В доме кожевника перед сном запирались все двери. Для каждой комнаты имелся свой ключ. И ключами не пренебрегали. Вечером Вениамин лежал и слушал, как ключи поворачиваются в замочных скважинах. Потом слышались шаги на лестнице, скрип двери в спальне хозяев, кашель кожевника, и наконец ключ в спальне поворачивался изнутри.

Уже в первые дни Вениамин понял, что в тот вечер, когда этот ритуал по какой-либо причине прервется или будет нарушен, произойдет нечто ужасное.

Он лежал под своей периной и старался ни о чем не думать, пока в доме не наступит полная тишина. Мысленно он считал ступеньки на лестнице и сколько ключей уже повернулось в своих скважинах.

* * *

И тем не менее он оказался неподготовленным, когда это все-таки произошло. Однажды вечером, незадолго до Рождества, последний ключ так и не повернулся в своей скважине!

Ночь была зловещая, как гроб, стоявший в Рейнснесе на сеновале и еще неизвестно кому предназначенный. Конечно, можно было встать, зажечь лампу и таким образом спастись. Но для этого нужно было действовать. А как раз действовать Вениамин и не мог.

Следовало попытаться заснуть. Ведь не обязательно это имело отношение к нему. Эта незапертая дверь вполне могла оказаться ловушкой, поставленной кожевником для жены. Однако в глубине души Вениамин понимал, что ловушка предназначена именно ему.

Теперь трудно было сказать, слышал ли он раньше эти звуки из спальни хозяев и просто привык к ним, как и ко всему остальному. Но через несколько минут он безошибочно угадал их происхождение. Они невольно проникали ему в уши, и он не мог избавиться от вызванного ими мучительного напряжения.

За стеной кто-то пыхтел и стонал!

Надо было взять себя в руки и так или иначе спастись. Вениамин встал. В комнате было холодно и темно. Он кое-как оделся. Обулся, ощутив тепло шерстяных носков. Руки и вся нижняя часть туловища у него занемели. Это чувство, приятное и в то же время неприятное, и было самым главным. Вениамин подошел к окнам и откинул занавески. В комнату проник лунный свет и изменил все. Это был явный знак. И еще эти звуки. Вениамин больше не мог оставаться в своей комнате.

Он шел, едва касаясь пола. Никто не смог бы обнаружить его. Его просто не существовало. От этого сознания его охватило какое-то легкое цепенящее чувство.

В коридоре звуки были слышнее. Приглушенный всхлип и грубый стон. Как будто Вениамин раньше не знал этого! Кожевник хочет разоблачить жену, он понял, что она спрятала свое зелье в его ногте.

Настал час. Кожевнику нужен был свидетель. Он хотел застрелить жену!

Вениамин все время догадывался об этом. Иначе и быть не могло. Он больше не раздумывал, хватит ли у него смелости. Поэтому просто распахнул дверь их спальни. Она отворилась беззвучно. Дверь тоже участвовала в исполнении приговора. Теперь ему следовало войти в спальню. Для этого он и пришел сюда.

Сперва все было хаосом и тьмой. Однако в щель между занавесками проникал лунный свет. В темноте обозначилась могучая спина кожевника в белой ночной сорочке. Его ноги походили на сучковатые сосновые корни. Тело двигалось, подчиняясь мощной силе невидимых мехов. Вениамин слышал это по звуку. В этом было что-то нереальное. Неожиданно кожевник распрямил спину и немного отодвинулся в сторону.

Он что-то держал в руке. Что-то странное. Охотничье ружье? Нож? Он расставил ей ловушку. Она не смогла скрыть от него, что она оборотень, и он решил убить ее.

Лунный свет упал на ее бедра. Они были ослепительно белые.

Потом луна осветила то, что кожевник держал в руке.

Но ведь это не существует отдельно от тела! Это его часть! Но таков был ее приговор: она приговорила его к этому! Он должен держать это в руке отдельно от тела.

Очевидно, кожевник намеревался отомстить ей. У него в руке было орудие мести!

Она поняла, что проиграла. И застонала, когда кожевник склонился над ней и всадил в нее свое орудие. Одной рукой он удерживал ее на месте, другой держал орудие.

Комнату переполняли слова, которые никогда не были сказаны, месть кожевника и ее стоны.

Спастись от этого было невозможно. Оставалось только дождаться конца. Не вскрикнуть. Не пошевелиться. Даже когда она забилась в судорогах. Ее бедра и икры белели с обеих сторон широкой спины кожевника. Луна подарила им ослепительную белизну.

