Дмитрий Рыков - Та, что гасит свет (сборник)

Их окликнул батюшка.

— Вот что могу предложить вам, — сказал он и раскрыл ладонь.

Борис Антонович увидел старинный эмалевый образок с маленьким колечком для шнурка и с облегчением вздохнул.

— Сколько я вам должен? — засуетился он.

— Да что вы, право! Ничего не надо! Давайте благословлю, и идите с богом! — Священник осенил его крестом.

Они вышли через калитку на улицу. Наталья разжала ладонь мужа:

— Дева Мария?

— Вообще-то Богоматерь. Ну да ладно…

В гостиницу Борис Антонович возвратился умиротворенным. В шесть часов должна была заехать Ирина, чтобы отвезти его в клинику, готовить к завтрашней операции.

Фрау Бергер из вещей разрешила взять книги и ноутбук, сменную одежду за ненадобностью велела оставить. В машине ехали молча, волнуясь и чувствуя важность момента. Наташе показали палату, где будет находиться Борис Антонович, объяснили, когда его можно навещать, и вежливо предложили пожелать ему удачи. Мужа она поцеловала холодновато, дежурно. Даже, казалось, хотела ободряюще похлопать его по плечу, но, видимо, удержалась.

Борису Антоновичу объяснили устройство кровати, которая с помощью многочисленных приспособлений могла оказываться в каком угодно положении и принимать форму любого, даже самого искривленного тела. У изголовья, у двери, в санузле у унитаза и даже рядом с душем имелись большие красные кнопки для экстренного вызова медсестры. Ему выдали застегивающуюся сзади длинную больничную рубашку и белые чулки, которые надо было надеть утром перед операцией. Заставили выпить слабительное — «стул» должен был быть обязательно.

В девять вечера приехал доктор Клетцер. Он подробно объяснил смысл предстоящей операции. Над позвоночником, в месте соединения мышц, делается небольшой трехмиллиметровый надрез, вводится тоненькая полая трубочка, через нее лазером вырезается грыжа. Еще вводится маленькая видеокамера, позволяющая видеть весь процесс на экране монитора.

Борис! Еще не поздно отказаться!

Борис Антонович усмехнулся и пожелал Клетцеру хорошего сна, чтобы руки утром не дрожали. Тот улыбнулся, попрощался и ушел.

Борису Антоновичу не спалось. Задремал он только к утру, но его вскоре растолкала толстая медсестра и погнала в туалет. «Стула» не было.

— Вы боитесь? Выходите! — постучала она в дверь санузла через десять минут.

— Я не боюсь! — отвечал он на правильном немецком. — У меня не получается!

— Ну ладно! Время! Нас ждут!

Борис Антонович увидел в палате каталку. Он быстро натянул чулки и лег на нее.

— На живот, на живот! — скомандовала медсестра и выкатила каталку в коридор.

Его загрузили в лифт, подняли на два этажа и по длинному коридору повезли в операционную. Борис Антонович огляделся. Операционная напоминала рубку космического корабля в дорогом фантастическом фильме — от пола до потолка горели разнообразные лампочки, светились мониторы, а вокруг него столпилась куча врачей. Такая толпа — и все ради него одного.

— Как настроение? — спросил Клетцер, уже в повязке, закрывающей лицо.

— Все ОК! — попытался шутить Борис Антонович.

— Это надо снять, — указал Клетцер на образок.

— Нельзя. — Борис Антонович прикрыл его ладонью.

— Я вас прошу, — твердо отрезал Клетцер.

Борис Антонович со вздохом снял образок и оглянулся — куда положить? Карманов-то нет. Отдал врачу:

— Только не потеряйте.

— Гут. Пора начинать.

К лицу Бориса Антоновича подвинули маску, заставили всунуть в нее нос и глубоко дышать. Дали наркоз. Голоса стали отдаляться, уходить все дальше, дальше… Вскоре они исчезли совсем…

Проснувшись, он сначала отметил черноту ночи за окном и только потом почувствовал дикую, нестерпимую свинцовую боль во всем теле. Расплавленным металлом она перетекала по членам, в спине будто образовалась огромная дыра, словно вырезали не грыжу, а весь позвоночник. Голову сжимали тиски, казалось, по ней били дубиной… Не поворачиваясь, он яростно застучал ладонью по красной кнопке.

В палату вбежала испуганная медсестра, молодая и симпатичная, но ему сейчас не было никакого дела до ее молодости и внешности.

