Хербьёрг Вассму - Сын счастья

— Дело не в этом… Ты и так пойдешь на Лофотены, только подрасти чуток. Отец тут ни при чем. Главное, чтобы ты сам что-то умел. — Андерс искоса глянул на Вениамина.

— А что именно? Что надо уметь?

— А черт его знает. Тут многое требуется, — не сразу ответил Андерс.

Потом он набил трубку и заговорил о своем отце:

— Он умел переворачивать тарелку с горячей кашей так быстро, что масло не успевало соскользнуть с каши. Как сейчас помню!

— Так не бывает!

— А вот у некоторых это получается. Отец не боялся обжечь руки. Да-да… Он утонул…

— А отец Ханны повесился?

— Да. — Андерс спокойно отнесся к этому вопросу.

— Почему так всегда бывает?

— Не всегда. Так кажется, только если смотришь на это из Рейнснеса.

— А ты чей отец?

— По-моему, ничей.

— Ты не знаешь?

— Нет, мужчине трудно за всем уследить. Андерс сплюнул, чтобы скрыть улыбку.

— Почему не ты мой отец? — спросил Вениамин, внимательно глядя на Андерса.

— Об этом ты лучше спроси у Дины.

Андерс перерезал шнур маленьким ножичком, который был прикреплен к кольцу, надетому на палец. Ножичек клюнул шнур, словно острый клюв.

— Женщины сами решают, кто будет отцом их ребенка?

— Не всегда. Но Дина, конечно, решала сама.

— Иаков был очень хороший отец?

— Как сказать… Не знаю, выбрала ли она его только затем, чтобы он был отцом ее ребенка. Дина была слишком молоденькая, когда приехала сюда.

— Зачем же тогда она его выбрала?

Лидере вспотел. И шнур, которым он чинил сеть, кончился.

— Иаков был очень достойный человек. И ему принадлежал Рейнснес. Думаю, что и ленсман хотел, чтобы Иаков стал его зятем. Но точно не знаю. Спроси лучше у Дины…

Вениамин пропустил последние слова мимо ушей как пустую болтовню и спросил:

— А Дина сама хотела выйти за Иакова? — Думаю, да…

— Зачем ей муж, который умер?

— Никто не знал, сколько проживет Иаков. И вообще, может, это ленсман решал, за кого выйдет Дина.

Они помолчали.

— Вот этому я никогда не поверю! — твердо сказал Вениамин.

Андерс невольно улыбнулся:

— Это было так давно.

Вениамин замолчал. Он сидел, перебирая сеть и не замечая, что нашел в ней большую дыру.

— Жаль, что не ты мой отец, — сказал он после долгого раздумья.

— Почему?

— Так мне хотелось бы… Мы бы вместе ходили на Лофотены.

Вениамин в упор смотрел на Андерса. У Андерса почему-то никак не получалось раскурить трубку.

— Как думаешь, я был бы тогда другим? — спросил Вениамин.

Андерс вынул изо рта трубку, долго откашливался и смотрел на Вениамина. Потом медленно покачал головой:

— Нет. Думаю, ты был бы точно такой, как сейчас. Несмотря ни на что.

— Значит, ты все-таки можешь быть моим отцом? Андерс помолчал, потом протянул Вениамину руку:

— Конечно! Если ты считаешь, что тебе нужен именно такой отец, как я. Но пусть лучше это останется между нами, ведь в церковных книгах это не записано.

Они обменялись рукопожатием и серьезно кивнули друг другу.

На Рейнснес опустился невидимый гнет. Старые бревна приняли его на себя. Спрятали в своих трещинах. Между вечным дыханием покойников. Между клочками мха и старым тряпьем, что лежало там раньше.

Дом наполнялся людьми и голосами, которые утоляли скорбь. Дина не ходила ночами по зале и не пила в беседке вино, как пророчила Олине. По утрам в доме не находили брошенных ею недокуренных сигар и пустых бутылок. Все было белое и чистое, как выпавший на поля снег.

Иногда Вениамин просыпался от плача русского. А иногда и от своего собственного. Тогда он шел в залу к Дине. Они играли в шахматы, чтобы прогнать страх темноты и то, чего никто не мог исправить.

В этой части дома спали только Андерс, Дина и Вениамин, и потому Андерс слышал все, что происходило ночью. Он часто просыпался от крика Вениамина. Потом слышались шарканье ног и скрип двери. В печку подбрасывались дрова. Из-за этого в комнате Андерса становилось как будто еще холоднее, постель казалась влажной. И ему хотелось уплыть куда-нибудь подальше. Потому что происходившее напоминало ему о том, чего у него никогда не было. Андерс лежал с открытыми глазами и смотрел на черную стену, зная, что те, двое, через коридор, сейчас не спят.