Неожиданно кожевник замер. Может, он почувствовал, что в комнате кто-то есть? Нет. Вот он нагнулся и снова вогнал в нее это орудие. О эти движения! Эти стоны! Она была еще жива!

Вениамин вынужден был стоять неподвижно и быть свидетелем. Кожевник и его жена исполняли своеобразный танец. Они были враги, осужденные жить вместе. Конец. Сейчас грянет выстрел. И потечет кровь.

Вдруг она глухо застонала, ноги ее упали и бессильно свесились с кровати.

Вениамин был уже в могиле. Эту тишину нельзя было сравнить ни с чем. Он только ждал, когда полетят комья земли и погребут его под собой.

Кожевник перехитрил его и заставил быть свидетелем. Теперь Вениамин стал таким же, как они. Ненастоящим.

Он даже не прикрыл за собой дверь. Просто вышел в коридор и вернулся к себе. Его волосы и кожа пропитались их запахом. Дыхание кожевника стало его дыханием. Запах их постели — его запахом. Ему не было спасения. Он сказался в центре происходившего. С ними, в их постели.

* * *

Все случилось на другое утро. Хотя ничего не изменилось. Потому что она не умерла. Вениамин слышал, как она ходит за стеной. Как ни в чем не бывало разговаривает с кожевником. Это только подчеркивало нереальность того, что он видел ночью.

Вениамину предстояло сделать все, что положено. Спуститься к завтраку. Поесть. И уйти в гимназию. Его могла спасти лишь привычка — ведь он проделывал это каждый день. Он спустился на одну ступеньку, потом — на другую. Руки его не отпускали перил.

Он стоял на сеновале и должен был прыгнуть вниз на сено. С большой высоты. Ему не было видно, есть ли внизу сено. Он прыгнул. А-а-ах!

Теперь дверь столовой. Это потребовало от него немалых усилий. Ее следовало открыть быстро, и притом так, чтобы они не заметили, что он стал таким же, как они.

Вениамин вошел в комнату, они уже сидели за столом. Он не подумал, что они уже там. Теперь они могли наблюдать, как он подходит к столу, отодвигает стул, садится.

Ему удалось сесть, ничего не уронив и не опрокинув, но встать он уже не мог. Он был пригвожден к стулу.

Кожевник кашлянул и буркнул:

— Доброе утро.

Фру Андреа шевельнула губами, не глядя на Вениамина.

Она все знала! Она видела его в дверях спальни!

Ее руки передали ему хлебницу. Хлеб, безусловно, был отравлен. Но ему пришлось взять кусок. Потом он взял масло, которое лежало на квадратной тарелочке с золотым ободком. Затейливыми буквами на тарелочке было выведено: «Масло». Твердое как камень, оно не намазывалось и продавило в хлебе глубокую ямку.

Вениамин потянулся за вареньем. Красная смородина. Ярко-красная. Она как будто растеклась по всей комнате. Его затошнило, и он протянул руку за сыром. Сыр лежал на другой квадратной тарелочке, на ней затейливыми буквами было написано: «Сыр». Письмена диктовали, что ему следует делать.

Письмена диктовали, что каждую ночь он должен стоять в дверях спальни и следить, чтобы кожевник не вздумал прибегнуть к ножу или к охотничьему ружью.

Для этого они и взяли его к себе в дом.

Или его взяла она, сразу сообразив, для чего он ей нужен?

Вениамин жевал, переводя взгляд с одной квадратной тарелочки на другую. Ему следовало привыкнуть к ним.

А вот поднять стакан с молоком он оказался уже не в силах. Молоко было того же цвета, что луна и ее бедра. Как он мог выпить его?

Благополучно справившись с куском хлеба и собравшись покинуть столовую, Вениамин вдруг увидел ее улыбку. Она расползлась по всему лицу. По всей комнате. Губы изогнулись, но зубов видно не было. А глаза! Сонные и в то же время настороженные. Как у кошки.

— Да, да, нынче недурная погода, — кашлянул кожевник.

Вениамин бросился за дверь, схватил куртку и выбежал из дому. В кармане его руку обжег ключ. Он забыл запереть входную дверь, как здесь было положено.

Теперь Вениамин спал, накрыв голову подушкой. И все равно все слышал. Даже во сне. Ведь он знал, что они там творят. Ему казалось, что не кожевник, а он сам держит в руке тот предмет и орудует им. Иногда они делали это вместе, он и кожевник. Иногда он оставался с ней один. Она была большая и мягкая. Уголки ее губ приподнимались в улыбке. Ему казалось, что его орудие проваливается в бездонную пропасть. Она вздыхала и стонала, облизывая полные, плотоядные губы.

