Ее побег от Дэнди не был самостоятельной акцией, это была реакция. Пит и Джо прекрасно знали, как ее напугать, на какое время наметить ее уход. Верно, нарочно набили бумажник Дэнди деньгами, чтобы спровадить ее в Хитроу. А в самолете ее уже поджидал Хомер. Вряд ли Дэнди был во всем этом замешан, у него есть чувство собственного достоинства, он бы просто попросил ее уйти.

Она должна быть благодарна, что они просто-напросто не избавились от нее, не убили, но потратили столько энергии, времени и денег, любезно пытаясь сохранить ей жизнь.

Если бы она не родила Джейсона, которому передались гены Дэнди, не была матерью сына будущего президента, едва ли, подумала Изабел, они взяли бы на себя такой труд в течение такого долгого срока. А может быть, Дэнди все же принимал в этом участие и все еще питает к ней достаточно теплое чувство, чтобы оставить ее в живых?

Хомер обожал Джейсона как сына Дэнди, а не своего сына. Его отношение к ней диктовалось тем, что она была матерью сына Дэнди. Теперь, оглядываясь назад, Изабел это ясно видела.

— Подвезти вас куда-нибудь? — спросила миссис Пелотти.

Она уже стояла, держа Изабел под руку. Это вселяло в Изабел спокойствие.

— Послушайте, — сказала она. — Возможно, Джейсон пропустит несколько занятий. Мне надо кое-что уладить.

— Хорошо, — сказала миссис Пелотти. — Пожалуй, это разумно, пока не кончатся выборы. Я слышала кое-какие разговоры: никто этому не верил, считали глупостью, пока не вышел номер «Космополитэн». Что отец, что сын — одно лицо. Джейсон — личность. С ним не легко, но мы прилагаем все усилия. Не сомневаюсь, что в следующем семестре к нам нахлынет множество детей из средних классов… под тем или иным предлогом. Не волнуйтесь за Джейсона, раз он с вашим мужем. Он позаботится о мальчике. Он его очень любит, по-настоящему. Я могу об этом судить.

— Полагаю, что да, — сказала Изабел.

В этом было свое утешение, крошечный огонек уверенности в хаосе мрака, взмах руки со сцены в знак прощенья и мира, когда тебя вызывают на «бис».

Она пойдет к доктору Грегори, ляжет на кушетку и во всем разберется. Она оглушена, потрясена и напугана. И она права. Она хотела ему об этом сказать. «Если я не призналась во всем мужу, — скажет она, — так только потому, что его трудно было любить. Я говорила, что чувствую его чужим, так ведь он и был чужим. Вы ошибались, а я была права».

Изабел поехала на Харли-стрит в такси. Никто на нее не налетел, никто не толкнул. Счетчик, как и всегда, методично отсчитывал километры.

У водителя был угрюмый вид. Если в ее жизни наступил кризис, если она чудом осталась жива, если то, во что она верила, чем жила — ее брак с Хомером, — исчезло в одночасье, ему-то что? Она пассажирка, а не женщина. Так же, как для нее он водитель, а не мужчина. В этом была справедливость. Кто знает, может быть, он только что вернулся из больницы с диагнозом: последняя стадия рака?

— У тебя все в порядке, подруга? — спросил водитель, когда она расплатилась, доказав этим вопросом, что она была не права, что ему не все равно.

— Разве похоже, что нет?

— Да.

— Получила плохие известия.

— Что, на супружеском фронте?

— Верно.

— Ответ один, — сказал он, — не выходить замуж. — И пока Изабел раздумывала над этим, медленно, как все, что она теперь делала, он уехал, растворился в темноте, не дав ей сдачи.

Лифты в доме, где был кабинет доктора Грегори, спускались вниз переполненными, поднимались почти пустыми. Изабел спрашивала себя, почему ей так важно, чтобы доктор Грегори знал, что она была права насчет Хомера, а он не прав. Потому, вероятно, что области, в которых она достигла успеха или, по крайней мере, вела себя разумно, так внезапно сузились. Чтобы она смогла выжить, прожить еще несколько дней, несколько недель, ей было необходимо сохранить хотя бы здесь самоуважение. Она не сомневалась, что в кои-то веки доктор Грегори откажется от своего принципа невмешательства и скажет ей, что делать. Если марионетку не дергать за нитки, она будет лежать без движения.

Изабел была рада, что внутри у нее все оцепенело. Нет сомнения, что вскоре она почувствует боль.

