Стефани Лоуренс - Своевольная красавица

1 декабря 1819 года

Касперн-Мэнор

Галлоуэй-Хиллз, Шотландия

У нее никогда не было подобных видений.

Глаза, пронзительно-синие, как безоблачное небо над гордой вершиной Меррика, как васильки, пестревшие в полях долины. Взгляд мыслителя, отрешенный и вместе с тем сосредоточенный.

Взгляд воина.

Проснувшись с лихорадочно бьющимся сердцем, Катриона с удивлением обнаружила, что она одна. Из глубины просторного алькова она оглядела знакомую обстановку: тяжелый бархатный полог с драпировками по бокам и такие же плотно задернутые шторы на окнах, за которыми бормотал ветер, нашептывая сказки о грядущей зиме. Тлевшие в камине угольки отбрасывали мерцающие блики на натертый пол и полированную поверхность комода. Стояла глубокая ночь, тот безмятежный час, когда один день сменяет другой. Все казалось привычным и спокойным.

И все же что-то изменилось.

Немного успокоившись, Катриона плотнее закуталась в одеяло, размышляя о посетившем ее видении. Лицо мужчины отпечаталось в ее мозгу, равно как и убеждение, что ему суждено сыграть важную роль в ее жизни.

Возможно, он тот, кого Госпожа предназначила для нее.

Эта мысль не показалась ей неприятной. В свои двадцать два года Катриона еще не имела возлюбленного, с которым могла бы разделить ложе и исполнить извечный ритуал продолжения рода. Не то чтобы она сожалела, что ее жизнь так сложилась. У нее был свой путь, предначертанный ей с самого рождения. Катриона была хозяйкой долины.

По местному обычаю ей принадлежал этот титул. Никто другой не мог претендовать на него. Единственное дитя своих родителей, она унаследовала замок вместе с долиной и сопутствующей ответственностью в придачу. Как в свое время ее мать и бабушка. Все прямые наследницы женского пола становились хозяйками долины.

Нежась в теплой постели, Катриона улыбалась. Мало кто из посторонних понимал, что означает ее титул. Кое-кто считал ее ведьмой, и она охотно пользовалась этим заблуждением, чтобы отпугивать назойливых женихов. Церковь и государство в равной степени недолюбливали ведьм, но уединенное положение долины гарантировало Катрионе безопасность. Немногие подозревали о существовании долины и ее хозяйки, и никто не оспаривал ее власть.

Но местные жители знали, кто она такая и что означает ее положение. Для арендаторов, корни которых за многие поколения глубоко вросли в плодородную здешнюю почву, она была воплощением самой Госпожи, душой кормившей их земли, хранительницей их прошлого и будущего. Все они, каждый по-своему, платили дань Госпоже с абсолютной и неколебимой верой, что ее земная представительница оберегает их и их долину.

Оберегать, лелеять и исцелять — вот и все заветы Госпожи, которым Катриона посвятила жизнь и которым неукоснительно следовала. Как ее мать, а до нее бабушка и прабабушка. Она жила просто и без затей, как того и требовала Госпожа, что было совсем не сложно.

За одним исключением.

Катриона перевела взгляд на лежавшее на туалетном столике письмо, где сообщалось о смерти ее опекуна Шеймуса Макинери. Поверенный из Перта приглашал ее на оглашение завещания, которое должно было состояться в Макинери-Хаусе. Катриона вспомнила одинокое здание на каменистом склоне холма к северу от Перта — единственное место за пределами долины, где ей довелось побывать.

Шесть лет назад, после смерти родителей, ее законным опекуном стал Шеймус, кузен ее отца. Человек жесткий и суровый, он настоял на том, чтобы девушка поселилась в его доме, полагая, что так проще будет найти достойного жениха. А в довершение всего наложил на ее кошелек свою тяжелую руку, Катриона вынуждена была подчиниться. Она покинула долину и направилась на север. Чтобы сразиться с Шеймусом — за свое наследство и независимость, за право оставаться хозяйкой долины, жить в замке и заботиться о своих людях.

Спустя три недели, суматошных и драматических, Катриона вернулась домой, а Шеймус больше не заикался ни о каких женихах. Более того, Катриона ничуть не сомневалась, что он зарекся с тех пор поминать всуе имя Госпожи.