Днем ему было трудно жить с тем, о чем знала ночь. За обеденным столом он не смел поднять глаз на фру Андреа. Он засыпал и просыпался с одним желанием: потрогать ее. Хотя это и грозило ему смертью.

И тем не менее он понимал, что должен потрогать ее!

Дома он поджидал случая, чтобы прикоснуться к ней рукой, и вместе с тем старался избегать расставляемых ею ловушек, которые должны были заставить его сделать это. Теперь он видел сквозь платье ее тело как некое знамение. Он всегда и во всем видел знаки и знамения.

Но пока кожевник и его жена не знали, что у него есть лицо, ему нечего было бояться.

ГЛАВА 3

У кожевника умер родственник. Истолковать это знамение можно было только одним образом: он, Вениамин, виноват в этой смерти. Он давно желал чего-нибудь, что заставило бы хозяев уехать из дому.

Ведь орудие кожевника было спрятано где-то в спальне.

Вениамин был не в силах испытывать угрызения совести, когда фру Андреа, с каменным лицом, сказала ему, что они с мужем уезжают на похороны. Их не будет четыре дня. Его будут кормить как обычно. Кухарка будет приходить каждый день.

* * *

Он сидел в своей комнате над латинскими склонениями и ждал, когда наступит вечер. Шаркая ногами в толстых шерстяных носках, пришла кухарка и сказала, что уходит на молитвенное собрание. Ужин ему оставлен в столовой, под салфеткой.

Вениамин не мог удержаться и улыбнулся ей. Этого делать не следовало. Кухарка подозрительно взглянула на него.

— Только не забудьте запереть входную дверь! — сказала она.

Он быстро снова сделал серьезное лицо.

Как только он услыхал, что кухарка заперла за собой дверь, латинские склонения и спряжения перестали существовать. Он подбежал к окну в коридоре, чтобы убедиться, что она действительно идет по улице, крепко прижав к груди потертый ридикюль.

Он снова был на сеновале. Внизу лежало сено. Оставалось только прыгнуть. Он знал это чувство. Томление. Возбуждение. Любопытство. Хватит ли у него смелости справиться с тем, что он задумал?

А если дверь спальни заперта? Если они засунули листик бумаги между ящиками комода, чтобы разоблачить его? А то и еще хуже: она не уехала! Лежит в кровати и ждет его! Ведь он не видел, как они уходили из дому. Может, они просто решили заманить его в спальню? И там схватить?

Вениамин несколько раз прошелся по комнате. Следовало принять какое-то решение. И он его принял! Он выскользнул в коридор и подошел к их двери. Ему казалось, что его кровь через уши водопадом хлынула на пол.

Он осторожно положил руку на медную ручку и нажал. Ручка поддалась, не издав ни звука. Так же беззвучно открылась внутрь и сама дверь. Неужели это ловушка? Почему дверь оказалась незапертой? Ведь они всегда запирали ее.

Вениамин ступил на порог спальни. Стены словно раздвинулись. Холодный синий свет проникал в окно и падал на постельное покрывало.

Ее в кровати не было!

Он вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Дом прислушивался к его шагам. Спальня кожевника пахла совсем не так, как спальня Дины. Аромат лета и свежего сена никогда не проникал сюда.

Кровать была кораблем-призраком. Высокая. Темная. Над комодом, немного наклоненное к полу, висело большое зеркало. Вениамин вздрогнул, увидев в нем свое отражение — расплывчатые очертания фигуры, слишком длинные рукава рубашки, белое как мел лицо. Большие темные глаза. Он хотел убежать. Но что-то неведомое оказалось сильнее его. Он остался.

В голове грохотал горный обвал. Он вспомнил, что забыл послушать, вернулась ли домой кухарка. Вдруг она что-нибудь забыла?

Вениамин выбежал в коридор и замер на площадке лестницы. Нет, никого. Все тихо. Ни из комнат, ни из кухни не доносилось ни звука. Не скрипнула ни одна дверь. Он снова вернулся в спальню и, глубоко вздохнув, открыл ближайшую тумбочку. Там стоял ночной горшок с крышкой.

Вениамин выдвинул небольшой ящик и увидел ларчик, обитый внутри желтым шелком, в нем — аккуратная стопка вышитых носовых платков. В другом ларчике лежали кольца и булавки. Это была ее тумбочка! В длинной плоской картонной коробке хранилось незаконченное рукоделие — вышитая крестом девочка с ягненком. В ягненке торчало несколько иголок. Шерсть для вышивания была сложена аккуратными моточками. Красная, желтая, синяя, оранжевая и черная. Внизу лежала пачка писем, перевязанная шелковой лентой. Бог с ними, пусть лежат!