Жасмин Майер - Табу

Две недели. Он хочет изъять записи в том числе и того дня, когда Ксения приезжала ко мне. Оба раза Ксения ходила на стадион. Оба раза мы оба примелькались, как он говорит, перед камерами. Даже сквер, в котором я кормил ее мороженым, мог попасть под обстрел камер. Не говоря уже об остальном, когда камеры наружного наблюдения волновали меня меньше всего на свете.

— Мне надо идти, — выдавливаю из себя.

— Тимур, ты куда? — отзывается бабушка. — Мы ведь еще не поговорили!

— Только вспомнил, я ведь там учеников оставил без присмотра…

— Эй, тренер! А кто вам губу разбил? — подает голос второй полицейский. — Ученики? А вы никого постороннего не замечали на территории?

Не могу ответить. Задыхаюсь.

Вываливаюсь из палаты, едва не сбивая с ног очередную медсестру. В коридоре ловлю обрывки разговора между охранниками: «… будем теперь работать без выходных, пока он себе личную охрану не подберет заново».

— А тех всех уволил?

— Ну а как же? Хорошо живой остался.

Бегу, не разбирая дороги, к выходу. В голове от мыслей тесно.

Удары нанесены с профессиональной точностью. На лице, чтобы видно было. И по ребрам, чтобы больно было по-настоящему. Без случайных и опасных травм. Без уродующих внешность царапин, швов или разрывов.

Прыгаю в первую попавшуюся машину, где скучает припарковавшись у бордюра таксист. Не споря, соглашаюсь на баснословную цену. Достаю телефон. Знаю, что трубку она не возьмет. Но не сказать — я ей тоже не могу.

«Ксень. Я его и пальцем не коснулся. Пожалуйста, верь мне…».

«Ксеня, на том стадионе оказалось полным-полно камер. Я не знал об этом. Должен был, но не знал… Мне очень-очень жаль».

— Э-э-э, — тянет таксист, замечая количество ментов в узком проезде.

Мигалки и черно-белые машины я тоже замечаю еще издали. Столпотворение, как будто стреляли в президента Кеннеди, такая вокруг шумиха.

— Я тут выйду, не подъезжайте.

Сую таксисту деньги и выбегаю около соседнего дома. У страха глаза велики. И машин здесь все-таки не так много, как казалось вначале.

Хуже всего то, что работа, похоже, уже окончена. Или близка к окончанию. Часть служивых пасутся возле булочной с кренделями в одной руке и кофе в другой.

Меня никто не останавливает у железных ворот, а внутри вижу, что участок между синими елями огорожен лентой. Кручу головой. Но ясно и так — это место не просматривается никакими камерами. Ели дают отличную защиту от случайных наблюдателей. А отцу не нужны были свидетели подставного избиения, такого громкого разоблачения он бы не допустил.

Сломя голову, через сквер мимо памятника, бегу в сторону стадиона. Детей нет, только парни в форме. Они выходят из невразумительного домика, больше похожего на раздевалку. До тех пор, пока двери не захлопнулись, вижу, как внутри горят и мигают десятки лампочек.

За моей спиной облупленные, с выцветшими крышами дома-общежития, и я так привык к их горестному внешнему виду, что не учел, что на красавце-стадионе все будет по последнему слову техники.

Это моя ошибка. Всецело моя. Она доверилась мне, а я вот так подставил ее.

Тимофей Палыч выходит из коморки последним, закрывает дверцу на ключ. Выглядит седой директор встревоженным и взволнованным. Такого количества полиции у него в интернате, наверное, еще не было.

Вот и все.

Записи у них.

Я опоздал.

Ярко светит солнце, но мне нестерпимо холодно. Телефон молчит. Она проклянет меня, но я должен быть рядом с ней, когда это произойдет.

Когда мой отец, узнает.

Нельзя оставлять ее наедине с ним. Не после того, как я на собственной шкуре узнал, каким он может быть, когда разозлится.

Но и сбежать от Палыча я так просто не могу. Я оставил ему детей, свалил в разгар рабочего дня, а теперь по моей вине в интернате еще долго будут идти обыски. Уверен, отец отыграется на учреждении по полной, чтобы меня вышвырнули на улицу, как он и грозился.

Седой директор замечает меня на пустой трибуне. Поджимает губы.

Да, мое появление в его интернате — одни сплошные неприятности. Палыч поднимается по ступенькам и с тяжелым вздохом опускается рядом.

— О-хо-хо, — вздыхает он. — Надо было, что ли, раньше сказать, чей ты сын, Тимур. Я бы хоть не выглядел дураком в их глазах.