И вот дьявол, которого она одолела, отошел в мир иной, оставив наследником старшего сына. Однако Джейми было далеко до отца. Мягкий и обходительный, как и все дети Шеймуса, он не отличался сильным характером. Катриона не предвидела особых затруднений с Джейми, но предпочитала подстраховаться. Она полагала, что задаст верный тон их отношениям, если предложит ему приехать к ней в замок после оглашения завещания, когда его официально назначат ее опекуном. Долина была ее домом, а дома, как известно, и стены помогают. И все же…

Продолжая размышлять, Катриона взглянула на послание. Контуры его вдруг размылись, и перед ее мысленным взором возник тот же образ. В течение целой минуты она изучала лицо незнакомца: жесткие, словно вырубленные из гранита черты, решительную челюсть, крупный аристократический нос. Прядь черных волос падала на лоб, под смоляными дугами бровей синели глубоко посаженные глаза, обрамленные густыми ресницами. Вытянутые в непреклонную линию губы — что они могли сказать стороннему наблюдателю?

Катриона, однако, себя таковым не ощущала. У нее возникло предчувствие, что им предстоит встретиться — и довольно скоро. Сосредоточившись, она попыталась проникнуть за эту невозмутимую оболочку и, преодолев защитный барьер, соприкоснуться с внутренним миром незнакомца.

Странное ощущение, сродни голоду — жгучее и нестерпимое, — накатило на нее. Она физически ощущала его первобытную, почти звериную мощь. И вместе с тем смятение… чувство неприкаянности и скрытое в тайниках души сознание бессмысленности своего существования.

Моргнув, она очнулась от грез. Письмо по-прежнему лежало на столе. Катриона скорчила гримасу. Она была признанным авторитетом по части интерпретации повелений Госпожи, а это было предельно ясным. Ей следует отправиться в Макинери-Хаус. Там она встретит незнакомца, неистового… и сдержанного, с лицом, словно вытесанным из гранита, и глазами воина.

Прирожденного воина, которому не за что сражаться.

Катриона нахмурилась и натянула на себя одеяло. Впервые увидев лицо незнакомца, она решила, что Госпожа наконец-то шлет ей суженого, который станет для нее опорой и разделит бремя ответственности. Но, заглянув в его душу, усомнилась.

У него слишком сильный характер.

Как хозяйка долины, она должна главенствовать в браке. Такова воля Высших сил, высеченная на камне. Ни один мужчина не вправе диктовать ей. Властный муж — не для нее. О чем в данном случае можно только пожалеть.

Катриона сразу распознала источник беспокойства, снедающего душу незнакомца. Как и все незаурядные люди, лишенные цели, он испытывал чувство неудовлетворенности. Но никогда прежде она не сталкивалась с такой неистовой потребностью найти применение своим силам. Словно его мятущаяся душа коснулась ее, взывая, и в ответ возник невольный порыв — утолить отчаянную жажду, сжигавшую его изнутри.

Нахмурившись, Катриона попыталась разобраться в своих чувствах. Ее переполняла смесь возбуждения, задора и безрассудства — эмоций, с которыми она редко сталкивалась в своей повседневной жизни.

Девушка усмехнулась, досадуя на разыгравшееся воображение.

— Едва ли Госпожа прочит его для меня — с таким-то характером.

Возможно, это всего лишь изувеченный в боях страдалец, которого Госпожа посылает ей для исцеления. Хотя ни в глазах, ни в жестких чертах незнакомца Катриона не заметила ничего страдальческого.

Ну ладно, не важно. Она получила указания и отправится на север, в Макинери-Хаус, а там посмотрим, что — вернее, кто — встретится ей на пути.

Снова усмехнувшись, Катриона скользнула под одеяло. Повернувшись на бок, она закрыла глаза и постаралась выбросить незнакомца из головы.

5 декабря 1819 года

Келтибурн, Троссак

Шотландское нагорье

— Не угодно ли чего-нибудь еще, сэр?

Аппетитные женские ножки, мелькнуло в голове у Ричарда Кинстера. Хозяин гостиницы как раз заканчивал убирать остатки его обеда, и Ричард был теперь не прочь утолить иной голод, не имевший отношения к еде. Но…

Покачав годовой, он покосился на Уорбиса, застывшего как изваяние у его локтя. Не то чтобы он боялся шокировать своего неизменно корректного камердинера. Тот повидал более чем достаточно, проведя восемь лет у него в услужении. Однако он не был волшебником, а Ричард не сомневался, что потребуется чудо, чтобы найти подходящую девицу в Келтибурне.

