— Что ты имеешь в виду под «пойти навстречу»? Молчать? Лишиться Джейсона? Ты шутишь, Хомер.

— Она не сможет сдержать слова, — предупредил доктор Грегори. — Рано или поздно она решит, что ее миссия — спасти наш мир во имя — священное имя! — Женщины. Возможно, здесь большую роль играет наследственность.

Она могла пойти в отца по своему психическому складу. Он бросил жену и ребенка из политических соображений. Что, разумеется, нечто иное, как моральное убийство, если учесть разбитые им судьбы. Надеюсь, Айвел сумеет выполнить свое обещание и ввести жесткий закон относительно брака. Для этого поколения слишком поздно, но следующему пойдет на пользу.

Он говорил в пустоту. Хомер глядел на одну Изабел. Прикрыл ее ладони своими. Она почувствовала, что ее пронзило желание, более глубокое и острое — это поразило ее, — чем она когда-либо испытывала за годы их брака. Хомер покачал головой. Казалось, он видит ее мысли и чувства. Вероятно, он больше обращал внимания на то, что происходило в ее душе, чем она — на то, что происходило в его. В конце концов, это была его профессия.

— Хомер, — сказала Изабел. — Тебе хоть что-нибудь нравилось? Мебель, дом, соседи, театр, книги, хоть что-нибудь?

— По-настоящему, нет, — сказал Хомер. — Я пытался войти во вкус всего этого, но, по правде говоря, мне ничто не подходило.

— Бег трусцой?

— О, да. Это мне нравилось.

— А я тебе нравилась?

— Как когда. Временами. Естественно. Часто ты бывала очаровательна. Мне не нравились твои представления. Мне не нравилось, как ты воспитываешь Джейсона. Джейсон. Ну и имечко! Ты бывала очень упряма. Но ты мне нравилась, да. Временами.

— Наши друзья?

— В большинстве своем они казались глупыми. И невежественными. Мужчины — слабаки, женщины — уроды и с каждым днем делали себя еще уродливей, подхватывая всякие новомодные идейки. Я тебя не очень виню, Изабел. Ты — продукт больного общества: разбитая семья, почти никакого морального воспитания. Трагедия в том, что тебе вовсе не обязательно было быть такой. С Божьей помощью в будущем женщины вроде тебя будут стараться помочь обществу, а не разрушать его.

— С Божьей помощью? — переспросила Изабел.

— Ты, верно, молился после того, как я засыпала?

— Да, — сказал Хомер. — Я не похож на тебя. Я не полагаюсь на своих близких, я полагаюсь на одного Бога. — Его ладонь все еще лежала на ее руке: скорей моральная, чем физическая узда.

— Мне было интересно. Я многое узнал. Ты достаточно толковая и энергичная, но у тебя на глазах пелена. Там, где я видел страдание, деградацию и хаос, ты видела нечто, к чему надо стремиться, ради чего надо работать не покладая рук. Тебя вполне устраивало, что Джейсон воспитывается с уличными детьми. Это было трудно простить.

— В школе миссис Пелотти уличные дети?

— Миссис Пелотти хорошая женщина. Она старается изо всех сил. Но идеологи слишком крепко держат в своих руках образование, они проникли повсюду. Это неизлечимо. Чему удивляться, что у нас бывают уличные беспорядки. Они этого хотели, они этого добились. Ну и помимо всего прочего, Изабел, Джейсон — сын Дэнди, он заслуживает лучшего. Его надо спасти от миссис Пелотти, от убожества и жестокости улицы.

— А пока я жива… — сказала Изабел.

— Именно, — сказал Хомер.

— Ага, — сказала Изабел. Все стало предельно ясно. Ее нельзя было оставить в живых, так как в ней крылась опасность, и физическая, и моральная, для ее собственного сына. Возможно, все отцы чувствуют так в глубине души? Что мать вредит сыну, подрывает его силы, уродует его, превращает в «девчонку». Возможно, они правы, возможно, пронзительная любовь, которую она чувствует к Джейсону, нездоровая, пагубная для него любовь. Нет, глупости. Эти двое, претендующие на то, что они читают ее мысли, не знают ничего. В мире, если только оставить его в покое, все идет естественным, природным путем; если сын лишится нормальной привязанности матери, это ничего не поправит и ни к чему хорошему не приведет. И, безусловно, сделает его несчастным. Изабел знала женщину, которая покончила с собой, убив перед тем свою пятилетнюю дочь. Какое злодеяние, говорили одни — те, кто был более образован. Какое мужество, говорили другие — те, что попроще. Ребенок принадлежит матери, если она уходит, она должна забрать его с собой.