Секретарша доктора Грегори уже ушла домой. Вешалка для шляп была пуста, пишущая машинка — под чехлом. Дверь в кабинет распахнута настежь, до нее донеслась тихая музыка — по радио шла вечерняя программа. Изабел почувствовала себя в безопасности, словно снова стала ребенком, а здесь ее ждал отец, которого она никогда не знала: источник мудрости, силы и доброты. Как объяснил бы это доктор Грегори? Она громко рассмеялась. Самоочевидный случай позитивного переноса. Разумеется, он отлучит ее от груди, но постепенно и мягко.

Она не любила, она не любит Хомера. Это было великое, удивительное открытие. Она не хотела, чтобы он оставил ее обычным путем, она хотела, чтобы он бесследно и мгновенно исчез из ее жизни, — то, что Хомера, так сказать, вообще не существует, было не просто горько. Его предательство оскорбило, потрясло и унизило ее; она терзалась не только за себя, но за всех своих друзей, сослуживцев, поклонников и болельщиков, которые увидят теперь, что их с Хомером редкостный, удивительный брак, союз равных, содружество мужчины и женщины, не уступающих друг другу в правах, оказался фальшивкой, хуже того — преднамеренным глумлением над ними.

Доктор Грегори, скажет она, когда мне было лет десять, мне часто снился один и тот же страшный сон. Будто я нахожусь в каком-то общественном месте, и вдруг у меня падают на пол трусы; все друзья оборачиваются ко мне и начинают смеяться. Я очень хорошо помню жгучий стыд этого сна — те же чувства я испытываю сейчас. Унижение так глубоко, что по мне лучше умереть, чем жить с этим чувством.

Должно быть, она застонала. Из кабинета послышался голос доктора Грегори.

— Это вы, Изабел? Смеетесь и стонете одна в темноте? Я думаю, вам лучше зайти сюда и все рассказать мне, а не таить это про себя.

Изабел вошла в кабинет: из лужицы тьмы в теплый свет. Возможно, у него тут розовые лампочки, а не обычные матовые. Доктор Грегори сидел за столом и что-то писал.

— Лягте, — сказал он. — Я закончу через минуту.

Изабел легла на кушетку. Вскоре она услышала, как он положил на стол перо.

— Выкладывайте, — сказал он.

— Сегодня меня дважды пытались убить, — сказала Изабел, — кому-то надо избавиться от меня. В моей жизни есть соглядатай. Я уверена, что это Хомер. Он знал, что я не заберу Джейсона из школы, он думал, я не смогу это сделать, так как буду мертва.

Доктор Грегори молчал.

— На море еще и не то бывает, — весело сказала Изабел; это было излюбленное выражение ее матери. Изабел-девочка, впервые увидевшая море в семнадцать лет, была готова ей верить. На море и не то бывает. На суше тебя лягают лошади, на море акулы откусывают тебе руки и ноги, а порой и проглатывают целиком. Только, конечно, можно вообще оставаться на суше или, во всяком случае, не лезть на глубину. Трудней не лезть под ноги лошадям, если, чтобы попасть к собственным дверям, приходится пересекать их загон, а мать велит гладить их по крупу, когда идешь мимо, чтобы показать, что ты не держишь против них зла. Изабел поняла, что томительное чувство, гложущее ее, связано с Джейсоном.

— Все дело в Джейсоне, — сказала она. — Где Джейсон? Что мне делать?

Она увидела, что плачет. Доктор Грегори по-прежнему молчал. Позади нее раздался какой-то шорох.

— С Джейсоном все в порядке, Изабел, — сказал Хомер. — Он под присмотром, Просто нам с тобой надо поговорить.

Изабел села. У окна бок о бок стояли Хомер и доктор Грегори.

— Казнь путем выбрасывания из окна, — сказала Изабел. — Смерть от удара о землю.

— Нет, нет, — запротестовал Хомер, — уж очень неопрятно и сразу вызывает подозрение. К тому же, я слишком уважаю тебя, Изабел, чтобы способствовать твоей насильственной смерти. Так же, как, я уверен, и доктор Грегори, Пит и Джо, твои американские друзья юности, грубы, отвратительны и крайне глупы; мне пришлось грудью отстаивать тебя.

— Спасибо, Хомер, — сказала Изабел.

— Хуже того, — продолжал он, — они не добились никаких результатов, а время не ждет.

— Вы делаете такие вещи ради денег, доктор Грегори? — спросила Изабел. Она подошла к столу, села на него и принялась болтать ногами, восхищаясь собственным небрежным тоном.

— Все работают ради денег, — сказал доктор Грегори. — Даже психоаналитики. Но на первом месте стоят принципы.

— Ты все это придумал, да, Хомер? — спросила Изабел. — Ты придумал, что Джейсон кусается и мочится в постель? Потому что, оглядываясь назад, я не могу вспомнить, чтобы хоть раз сама это видела. Нет, видела, когда Джейсон укусил Бобби. Ну и след у тебя на ноге, но это ты мог сделать сам. Я поверила тебе на слово.