Когда они подъехали к селению, день уже угасал. Ночь наступила внезапно, затянув свинцовое небо черным пологом. Опустился плотный туман и навис над узкой извилистой дорогой, карабкавшейся вверх по склону Келтихэда.

Тщетно вглядываясь в ночную мглу, Ричард благоразумно решил провести ночь в местной гостинице с сомнительными удобствами.

К тому же он не собирался двигаться дальше, не посетив места последнего успокоения своей матери…

Очнувшись от раздумий, Ричард поднял голову.

— Отправляйся в постель. Ты мне больше не понадобишься. — Видя нерешительность камердинера, озабоченного тем, кто почистит сюртук хозяина и позаботится о его башмаках, он вздохнул: — Иди спать, Уорбис.

Тот принял чопорный вид.

— Как прикажете, сэр. Но я полагал, что мы остановимся в Макинери-Хаусе. Там по крайней мере можно доверять коридорным.

— Скажи спасибо, что мы здесь, — возразил Ричард, — а не сбились с пути и не застряли в этих проклятых горах.

Уорбис красноречиво фыркнул, давая понять, что застрять в снегу в адский холод предпочтительнее, чем продолжать путешествие в плохо начищенных ботинках. Тем не менее он послушно вышел из комнаты и исчез в темных недрах гостиницы.

Ричард вытянул длинные ноги к полыхавшему в камине огню, губы его изогнулись в улыбке. Как бы ни обстояли дела с чисткой обуви в гостинице, хозяин не жалел усилий, заботясь об их удобствах. Судя по всему, они оказались единственными постояльцами, что было неудивительно в таком захолустье.

Устремив взгляд на пламя, Ричард вновь подумал, не окажется ли его поездка, предпринятая от скуки и из вполне реальных опасений, напрасными хлопотами. Но развлечения, которые мог предложить Лондон, давно приелись, а надушенные красотки, с чрезмерной готовностью предлагавшие себя, уже не прельщали. Он по-прежнему испытывал вожделение, но стал еще более разборчив и привередлив, чем раньше. Теперь он хотел от женщины большего, чем ее тело и несколько мгновений блаженства.

Нахмурившись, Ричард удобнее устроился в кресле и постарался придать мыслям иное направление.

В эти места его привело письмо от душеприказчика Шеймуса Макинери, недавно почившего мужа его рано умершей матери. Официальное послание не содержало никаких сведений, только то, что оглашение завещания состоится послезавтра в Макинери-Хаусе. Если он намерен заявить права на оставленное ему матерью наследство, которое Шеймус, по всей видимости, придерживал почти тридцать лет, ему следует явиться туда лично.

Исходя из того немногого, что он знал о муже своей покойной матери, подобный поступок был вполне в духе Шеймуса Макинери. Тот слыл забиякой и самодуром с тяжелым вспыльчивым характером, но весьма упорным в достижении своих целей. Чему, вероятно, Ричард и был обязан своим появлением на свет. Мать его была несчастлива в браке, и его отец — Себастьян Кинстер, пятый герцог Сент-Ивз, посланный в Макинери-Хаус, чтобы умерить политический пыл Шеймуса, — пожалел бедняжку и утешил как умел.

В результате родился Ричард. Вся эта история, случившаяся много лет назад — тридцать, если уж быть совсем точным, — давно не вызывала у него никаких чувств, кроме, может быть, смутной печали. Матери он никогда не знал. Она умерла от лихорадки спустя несколько месяцев после его рождения. Шеймус без промедления отослал младенца к Кинстерам, совершив самый милосердный поступок за всю свою жизнь. Те признали ребенка и вырастили как своего, коим он и был во всех отношениях.

Настоящего Кинстера, особенно мужского пола, нельзя перепутать ни с кем другим. Ричард был Кинстером до кончиков ногтей.

В чем, собственно, и состояла вторая причина, заставившая его уехать из Лондона. Это был единственный повод пропустить свадебный завтрак его кузена Уэйна. Ричард был не настолько слеп, чтобы не видеть опасного блеска в глазах Элен, его горячо любимой мачехи, не говоря уже о полчищах теток. Если он появится на торжестве в честь новобрачных, они запустят в него когти и не выпустят, пытаясь воплотить в жизнь свои матримониальные махинации. А ему еще не настолько наскучила свобода, чтобы так легко сдаться.

Ричард хорошо себя знал, пожалуй, даже слишком. Он не был импульсивен, предпочитал упорядоченную, предсказуемую жизнь и, хотя исполнил свой долг на войне, больше всего ценил мир и домашний очаг.