Джейсону шесть, у него своя жизнь, он уже личность. Пуповина между ними натянута до предела, вот-вот порвется. Еще месяц назад она сказала бы: нет, он не выживет без меня. Если я уйду, уйдет и он. Но за это короткое время многое изменилось. Джейсон смотрит на нее, как на прислужницу, он любит ее, но, если понадобится, сможет без нее обойтись. Если он погибнет, она не захочет жить, рана будет слишком глубока, исчезнет слишком большая часть ее жизни, чтобы она осталась в живых, даже если бы она захотела. Так что, если подумать, выбора у нее нет.

Два стража, стерегущих ее мысли, но упустивших душу, думали, что запугали и смутили ее, но Изабел видела их уловки насквозь. Однако, как ни странно, пришла к тому же заключению: она должна умереть, а Джейсон — жить.

— Вероятно, — сказала Изабел, — вы хотите, чтобы я просто спустилась вниз, на улицу, и разрешила себя убить?

— Да, — сказал Хомер.

— На глазах у Джейсона?

— Вряд ли это разумно, — сказал доктор Грегори. — Мы вовсе не хотим травмировать мальчика.

— Я не идиот, — сердито сказал Хомер. — И принимаю его интересы близко к сердцу.

— Например, — сказала Изабел, — хочешь лишить его матери.

Похоже, что Хомер смутился.

— Это все же лучше, — сказал он, — чем лишить его жизни.

— Одно из двух? — спросила Изабел.

— Ты же сама это видишь, — сказал Хомер. — Нам нельзя положиться на то, что ты скроешься под чужим именем. Вместе жить мы больше не можем. И я не в силах контролировать Пита и Джо и их друзей, как бы мне ни хотелось. Единственный, кого в настоящей ситуации я могу спасти, это Джейсон, во всяком случае, пока могу, но лишь при условии, что ты пойдешь мне навстречу: если слухи насчет Джейсона — а они уже ходят> — станут более достоверными из-за подозрений относительно причины твоей смерти, я окажусь не в состоянии спасти твоего ребенка. Мы живем в ужасные времена, и жизни одной женщины и одного мальчика вряд ли изменит равновесие сил, если на чашах весов — власть. Я не жду, что ты поймешь, ты — женщина, ты живешь чувствами. Женщины не так способны на самопожертвование, как мужчины, только когда дело касается их детей, а это вопрос инстинкта.

— Совершенно верно, — согласилась Изабел. — Недаром Теннисон сказал: «Их долг не рассуждать — теперь и впредь, — а выполнить приказ и умереть». У меня есть время подумать?

— Нет. Тут не о чем думать. К тому же ты способна принимать решения мгновенно. Все всегда восхищались этим.

Изабел забрала руку из-под контроля холодного, завистливого жестокого незнакомца, сидевшего рядом с ней.

— Ты завидовал мне? — спросила она. — В этом дело? Я женщина и живу общественной жизнью.

— Нет, — сказал Хомер и засмеялся: этот короткий презрительный смешок был ей знаком. — Борьба женщин с мужчинами на самом деле никогда не была для нас кардинальным вопросом, Изабел. Липа, губка, чтобы поглотить энергию радикалов. Как ты могла подумать, будто для меня что-то значат аплодисменты глупцов или серьезные дискуссии идиотов? Согласием ничего не добьешься. Реальная власть, реальное влияние — вот в чем секрет. У тебя никогда не было власти, Изабел. Откуда ей быть? Ты раскрывала рот и выкладывала всем, что ты думаешь, вернее сказать — чувствуешь.

— Как Дэнди?

— Именно. В большей степени, чем Дэнди. Но теперь поздно к этому возвращаться.

— И ты серьезно полагаешь, что я пойду туда, чтобы умереть? Ты застрелишь меня? Или меня переедет машина? Или еще что-нибудь?

— Я хочу одного: чтобы ты посмотрела не направо, а налево и вышла на проезжую часть. Все произойдет очень быстро.

— Не думаю, что я смогу, — сказала Изабел, — даже если решу это сделать.

— Ты уже решила, — сказал Хомер, — и сделаешь.

Голос его звучал ровно, даже ласково. В нем не было ни следа возбуждения, тем более безумия.

— Не мог бы Дэнди мне как-нибудь помочь?

— Нет, — сказал Хомер, и Изабел ему поверила.

— Это все весьма любопытно, — сказал Хомер, — насчет тебя и Дэнди. Вы не устояли перед чем-то; вы заболели смертельной болезнью.

— Любовью, — сказала Изабел.