— Дайте мне, пожалуйста, болеутоляющего, — медленно, твердо попросил он и вдруг понял, что говорит на русском.

— Найн, найн! — затараторила медсестра, мешая немецкие слова с русскими. — Очень много болеутоляющего, очень много снотворного!

Борис Антонович все понимал, но его язык и мозг не могли производить немецкие слова.

— Give me painkiller! — вдруг заорал он. — Give me painkiller! Now! Now!

— Я не могу! Только с личного разрешения доктора Клетцера!

— Call him! Now!

— Сейчас три часа ночи! Я не могу!

— Give me painkiller! Where is Kletzer? Give me painkiller!

Медсестра убежала и в самом деле позвонила — немка! Доктор Клетцер взял трубку в три часа ночи — немец! Вскоре она вернулась, держа на ладони три капсулы. Борис Антонович сразу схватил их, раздавил зубами и принялся разжевывать — он знал, что так лекарство быстрее попадет в кровь. Минут пять он еще постонал для порядка — чтобы медперсоналу жизнь медом не казалась — и уснул.

На следующий день он почувствовал себя лучше, принимал диклофенак и пил бульон. Наташу к нему не пустили.

На третий день стало совсем хорошо. Симпатичная медсестра дала задание: пройти пятьдесят метров по коридору туда и обратно. Борис Антонович думал, что даже сползти с кровати не сможет, а тут целое путешествие! Но если надо — значит, надо! Вдоль стеночки, вдоль стеночки, бочком, бочком… Медсестра незаметно прыснула в кулачок.

— Что смешного? — Вот и вспомнился немецкий.

— Суперсекси! — ответила она и указала на его чулки.

Ну да, пугало огородное…

Во второй половине дня его посетили Клетцер и фрау Бергер. Улыбающийся доктор достал пачку цветных фотографий и принялся объяснять все этапы операции. Она длилась час сорок пять минут и была самой сложной в истории клиники.

— Шунтирование восемь часов проводят, — заметил Борис Антонович.

— То шунтирование, — возразил доктор. — А это грыжа. Обычно ее вырезают за полчаса. А у вас там нервные корешки переплетены, моей главной задачей было сохранить вам возможность ходить. Передвигаться, вы понимаете? Не жить без боли, играть в лаун-теннис, бегать на марафонские дистанции, а просто двигаться.

— Я понял. Спасибо, доктор. Но что дальше?

— Я, честно, не знаю, что дальше, — развел руки Клетцер.

Борис Антонович заскрипел зубами:

— Как не знаете?

— Так. Не знаю. Ткань плохая, как будет рубцеваться, не понятно, вторую грыжу тоже надо удалять. Но когда? Можно поставить протез, но на позвоночнике… Пока это малоизученная область. Будьте с нами на связи, присылайте снимки, обследуйтесь у моих коллег, вы ведь замечательно говорите по-немецки. Наблюдайтесь дома, позвоните мне или госпоже Бергер через два месяца, может, что прояснится. И, главное, не торопите события. Секс — только лежа на спине и не сразу. Долгая ходьба тоже. Тяжестей — никаких. Только лежать или стоять, сидеть — ни в коем случае! Запомните: одно неловкое резкое движение, и вся моя работа к чертям. Терпите, и Бог вознаградит вас.

— Вот как… Вы веруете в Бога. А я сначала подумал, что вы атеист.

— Я верю в Бога. Он должен вам помочь. В аэропорт поедете прямо из клиники — вам нужна специальная машина, вы должны ехать лежа. И попросите жену поменять билеты на бизнес-класс, у вас сейчас эконом, я знаю. Потеряете в деньгах, но для выздоровления нет мелочей — у вас будет широкое удобное кресло. Запомните, каждый день вы должны проходить сто метров, остальное время только лежать. Пусть ваша жена проставит дату вылета завтрашним днем, вам уже нечего у нас делать.

Борис Антонович долго тряс ему руку, простились до завтра.

Вскоре пришла Наташа, как раз наступило время обеда. Он потащил ее в местную столовую, хотя называть так это заведение язык не поворачивался — скорее маленькое симпатичное кафе с дизайнерской мебелью.

— Как я рада видеть тебя таким! — щебетала она. — Я думала увидеть умирающего лебедя, а ты…

— Смотри, — показал он вилкой на появившуюся в дверях симпатичную медсестру. — Утром мне было настолько хорошо, что я даже подумывал ей всунуть.

— Я тебе всуну! — шутливо погрозила Наталья пальчиком.