— Простите.

— Нет, я, конечно, сразу догадался, что ты не лыком сшит, — продолжает Палыч. — Сначала Ксения Михайловна к тебе приезжает, потом… Он сам пожаловал! К тебе! Просто не думал, что ты часть семьи. Даже представить не мог… Ну ты кашу и заварил, Тимур. Не знал разве, что перед локомотивом дорогу лучше не перебегать?…

Вот, что это за ощущение. Точно.

Долгие растянувшиеся на часы секунды неминуемой гибели. Как будто я стою на рельсах, а в лицо мне несется на полных порах дышащий дымом локомотив. А меня парализовало от ужаса, так что вряд ли я спасусь, и уже земля под ногами гудит и трясется.

— Простите, — только и могу повторить я. — Я должен был сразу вас предупредить, что со мной будет непросто. Но я так хотел эту работу… Футбол часть моей жизни, а тренировки с учениками стали лучшим, что случалось в моей профессиональной карьере после травмы. Я понял, что мог бы посвятить этому жизнь, плевать даже на заработок, но, к сожалению, из-за меня у вас будут только одни проблемы…

— Это точно, — вздыхает Палыч. — Странный у тебя отец, Тимур. Я бы гордился таким сыном, а он… Обыски зачем-то устраивает. А на губе у тебя что? Откуда?

Я коснулся запекшейся крови. Вдруг почувствовал себя одним из воспитанников Палыча, которые возвращались к нему, бывало, после выходных дома с синяками и кровоподтеками. Палыч ненавидел взрослых, которые поднимали руку на детей. Хоть я сам давно не был ребенком, для седого директора разницы не было.

Но этот кровоподтек теперь портил мою репутацию. Даже в глазах Ксении, что уж говорить о Палыче. Наивным он не был, понимал, что и дети могут дать сдачи.

— Я не бил его, — прямо сказал я. — Не знаю, кто это сделал с ним, но точно не я.

— Не волнуйся, я тебе верю, Тимур. И догадываюсь, что никто из наших не сделал бы этого. Вот так… На взрослого мужика полезть? Но сути дела это не меняет. Менты нас теперь трясти будут долго. Жаль мне твоего отца, Тимур. Совсем он не знает, какой ты человек. И что от жизни хочешь.

— Знает. Я миллион раз ему говорил, но ему плевать на мои желания.

23-1

— Знаешь… Тебе все равно уйти от нас придется, Тимур. Не спорь. Так лучше будет, но ты не расстраивайся. Впереди лето. Все равно ребят в интернате не будет. Я их на лето в Ригу обычно увожу. Там спортивный лагерь в лесу возле моря. Воздух там потрясающий. Правда, зарплата низкая. А требуют взамен очень много. Детей надо развлекать, в футбол, волейбол с ними каждый день играть. Зарядку по утрам, эстафеты по вечерам, «веселые старты» на выходных. А я уже стар для всего этого… Вот бы где молодого тренера найти. На лето. Которого бы ничего в стране не держало, чтобы он мог на три месяца уехать. Не знаешь такого?

Слушаю его и лишний раз вдохнуть боюсь.

— А разве я могу?…

— А отчего ж не можешь? Рига это не Россия, это Латвия. Твой отец не дотянется. Да и дел у него по горло без тебя будет, выборы ведь на носу.

Сижу огорошенный новостью. Сбежать. Получить второй шанс. Показать себя. Шаг за шагом выстраивать новую жизнь. Сам ведь говорил, что готов. За копейки. За еду, лишь бы работать.

Вот только разве меня ничего в стране не держит?

Если я сбегу, кто выступит щитом для Божьей Коровки? Реальность снова касается ледяными пальцами горла. Пробегается по позвоночнику липким ощущением страха. Записи-то ведь уже изъяли, а полицейских ждет интересное видео.

Разве я могу вообще выбирать, какое решение принять? Распрямляю плечи и обвожу стадион взглядом, будто прощаюсь.

— Спасибо за предложение, Тимофей Палыч, но… Не могу я вот так взять и уехать на три месяца. Не могу оставить тут… кое-кого. Я больше не один. И не могу думать только о себе и своей карьере. Всю жизнь именно так и поступал. Играл, играл и строил планы, ни от кого не завися. А теперь… Теперь больше не могу принимать решения в одиночку. Так что, наверное, я откажусь.

Палыч вдруг по-доброму улыбнулся.

— Хорошо сказано, Тимур… Что ж, жаль, что не поедешь. Но ты подумай. До конца мая время есть. Может, что еще изменится.