Однажды утром Вениамин не вышел к завтраку. Но кандидат Ангелл, учитель Вениамина и Ханны, сидел за столом.

— По-моему, он просто перепутал день с ночью. Бодрствование по ночам не может быть полезно для занятий, — заметил кандидат.

Дина метнула на него недобрый взгляд:

— У Вениамина бывают кошмары. Мы боремся с ними, играя в шахматы. — Она обеими руками протянула Андерсу хлебницу, хотя он не просил ее об этом. Ее рука скользнула по его запястью.

Андерс не совсем понимал, как ему лучше держаться с Диной. Он уже давно замечал, что глаза у нее красные и в уголках рта залегли глубокие складки. Он отвел взгляд, оставив в покое ее измученное лицо.

— Ночью было так холодно, что бочка под стрехой промерзла до дна, — небрежно сказал он и передал хлебницу кандидату.

— Дело идет к зиме, — тут же отозвался кандидат, обрадовавшись, что его замечание не вызвало более серьезных последствий.

* * *

Перед Рождеством Ханна едва не утратила навеки расположения Вениамина. Несомненно, из-за русского и Дины. Вениамин уже давно незаметно наблюдал за Ханной. Это давало ему пищу для размышлений. Например, как выглядела бы Ханна, если б она умерла. Или оказалась без головы. Он потихоньку разглядывал Ханну в увеличительное стекло матушки Карен, точно какое-нибудь насекомое. Представить себе Ханну в виде дохлой мухи на подоконнике он не мог. Но в то же время кто знает. Русский тоже был не такой… Его тоже невозможно было представить себе мертвым.

Или тогда ему это просто не приходило в голову? Ведь он был маленький. И мысли у него были обычные.

Однажды они сидели за обеденным столом в столовой. Вениамин наблюдал, как Ханна вырезает из бумаги рождественские ясли. На верхней губе у нее был легкий пушок. Она напоминала кошку. Этот пушок можно было разглядывать в увеличительное стекло, не отвлекая Ханну от работы.

В столовую вошла Дина. Зрачки у Ханны сузились, будто закрылись, и лицо стало мрачным.

Вениамину это не понравилось. Он сразу вспомнил, что ноги у Ханны слишком маленькие и круглые колени немного повернуты внутрь. Так он мысленно наказывал ее, не прикасаясь к ней.

А вот с глазами Ханны дело обстояло труднее. Они были карие, как кофейные зерна, которые свободно плавали в чашке, наполненной молоком. Когда Ханна моргала, они скрывались в лесу черных ресниц. Никто не умел моргать так долго и выразительно, как Ханна.

— Ты не любишь Дину? — через стол спросил Вениамин, когда Дина ушла.

— С чего ты взял? — Ханна заморгала.

— Я вижу, — твердо сказал он и снова начал рассматривать ее сквозь увеличительное стекло.

Из-под ресниц показались кофейные зерна. Они мерцали, глядя на Вениамина. Потом Ханна снова моргнула.

— Если тебе нравится говорить обо всем, что ты видишь, пожалуйста, говори. — Она не переставала моргать.

Ярость, вызванная ее словами, была способна перевернуть камни. Но на этот раз Вениамин не спешил.

— Ты не любишь Дину, потому что я снова переехал в ее дом, — решительно изрек он.

Ханна надула губки, вырезала крылья для ангела, и только потом выяснилось, что она все-таки слышала его слова. Она вздохнула:

— Переехал? Но все равно ты постоянно торчишь у нас.

— Ты считаешь, что я провожу у вас слишком много времени?

— Нет, но я не понимаю, какое отношение к этому имеет Дина.

— Она моя мать! У кого еще мать умеет скакать верхом и ездила в Берген?

Ханна скорчила гримаску, передразнив его, завязала потуже передник и продолжала заниматься своим делом.

— Вот вырасту и уеду из Рейнснеса! Так и знай! — заявил он.

Вырезая нимб для младенца Христа, Ханна проговорила со вздохом:

— Ты стал таким противным в последнее время! От удивления он раскрыл рот:

— Почему?

— От тебя только и слышишь что Дина да Дина! Дина сказала, Дина считает, Дина сделала… Твоя Дина вовсе не женщина! Она сатана!

— Кто это сказал? — шепотом спросил он.

— Мужики в лавке.

— Ты лжешь! — Он всхлипнул, бросил на стол увеличительное стекло и выбежал из столовой.

