Ольга Михайлова - Святой в миру

Протрезвевший на половине гневной речи отца Дорана звонарь Джосайя Митчелл испуганной крысой ринулся под куст живой изгороди, затаился там, и тем избёг яростного проклятия: отец Патрик просто забыл о нём. Подёнщик Шеннон и грум Белл стояли бледные, и испуг в их глазах спас их. Загнав остальных своих овец в храм, отделив их предварительно от зловонных козлищ и хищных волков, отец Доран начал службу. Он не ждал, что вразумление подействует, просто отводил душу.

Хватит ему терпеть мерзость в храме Господнем!

Вернувшись в Хэммондсхолл, Доран узнал от Коркорана, что новые поиски не увенчались успехом, зато без криков не обошлось. Мисс Хэммонд раздобыла где-то зеркало и заглянула-таки в него. С ней началась истерика, пришлось снова вызывать доктора Гилфорда. Когда Коркоран вяло повествовал о подробностях, к мистеру Хэммонду прибежал конюх. На Жабьем болоте на кочке был найден ботинок мистера Стэнтона! Нужны два багра — может, удастся пошарить по дну? Хотя никаких видимых провалов в трясине нет, но ведь они быстро затягиваются…

Милорд Хэммонд был окончательно убит новой находкой, не оставлявшей надежды, что Стэнтон жив.

— Боже мой, что происходит? Такие молодые… Полные сил… Несчастная Софи, бедный Клэмент… Гилфорд дал ей снова успокоительное, но она, кажется, и во сне плачет…

Занятно, что мистер Кэмпбелл и мистер Морган не принимали никакого участия в поисках их друга, и вообще, панически боялись выходить на болота. При этом джентльмены не собирались покидать Хэммондсхолл. Оба они на минуту заходили в апартаменты мисс Софи, когда стало известно, что она сильно поранилась. Вышли оттуда сильно побледневшими, и теперь Доран с ревнивой злостью заметил, что оба начали оказывать мисс Бэрил подчёркнутое и деятельное внимание. Мысли молодых людей проступали столь же отчётливо, как чёрные чернила на белой бумаге. Высказывая весьма мало интереса к исчезновению Клэмента, оба полагали, что, теперь, бесспорно, наследником имения и титула станет Коркоран, но мисс Бэрил становилась невестой предпочтительной и желанной, ведь, кроме денег дяди, она имела тридцать тысяч приданного и получала свыше сорока — состояние Стэнтона, умершего бездетным. Бэрил и Софи становились богатейшими наследницами графства, но увечье Софи заставляло их обоих предпочесть мисс Стэнтон. Как ни странно, этому предпочтению способствовало и то внимание, что неизменно оказывал кузине Коркоран, и её сдержанность в их отношениях, одержимая же влюблённость мисс Хэммонд в мистера Коркорана весьма уронила её в глазах мистера Моргана и мистера Кэмпбелла.

…Бэрил осознавала гибель брата медленно, сомневаясь и недоумевая. Она не знала обстоятельств, сопутствующих его исчезновению, но ни Доран, ни Коркоран не собирались просвещать её. Доран лишь бесновался, поминутно встречая теперь в коридорах друзей мистера Стэнтона, поджидавших Бэрил и приглашающих её то на прогулки в сад, то в галерею. Правда, та, потрясённая трагедией сестры и гибелью брата, почти не замечала их.

Сама мисс Бэрил ощущала странную неуверенность в себе. Брат, хоть и был жесток к ней, однако ограждал её от всех житейских треволнений, сам оплачивал счета, занимался хозяйством, размещал капиталы, управлял имуществом. Сейчас она чувствовала, что почва уходит из-под ног. Она ничего не умела.

Несколько раз за день Доран терял мисс Бэрил — и находил на Лысом уступе. Найти тело мистера Стэнтона так и не удалось, и она со всё более пустеющими глазами вглядывалась сверху в болотную топь. Он старался быть рядом с мисс Бэрил, она же упорно твердила, что не верит в гибель Клэмента. Бэрил и вправду не верила. Мозг отталкивал, отказываясь принять в себя, вместить ужасную мысль, что она теперь осталась совсем одна, что последняя её опора исчезла. Бэрил давно забыла все резкости брата, вспоминая лишь то, что позволяло думать о нём с любовью. Таких эпизодов было немного, но все же иногда брат проявлял и подлинную заботу о ней.

