может взять себя в руки и принять окончательное решение.

Разделить жизнь на «до» и «после». Вернуться в прежнее состояние, забыть навсегда об ошибке, которую мы с Костей совершили. И вырвать его не только из сердца. Теперь уже не только.

В сотый раз за прошедшие дни я снова плачу, пока она настаивает, убеждает, даже обнимает, но уверяет, что я еще очень молодая, почти ребенок и у меня еще все впереди. Впервые я не нахожу в себе силы, чтобы с задорной резкостью ответить: «Я уже взрослая!»

Я хочу к папе и особенно сильно к маме, которой у меня нет. Только о маме я и думаю все эти дни. О том, что она родила в моем возрасте. А если бы нет? Было ли ей также страшно, как мне сейчас или у нее был мой отец, которой уже тогда мог все взять все проблемы на себя?

Из всех взрослых людей в моей жизни рядом со мной сейчас только Ева Бертольдовна. Та, что знает меня с пяти лет. Та, что ставила мне правильную выворотность стопы и не щадила на тренировках, что предвещала блистательное будущее, а теперь она сидит со мной на кухне и гладит меня по волосам, рассказывая о всех тех девочках, которые уже прошли через то же самое, но сделать это необходимо.

Ради балета, которому я отдала всю свою жизнь.

Мне хочется ей поверить, хочется позволить решить все мои проблемы, которые для меня слишком неразрешимые. Я уже раскрываю рот, но в этот миг в глубине квартиры звонит телефон.

Это мелодия стоит на отца.

Извинившись, бегу за телефоном.

— Да, папа?

— Юля! — папа почти кричит, за ним рев сирен и шум оживленной улицы. — Ты на лекциях?

Сердце ухает в пятки. Он узнал, узнал. Как-то узнал!

— Ало? Ты здесь? Связь барахлит!... Юля, бабушка в больнице! Я сейчас приехал к ней, подумал, что ты должна знать!

— Я приеду! Куда?

— Тебя не пустят, — слышу в голосе злую усмешку. — Меры, черт бы их подрал.

— А почему ее увезли в больницу?

— Что-то с сердцем. Я позвоню, как найду ее лечащего врача. Больница охраняется лучше Зимнего в семнадцатом, попасть внутрь вообще невозможно! Беги на лекции, дочка.