— Нет, Наташенька, серьезно. Меня же напичкали всякими болеутоляющими, успокоительными, снотворными — я нахожусь как бы в состоянии некоей эйфории. У меня же после операции все нервы обнажены, а трахаться я хочу — до изнеможения! Но мне пока нельзя! А когда будет можно, то только лежа и не двигаясь. Один минет, короче.

Наташа дразняще улыбнулась:

— Приедем в гостиницу, я тебе так отсосу, что ты про все на свете позабудешь.

— Ну нет, — поддразнил он жену. — Все на свете я забывать не желаю.

— Забудешь, забудешь. Даже имя любимого бразильского автора, лауреата Нобелевской премии.

— Подкалывай меня еще тут…

— Я шучу. Я ведь рада, что ты выздоравливаешь и что все прошло нормально.

— Ну, до нормального еще далеко. Знаешь, любимая, а меня ведь кое-какие мысли перед операционным столом посещали…

— Какие?

— Что я буду инвалидом, а ты меня бросишь… — Борис Антонович пристально посмотрел Наташе в глаза. Он часто изводил себя наболевшим вопросом, и сейчас впервые произнес это вслух.

— С ума сошел? — отвела она взгляд. — Как я могу оставить мужчину своей мечты?

— И каков он — мужчина твоей мечты?

— Чтобы заботился обо мне. Любил без памяти… Чтобы пылинки сдувал.

— Я разве такой?

— Конечно.

— Я люблю тебя. Дай поцелую.

— И я тебя…

Вид ласкающихся русских бородача и молодой блондинки позабавил чопорных немецких пенсионерок за соседним столиком.

— Только отсос отменяется, — сказал Борис Антонович. — Завтра мы в аэропорт едем прямо отсюда. Мне дадут специальную машину. А сейчас ты должна срочно бежать в гостиницу за билетами, потом проставить в агентстве завтрашнюю дату и доплатить за бизнес-класс. Собери одежду, в отдельный пакет сложи мои вещи, в которые я завтра переоденусь. Утром выпишись из отеля, расплатись по счету и не позже четырех будь здесь.

— Милый, я же ловкая, я все сделаю. А отсос будет за мной. Договорились?

Машина опоздала, времени для прощания было мало. Борис Антонович толком с доктором Клетцером не попрощался. Фрау Бергер вручила ему все свои телефоны — рабочий, два мобильных, домашний, три электронных адреса. Доктор только сунул визитку. Из кабинета вышел помахать рукой даже директор клиники. В общем, нормальные люди к нормальным людям везде хорошо относятся — только не надо нажираться с утра и потом полдня спать пузом кверху под палящим солнцем.

Водителем микроавтобуса с оборудованным лежаком была женщина. На каком-то перекрестке в один ряд выстроилась длинная-длинная вереница машин. Наталья стала знаками показывать водителю — объезжай! Та ей — ты что, «сплошная» ведь! Наталья опять знаками — нет полицейских, что, здесь до утра стоять? Борис Антонович усмехнулся — смешно, честное слово…

— Вы не сердитесь на мою жену. Просто в России другой стиль вождения. У нас водители порой позволяют себе нарушать правила.

Женщина-водитель для приличия улыбнулась, но ничего не поняла. Как это можно нарушать правила дорожного движения? В аэропорт, впрочем, не опоздали.

В самолет сели нормально, если не считать бешеного таможенника, который заставил скрюченного больного раздеться. Зачем, почему — не объяснял. Раздеться и все! Борис Антонович с помощью Натальи еле-еле выполнил указание. Ну ладно, будем считать, что он в душе фашист. Ничем иным такую ненависть к бородатому русскому пассажиру объяснить было невозможно. А-а! Его дедушку убил в брянских лесах партизан Василь Егорыч, в тулупе, в валенках и непременно с бородой! Ну тогда это все объясняет…

Полет прошел незаметно. Самолет пошел на посадку.

Знакомых просьбами о встрече не обременяли, на паспортном контроле вызвали городское такси.

Скоро были дома.

— Послушай, — спросил Борис Антонович у жены, — а врач ничего такого не говорил — можно мне рану мочить или нельзя?

— Так тебя же зашили специальными хирургическими нитями — они сами рассасываются. Считай, почти неделя прошла, конечно можно.

— Да? Тогда сделай мне теплую ванну с пеной и положи морской соли. Хочу полежать, откиснуть, а то уже воняю, как мужик-скотник…