Между тем во вторник утром отца Дорана вызвали на приход. В записке Келтона говорилось, что его присутствие просто необходимо. Недоумевая, что могло случиться, Доран верхом около полудня добрался до храма. И, естественно, оказалось, что всё пустяки. Треклятого Слоупера обсыпало какими-то противными чирьями — по рукам, спине, ногам и заднице. И из-за такой безделицы его обеспокоили? Пусть идёт к аптекарю — он, отец Доран, гнойники врачевать не обучен. Но оказалось, в ночь на понедельник умер помощник конюха Джон Уэрсли. Сердечный приступ. Хватились его поздно вечером в понедельник, он утром должен был ехать в Гластонбери, все решили, что он там… а когда тело обнаружили, ну, засуетились, обряжали и все такое…

— Ну и отпели бы его по уставу сами, Эдмунд, вы же слышали, в Хэммондсхолле на болотах пропал джентльмен, и я занят…

— Так в шкафу у Уэрсли все скатерти и покрывала матушки Дейли нашли…

— Даже так… — мистер Доран нахмурился. — Я обещал, что выкину его собакам, кажется?

— Обещали, отец Доран.

— Ну, так и выкинуть. Не отпевать. Скажите, что я запретил. Хотят хоронить — пусть везут пятнадцать миль в Комли. Никто лошадей не оплатит — тем лучше. Скинуть в навозную яму. Больше, надеюсь, никаких происшествий не было?

Эдмунд Келтон ошарашено озирал своего настоятеля. То, что слово отца Дорана сбылось с такой пугающей точностью, наполнило души прихожан ужасом почти животным, и эти два происшествия стали притчей во языцех по всей округе, все только и говорили, что о проклятии отца Дорана, обрушившем на задницу злосчастного Слоупера тьму страшных гнойных чирьев и о каре, постигшей по слову его нечестивого вора. Местные торговцы с ужасом закрыли двери перед злополучным Слоупером — хотя вино и масло тому были необходимы теперь для наружного применения — на припарки к ягодицам. Звонарь Митчелл, трезвый, как стекло, смиренно поклонился отцу Патрику. Все убедились, что отец Доран — человек, безусловно, святой, решили переизбрать старосту и обходили третьей улицей лавку зеленщика, что привело к новым переменам на приходе: Джордж Норрис приказал сыну немедленно жениться на обесчещенной им девице.

— Я в Хэммондсхолл, — бросил, садясь на коня, мистер Доран, — беспокоить меня только в случае серьёзных событий, из которых самым значимым может быть явление Господа на облацех, а самым незначительным — землетрясение.

Патрик уже дёрнул поводья, но остановился. У дороги стоял экипаж — довольно обшарпанный. Из него вышла женщина средних лет, одетая в скромное серое платье, которое носят обычно вторую половину траура, и вдруг окликнула его по имени. Он изумлённо озирал её и внезапно узнал. Спешился. Джейн последние годы жила в Бате, он слышал, что у неё постоянные склоки с супругом, доходило и до рукоприкладства. Теперь он понял, что Джейн овдовела.

— Патрик… это ты. — Интонация Джейн была не вопросительной, но скорее странно растроганной и сентиментальной.

Сам Доран с изумлением смотрел в лицо женщины, чей отказ быть его женой на четырнадцать долгих лет заморозил его сердце. Он почувствовал оторопь. Перед ним была постаревшая, растратившая всю привлекательность женщина, бледная, несколько отёчная, явно нездоровая. Доран не знал, что ей сказать и сожалел, что остановился.

— Дерек умер… ещё в январе.

— Примите мои соболезнования, миссис Рейнольдс, — он обратился к ней подчёркнуто официально, неожиданно почувствовав, что она пытается говорить с ним, как встарь. Это ему не понравилось. Он изменился глубже, чем замечал сам. Ещё месяц назад он мог бы и расчувствоваться, но сейчас окаменел в молчании и — презрении. — Надеюсь, оставленное супругом состояние, которое по-прежнему пятикратно превосходит мой годовой доход, поможет вам утешиться в потере.

Зачем он сказал эти жестокие слова, одновременно говорящие, что он ничего не забыл, а значит, — и не смог простить? Но разве он не простил? Доран удивился. Простил. Давно. Сейчас он больше всего хотел только одного — оказаться подальше от неё, в Хэммондсхолле. Зачем же он так?

Джейн побледнела.

— Я думала, ты простил. Я ошиблась тогда, пойми, и жалела об этом.

Доран испугался. Испугался Бог весть чего, почти отпрянул. Он не хотел ни извинений, ни признаний. Он не хотел её — не только как женщину. Он не хотел ни видеть её, ни слышать о ней. Поэтому и оттолкнул — сразу, интуитивно и бездумно. Эта тень прошлого, вдруг ожившая и на что-то притязающая… аминь, рассыпься. Он давно не любил её. Доран вздохнул и лучезарно улыбнулся — он любил другую. Ту, которая не польстится на деньги, кроткую, женственную и разумную.