— Да уж ничего теперь не изменится, — отвечаю со вздохом. Через час, самое большое два, мой отец увидит все собственными глазами.

— Ну, может, ты ее с собой захочешь взять, как знать? — пожимает плечами Палыч.

— Вот, кстати, держи. Чуть не забыл.

Палыч достает из кармана диск с датой «19.04».

День, когда Божья Коровка приехала ко мне во второй раз.

— Но… как? Они же хотели забрать эти даты?

— Они-то, может, и хотели, только я эту запись изъял еще двадцатого утром, как только от охраны узнал, что Ксения Михайловна к тебе заезжала.

Ошалело смотрю на директора. Палыч усмехается.

— Что так смотришь? Я ведь тоже молодым когда-то был. Да и потом… Видел я, как ты ее мороженым кормил. Дважды два складывать умею.

— И как вы к этому относитесь? Она ведь… Мачеха моя.

— Скажешь тоже! Разве она тебя воспитала?

— Нет.

— Или ты, может, с ней из мести, Тимур? Отцу так мстишь?

— Нет! Я ее освободить хочу. Вы не знаете, какой он человек!

— Да нет, — криво улыбается Палыч. — Я уже понял, какой. Держи и спрячь, как следует. Или уничтожь. Что будет правильнее.

Принимаю диск, не в силах еще поверить в то, что происходит это наяву. Палыч спас меня и Ксению. Еще две недели назад подумал о последствиях, чего не сделал я.

— Как мне отблагодарить вас? Это же… Это…

— Это мой тебе подарок, Тимур. Ксения Михайловна, судя по всему, хорошая женщина, а этот… Твой отец… Ну он, одним словом, политик. Такой проглотит и не подавится. Так что тебе, Тимур, если ты собираешься давать ему отпор, да еще и спасать не только себя, надо сначала броню отрастить.

— Где ты была?

Голос Сергея вспарывает грудную клетку как осколок взорвавшейся гранаты. Замираю в кресле и поднимаю взгляд от исписанного листа ежедневника.

У подножия лестницы, ведущей на второй этаж, стоит Сергей. Надеюсь, полумрак скроет мое состояние. Хотя подтеки туши я стерла еще в машине салфетками, но нельзя не понять моего состояния. Я так и не нашла в себе силы ответить на смс-ку Тимура. И теперь мне безумно, безумно страшно.

— Рада, что тебя отпустили. Ты в порядке? — Произношу как можно спокойнее.

Галстук на его шее сорван, рубашка распахнута, а рукава закатаны до локтей. Свет бьет ему в спину, и при виде его фигуры меня моментально прошибает холодный пот. Но я успеваю разглядеть у него лице всего один синяк.

Сергей в плохом настроении, мне остается только гадать, связано это с видео наружного наблюдения или он злится только на то, что я так и не появилась в больнице. Конечно, он ждал меня. Я видела припаркованные микроавтобусы главных телеканалов страны. Наверное, мы должны были «случайно» попасть в объективы камер, когда Сергея бы выписали.

— Где ты была, Ксения?

Все-таки не зря он платит столько специалистам по публичным выступлениям. Даже теперь его голос звучит ровно и обманчиво спокойно. Он привык отражать нападки и оскорбления противников, улыбаться в ответ на мат и победителем выходить из любой перепалки. В отличие от него у меня нет часов риторики за плечами. А еще мои нервы взведены до предела.

Подставляю себя под обстрел его глаз, крепче стискивая ежедневник.

— Работала, — пожимаю плечами. — Ничего особенного, как обычно. Сначала задержалась… Потом пришлось в спешке заехать кое-куда, а там я потеряла счет времени, ты же меня знаешь.

— Я звонил. Но ты трубку не брала.

— Правда? — удивляюсь я. — Наверное, телефон сел.

После смс-ки Тимура я вырубила телефон. С меня достаточно было новостей. В считанные часы моя жизнь полетела в тартарары из-за того, что я поддалась низменным желаниям своего никчемного тела.

Я узнала, что люди находят в сексе, но оказалась не готова к последствиям. Раньше надо было думать. Например, когда просила Тимура двигаться быстрее.

Расстояние между нами сокращается. Очень хочется бежать от Сергея по лестнице до двери своей спальни, чтобы запереться на замок, но я остаюсь на месте.

Сейчас я словно впервые вижу собственного мужа. Возраст его не портит, хотя он на двадцать лет старше меня. Сергей все еще по-мужски красив и у него подтянутое тело и, наверное, кто-то даже возбуждается, глядя на него. Особенно, когда он надвигается вот такой, злой, властный и разъяренный. Но только не я.