— Возможно, — согласился он, и доктор Грегори, открывший было рот, несомненно, чтобы сказать что-нибудь о невропатической потребности, снова его закрыл. Торжественная минута требовала торжественных слов.

— Так будет гораздо, гораздо лучше, и так далее и тому подобное, — сказала Изабел Хомеру. — Надеюсь, ты признаешь за мной некоторое благородство души.

Она обнаружила, что по-прежнему нуждается в его одобрении — так жены, не выдержавшие ужасов брака и сбежавшие из дома, еще долго после того хотят получить на это разрешение мужа.

— Конечно, — сказал Хомер. — И я надеюсь, что Джейсон пойдет в тебя.

Изабел подошла к окну и взглянула мельком на Джейсона. Никогда ничего, подумала она, не будет для него, как надо; он — незаконнорожденный. Возможно, ему удастся прожить жизнь лучше, чем это удалось ей, и благополучно произвести на свет своих детей. Большего, полагала она, одно поколение не может сделать для другого. Рано или поздно матери умирают. Это естественно. Смерть детей наносит удар по будущему, и это ужасно. Но как ей растить сына президента, если президент этого не хочет? Власть слишком тяжела, ей, Изабел, не выдержать ее. Она не сможет жить под надзором, это слишком мучительно, а скрыться негде; у нее нет способа — при таком жестком осуждении со стороны мужчин — заработать на хлеб или жить, не открывая своего имени. Пресса, хоть и считается защитой простых людей от политиков, коммерсантов и им подобных, будет против нее. Они сразу же ее отыщут, как в дни легкомысленной юности она сама отыскивала невинные жертвы громких событий и швыряла их, ослепленных, съежившихся, под яркие лучи всеобщего внимания. Она даже не может вскричать: «Я не знала! Я не понимала!» Она знала и понимала. С самых первых дней. Родив Джейсона, она сказала себе: «Будет трудно, будет опасно», не веря до конца, что так оно и будет — что нельзя ей, единственной из всех женщин, каким-нибудь чудом спастись от последствий своих поступков. Нет, чудес не бывает. Равновесие сил, чаши весов. Что перетянет. Компромиссы. Один выигрывает, другой — теряет. Джейсон живет, вытащенный ею из зубастой пасти беды, вторично дарованной жизнью. Изабел умирает. Без отца, президента, жизни на обоих не хватит.

Изабел представила себе свое будущее, каким оно могло бы быть, и увидела все, от чего будет избавлена. Ей не придется стать старухой, подвергаться презрению и жалости. Ей не грозит физическое увядание и склероз. Ей не придется хоронить одного за другим друзей, видеть тщету честолюбивых замыслов, ничтожество житейских успехов, ей не грозят обман и унижение от таких людей, как Хомер, ее не предаст еще какой-нибудь Дэнди. Что важней, ей не придется видеть, как Джейсон — весь надежда, весь обещание — превратится из идеального ребенка в обыкновенного, далеко не безупречного, взрослого. Изабел смотрела на мир глазами самоубийцы. Что еще ей оставалось.

— Я не хочу, чтобы Джейсон видел, — повторила Изабел. — Я согласна умереть теоретически: не быть, исчезнуть, не оставив следа. Так же это должно выглядеть и для него. Я должна незаметно уйти со сцены.

Если ты добровольно соглашаешься умереть, казалось Изабел, ты тем самым, в конечном итоге, признаешь, что существуют и другие люди. Что они так же реальны, как ты сама, а вовсе не являются плодом твоего воображения. И на сцене, с которой ты ушел, люди влюбляются и разочаровываются, строят планы на будущее, изменяют свою жизнь так же точно, как было бы при тебе.

Хомер подвел ее к окну. Его прикосновение отозвалось во всем ее теле, ведь он не был больше рабом жизни, он был Ангелом смерти.

— Посмотри туда, вниз, — сказал он.

Внизу, в кафе, Джейсон теперь сидел спиной к окну. Пит и Джо — лицом к улице.

— Прекрасно, — сказала Изабел. — Но я не хочу, чтобы он видел мой труп. Мы стараемся постепенно подводить детей к понятию смерти. Я не хочу, чтобы вся эта полезная работа пошла насмарку.

Доктор Грегори включил радио.

— Хотите заглушить мои крики? — спросила Изабел и тут же пожалела о своих словах, от них попахивало дурным вкусом.

— Мы слушаем новости, — натянуто сказал Хомер. — Здесь уделяют довольно много времени избирательной кампании у нас, в США.

Хомер открыл дверь, пропустил Изабел.

— Не вызывай лифта, — сказал он. — Спускайся по лестнице.