— Есть поступки, Джейн, у которых необратимые последствия. Да и мне не двадцать три, а тридцать семь. Извини, мне нужно ехать. — Доран буквально взлетел в седло и стегнул коня.

Две мили до Хэммондсхолла миновали быстро, но этого времени ему хватило, чтобы осмыслить то, что Доран давно знал по Писанию, но впервые ощущал в собственной жизни. Неизреченно велика милость Господня — и только мы, по глупости нашей, не всегда сразу понимаем это. Если мы не получаем того, чего желаем — возблагодари за это Господа, глупец, возблагодари Господа. Бог не соединил его с Джейн. И он скорбел об этом, скорбел долгие годы. Но сейчас понял, что Господь просто уберёг его — от глупой любви неопытного щенка, от брака с расчётливой и циничной особой, от сломанной жизни.

Слава Богу за всё…

Его приезд в имение был ознаменован сообщением мистера Коркорана о том, что два грибника из деревни нашли мистера Стэнтона. Доран напрягся. Бедняжка Бэрил… Ему так хотелось бы уберечь её от ужаса похорон брата. Доран смог только спросить, где нашли тело? Мистер Коркоран, к его непомерному изумлению, ответил, что Клэмент жив, хотя и находится между жизнью и смертью. Вывих стопы, растянуты связки, перелом правой ноги в голени, его страшно лихорадит — сказались три ночи на земле, переохлаждение и голод. Его занесло за Бандитский лес в имение соседа, сейчас мистер Гилфорд и мистер Редклиф — оба здесь, опасаются худшего, хотя и пытаются обнадёжить графа. Мисс Бэрил ухаживает за братом как лучшая из сиделок, мечется между ним и сестрой.

— Положение, видимо, отчаянное. Я предложил свои услуги — травы, отвары — и они были приняты. Дело плохо: обычно врачи пренебрежительно отказываются от помощи — пока уверены в успехе.

— Три ночи на земле… Как он вообще выжил?

— Он не может говорить. Но его нашли на куче валежника.

Доран поморщился. Он не любил столь явных свидетельств человеческой глупости.

— Идиот, прости меня, Господи.

Мистер Коркоран не оспорил это суждение.

Почти пять дней Стэнтон плавал в забытьи, сменявшемся время от времени лихорадочным бредом. Обстановка в поместье была невесёлой. Несмотря на ревностную заботу мисс Стэнтон о сестре, Софи была в отчаянии. Доран, внимательно вглядевшись в увечье, счёл, что шрам будет не настолько ужасным, как все полагали, и тоже пытался успокоить девушку. Beauty lies in lover's eyes.[12] Но мисс Хэммонд только плакала. При этом она ни разу не вошла в спальню Клэмента, пропускала мимо ушей все разговоры о его здоровье. Изменилось и её отношение к мистеру Коркорану. Она ощущала, что её любовь, медленно переплавляясь в горниле болезни, превращается в самую яростную ненависть. Софи понимала, что теперь мистер Коркоран уже никогда не полюбит её, и новое осознание, что жизнь её навсегда загублена уродством, в котором она начала винить кузена, ибо себя винить ни в чём не привыкла, заставляло Софи желать смерти — и себе, и ему. Тут она заметила, что сестра подлинно пользуется симпатией мистера Дорана, и мысль о том, что уродина Бэрил сумела кому-то понравиться, в то время как ей остаётся только ненавистное одиночество, вливало новую горечь в её мысли. Софи видела ласковую заботу и беспокойство священника о кузине, почему-то чувствовала зависть, и начала ненавидеть и сестру, игнорируя её усердную заботу о себе.

Мистер Коркоран, не изображая скорби, делал, однако, все, чтобы помочь брату. Некоторые предложенные им средства, изумляя мистера Редклифа, полностью сняли воспаление связок на ноге, облегчили больному ночи, одолели лихорадку. Но перелом на ноге из-за раздробленной кости срастался медленно, и Гилфорд сразу был вынужден огорчить его сиятельство. Ходить мистер Стэнтон, даже если удастся одолеть внутреннее воспаление, сможет с трудом, сильно хромая.

Но и это было не самым страшным. Врачи опасались худшего — чахотки.

Мисс Бэрил была в отчаянии. Отчасти это было горе от ума. Она внимательно слушала разговоры врачей, которые, употребляя латинские термины, были искренни друг с другом в выражении своих страхов и опасений, разумеется, даже не подозревая, что сидящая у постели больного сестра понимает их. Мисс Стэнтон же, услышав роковые и пугающие слова tachycardia, pyopneumothorax, pyonephrosis, febris, dysphagia, denutritio и cachexia, побледнела, но дала волю слезам только когда осталась наедине с мистером Дораном и братом, не заметив на пороге графа Хэммонда и господ Кэмпбелла и Моргана.