— Мне надо было, чтобы ты пошла к доктору Грегори, — сказал Хомер.

— Ты меня обманул, — грустно сказала Изабел. Тихий голос перед лицом колоссального зла. Режиссер все перепутал. Для ее роли небрежный тон не подходит. Надо попробовать сыграть ее иначе.

— Изабел, — терпеливо сказал Хомер, — припомни, обманула меня ты. Ты сделала вид, будто Джейсон — мой сын, и обманным путем вышла за меня замуж. В лучшем будущем, за которое мы боремся, такой брак будет признан не имеющим законной силы. В данном случае он есть и всегда был недействителен морально.

Изабел раскрыла и закрыла рот. Она подумала, что, если дела примут хороший оборот и она снова сможет обитать в своем теле, ее ждет отчаянная головная боль. Правая сторона лица казалась липкой. Она стерла остатки грима вокруг глаза. Было мало надежды, что она всего лишь участвует в пьесе, что вдруг раздадутся аплодисменты и окажется, что она прекрасно сыграла свою роль. Перед ней отчетливо встал виденный однажды сон — ей приснилось, будто у нее выпали все зубы. Проснувшись и поняв, что это был только сон, она расплакалась от радости. Сейчас пробуждения не будет. Возможно, единственное, что поможет уйти от настоящего, это еще более глубокий сон.

— Где Джейсон? — потребовала Изабел. — Что ты сделал с Джейсоном? — Изабел чувствовала, что в глазах у нее угроза, что она пышет злобой. На нее накатывали волны разноречивых чувств — жар, холод, ее трясло, как в лихорадке. Она радовалась своему гневу и возмущению, они вселяли надежду. Если она напустится на Хомера, больно его уязвит, он может каким-то образом снова стать таким, каким был раньше. Она презирает его. О, да, подумала Изабел, презирает. Пусть чуть-чуть, но презирает.

— Джейсон пьет молочный коктейль там, внизу, — сказал Хомер. — Его видно отсюда. Посмотри.

Изабел подошла к окну и взглянула вниз. На противоположной стороне улицы, там, где фасад здания в стиле эпохи Георгов уступал место низкой бетонной сводчатой галерее, в которой располагался пассаж, за столиком у окна новой с иголочки кафе-молочной в американском стиле сидел ее сын. По обеим сторонам от него — двое мужчин. Все трое тянули через соломинки молочный коктейль.

— Пит и Джо, — сказала Изабел. Чувствительность начала возвращаться: так постепенно все сильней болит зуб, когда отходит после анестезии. Реальная жизнь, реальная боль.

— Слишком высокооплачиваемые, слишком хорошо вооруженные и оказавшиеся слишком близко к нам, — сказал Хомер. — То самое, чего я надеялся избежать. Они присмотрят за Джейсоном. Пока. Он ведь сын президента.

— Дэнди еще может и не стать президентом, — резко сказала Изабел. — И он им не станет, если мне удастся вмешаться.

Раз тебя хотят убить, значит, ты для них — реальная угроза. Раз тебя стремятся убрать с пути, значит, ты для них опасна. Вот в чем был секрет, разгадку которого она так долго ждала.

Ее австралийский акцент, заметила Изабел, снова вернулся к ней. Она спустилась к самым глубинным истокам своего существования. Хорошие манеры сошли с нее, как наружный слой с черствого шоколадного батончика, который держится только благодаря обертке.

— Хомер, — заметил доктор Грегори, — в этом и есть корень ее беды. Она никогда не примирится с уходом отца. Она подменяет гнев на него агрессивностью по отношению к миру и всем мужчинам. Если бы у нас было больше времени, этого, возможно, удалось бы избежать. Но она без конца пропускала назначенные ей встречи. Пациенты — свои самые злые враги.

Казалось, Хомер его не слушает. Он ласково улыбнулся Изабел и похлопал рукой по кушетке. Она послушно села. Он сел рядом.

— Изабел, я взываю к твоим лучшим чувствам, к твоему сердцу, оно у тебя есть, хоть и скрыто под глупо-сентиментальным либерализмом, истерией и типичной женской иррациональностью. Если ты согласишься пойти мне навстречу, я еще могу спасти Джейсона. Я могу отвезти его домой, к моим родителям. Они вырастят его. Его прилично постригут, дадут надлежащее образование, он станет рано ложиться спать. Он будет в безопасности, у него появятся нормальные критерии, он вырастет хорошим человеком. Ему нужна дисциплина, Изабел. Всем мальчикам нужна. Никто не будет знать его имени. Это я беру на себя.