В ожидании Вениамина Ханна вырезала руки и ноги младенца. Вениамин не возвращался, и она пошла искать его, даже не накинув платка. Она нашла его на сеновале. Он раскидывал сено, словно собирался один накормить всех коров.

— Оставь сено в покое, — примирительно сказала Ханна.

Тогда он налетел на нее. Толкнул на пыльный пол и вцепился ей в волосы так, что она заплакала.

— Поделом тебе! Сама сатана! — крикнул он и опустился на колени рядом с ней.

Она ударила его по щеке. Обороняясь, он крепко схватил ее за руки и уперся головой ей в живот. По ее дыханию он слышал, что она уже сдалась. Он бы с удовольствием вывалял ее в сене, чтобы она перестала плакать, но ее слезы мешали ему.

Кончилось тем, что он нежно обнял ее. И снова Вениамин разглядывал и гладил Ханну, нюхал и играл с ней в тайные игры, о которых знали только они. Когда эти игры открылись, им не разрешили больше спать вместе в одной кровати и даже в одной комнате.

В самый разгар игры Вениамин заметил, что все изменилось. Ведь он видел в вереске Дину и русского.

После этого старая игра стала недоброй и постыдной. И вместе с тем ему не хватало решимости сделать с Ханной то, что хотелось. А тот, у кого не хватает решимости, трус.

Вскоре они услыхали, что их зовет Стине. Ханна молча оправила платье и убежала. Но он понял, что они опять друзья. Иначе и быть не могло. Вениамин чувствовал, что избежал большой опасности, и стал спокойно чистить лошадь.

То был день необычных встреч. Дина пришла в конюшню за своей лошадью, и, когда Фома через некоторое время тоже зашел туда, он услыхал звонкий голос Вениамина, заглушаемый шуршанием скребницы и дыханием лошади.

— Хоть русский и умер, тебе не надо искать себе нового мужа.

Дининого голоса Фома почти не слышал. Лошадь била копытом. Звуки долетали будто с другого конца света. Он подошел поближе и остановился, словно его пригвоздили к полу конюшни. Плечи у Фомы вдруг налились свинцом.

— Не надо! Мы с тобой и сами справимся, — говорил Вениамин. — Скоро я стану взрослым. По крайней мере конфирмация не за горами. А кроме того, я спросил у Андерса, не может ли он до тех пор быть моим отцом.

— Что?

Дина закашлялась от сенной трухи.

— И он сказал, что может.

— Значит, вы все решили вдвоем, без меня?

— Да. Я не хотел приставать к тебе с этим.

— И что же он будет делать как твой отец?

— Я тоже спросил его об этом. Его отец, например, умел так ловко переворачивать тарелку с кашей, что с нее не успевало стечь масло. Андерс этого не умеет. Но это не важно. Он будет учить меня водить судно, торговать с Бергеном и всякое такое. Это у меня получится. Я могу брать с собой учебники, чтобы не терять времени.

— Конечно можешь.

Они молча седлали лошадь.

— Ты часто думаешь о том, что тебе нужен отец? — услыхал снова Фома голос Дины.

— Да нет, иногда… Не часто…

— А что еще сказал тебе Андерс?

— Андерс! С ним можно разговаривать о чем угодно, как с отцом. Он слушает и тихонько посмеивается. Знаешь, как он любит посмеиваться? Если бы ты в тот раз выбрала мне в отцы Андерса, а не Иакова, твой муж и сейчас был бы жив. Впрочем, тогда ты этого знать не могла, — великодушно заключил он.

— Дело в том, Вениамин, что жениться на мне захотел Иаков, а не Андерс.

— Значит, Андерс в тот раз свалял дурака! Он говорит, что ленсман выбрал тебе в мужья Иакова, потому что Иаков был видный мужчина и владел Рейнснесом.

— Ты только Андерсу ничего не говори о нашем разговоре, — попросила Дина.

— Как же не говорить, если он согласился быть моим отцом!

Фома вдруг опомнился. Он тихонько вышел из конюшни и спустился к лодочным сараям.

Наступило Рождество с его суматохой и весельем. Угощения, игры, пунш. Кое-кто еще помнил мелодии, которые пел и под которые плясал русский.

Ленсман со своей семьей гостил у Дины. Мальчики носились по лестнице и хлопали дверями. Олине бранила их, Tea прибирала разбросанные ими вещи и приносила им все, что они просили. Комната Вениамина была завалена мокрыми шерстяными носками и запретными окурками сигар. Чадила игрушечная паровая машина. Пахло потом и сладким какао со сливками. Этот обычный рождественский запах начинался уже на лестнице. Шерстяные хлопья беззаботно летали из одного угла комнаты в другой, подхваченные сквозняком.