Мистер Пеггер воздел руки к небу, видимо опасаясь, что я могу навлечь на свою голову гнев Господень.

— Ну да ладно, — успокоила я его. — Почему вы до сих пор не перекусили? Уже, должно быть, два часа.

На соседней могиле лежал еще один красный платок, очень похожий на тот, которым мистер Пеггер отирал лоб. В том платке, как я знала, была завернута бутылка холодного чая и пирог, который миссис Пеггер приготовила вчера вечером специально для того, чтобы муж взял его с собой на работу.

Старик выбрался из ямы, сел на бордюр у соседней могилы, развязал узелок на платке и достал свою снедь.

— Сколько могил вы выкопали за свою жизнь, мистер Пеггер? — спросила я.

— Больше, чем вы можете себе представить, мисс Джудит, — покачал он головой.

— А после вас, их будет копать ваш сын, Метью?

Метью не был старшим сыном, которому положено унаследовать сомнительную привилегию копать могилы для тех, кто жил и умирал в деревне Сент-Эрно. Люк, старший сын, сбежал, чтобы стать моряком, — факт, который ему, конечно же, никогда не простят.

— Ну, коли на то Господня воля, я еще немного покопаю, — ответил он.

— Вы, наверное, копали разные могилы, — задумчиво заметила я. — Ведь для маленькой миссис Эдни и для сэра Ральфа Бодриана они должны быть разного размера, да?

Я умышленно упомянула сэра Ральфа. Грехи соседей, думаю, были любимой темой разговоров мистера Пеггера, а поскольку у сэра Ральфа всего было больше, чем у прочих жителей деревни, то и грехи у него тоже были больше.

Сэр Ральф, местный сквайр, самый влиятельный землевладелец округи, весьма интересовал меня. Когда он проезжал мимо, в карете или верхом на одном из породистых скакунов, я кланялась, как меня учила Доркас, и он кивал мне или величественно махал рукой. На мгновение его глаза под тяжелыми веками останавливались на моем лице. Кто-то сказал о нем, как прежде говорили о Юлии Цезаре: «Прячьте дочерей своих, когда он проезжает мимо!» Ну он и был цезарем в нашей деревне. Почти все в ней принадлежало ему. Фермерские земли были частью его поместья. Говорят, он был хорошим хозяином для тех, кто на него работал. И если мужчины почтительно приподнимали свои картузы, памятуя о том, кто их хозяин, то и девушки, памятуя о том же, никогда не отказывали ему в том, чего он от них хотел. Он был хорошим хозяином. Это означало, что у мужчин была работа и крыша над головой и о девушках тоже заботились, если в том возникала необходимость. По деревне бегало много «плодов» и им всегда давались какие-то особые привилегии по сравнению с детьми других отцов.

Но для мистера Пеггера сквайр был классическим олицетворением греха. Из уважения к моему юному возрасту он не мог говорить об основных прегрешениях сэра Ральфа, поэтому с удовольствием прошелся по более мелким — которые и сами по себе, по мнению Пеггера, обеспечат сквайру дорогу в ад.

В Кеверол-Корт почти каждые выходные устраивали приемы; во время охотничьего сезона приезжали гости поохотиться на лис, выдр, оленей или фазанов, которых здесь разводили специально для этих целей. Или устраивались пышные балы. Там собирались богатые, элегантные, часто шумные люди из Плимута, а иногда даже из самого Лондона. Мне всегда нравилось наблюдать за ними. Они оживляли деревенскую жизнь. Но, по оценкам мистера Пеггера, они ее оскверняли.

Я считаю, что мне очень повезло: я могла бывать в Кеверол-Корт каждый день, кроме субботы и воскресенья. На этот счет существовала специальная договоренность. У дочери и племянника нашего сквайра была гувернантка. Кроме того, их обучал Оливер Шримптон, наш викарий. Мой дядя, скромный сельский священник, не мог позволить себе нанять гувернантку, и сэр Ральф великодушно дал свое согласие или, скорее, не выразил возражений по поводу предложения относительно того, что я могла бы присоединиться к его дочери и племяннику, дабы вкушать вместе с ними плоды просвещения. Это означало, что каждый день — кроме субботы и воскресенья — я проходила под старинной опускной решеткой в воротах, потом, идя мимо конюшни, с упоением вдыхала ее запахи. Обязательно прикасалась к перилам моста — на счастье. А когда входила в величественный холл с хорами, то поднималась по широким ступеням так, словно была одной из лондонских гостий, в платье с пышным шлейфом и с бриллиантами, сверкавшими на пальцах. Потом я проходила по галерее, где с потемневших портретов покойные — и некоторые из живущих ныне Бодрианов — смотрели на меня с разными выражениями лица: упрека, изумления, равнодушия. Я заходила в классную комнату, где обычно уже сидели Теодосия, Адриан, а мисс Грэм была занята своими книгами.

С тех пор как было решено, что я буду заниматься вместе с Бодрианами, жизнь моя, безусловно, стала гораздо интереснее.

Но в тот июльский день мне было любопытно, какой именно грех нынче вменяется сквайру. Как выразился мистер Пеггер, он совал нос туда, куда Господь не велел.

— Куда это, мистер Пеггер?

— В Картерз Медоу, вот куда. Он хочет начать там раскопки. Беспокоить землю Господню. Со всеми этими людьми, что приедут сюда. Заполонить все эти места безбожными идеями.

— А что они собираются выкапывать, мистер Пеггер? — спросила я.

— Червей, вероятно, — это, возможно, была шутка, потому что на лице мистера Пеггера появилась гримаса, которая заменяла ему улыбку.

— Так они что, все приедут сюда копать? — я представила себе эту картину: дамы в шелках и бархате и господа при белых галстуках и в бархатных сюртуках — все с маленькими изящными лопатками…

Мистер Пеггер отряхнул хлебные крошки с куртки и снова завязал платок в узел, сунув туда недопитую бутылку с чаем.

— Они говорят, что откапывают прошлое. И надеются найти какую-то утварь, что осталась от тех, кто жил здесь давным-давно.

— Где это «здесь», мистер Пеггер?

— В Сент-Эрно. Здесь было много язычников. Так зачем богобоязненному джентльмену возиться в этом самом прошлом, не так ли?

— Но, может, они не богобоязненные, мистер Пеггер? И потом, это очень уважаемое занятие. Оно называется археология.

— Какая разница, как это называется? Если бы Господь хотел, он бы не скрывал все эти вещи в земле.

— Но, может, это вовсе не Господь покрыл их землей?

— Кто же тогда?

— Время, — сказала я довольно напыщенно.

Он покачал головой и снова принялся копать, бросая землю на кучу, которая возвышалась справа от могилы.

— Наш сквайр вечно носится со своими фантазиями. Мне они не нравятся. Оставьте в покое мертвое прошлое, как я всегда говорю.

— Мне кажется, кто-то уже сказал это много лет назад, мистер Пеггер. А я думаю, будет интересно, если мы найдем здесь, в Сент-Эрно, что-нибудь важное. Может, римские руины какие-нибудь. Мы прославимся.

— Мы не созданы для того, чтобы быть знаменитыми, мисс Джудит. Предполагалось лишь то, что мы будем…

— Богобоязненны, — подсказала я.

Значит, сквайр и его друзья ищут поблизости римские развалины… И это — отнюдь не блажь. Он всегда интересовался археологией. Знаменитые археологи часто навещали Кеверол-Корт. Возможно, именно из-за этого его племянника назвали Адрианом.

— Адриан! — прогремел мистер Пеггер. — Языческое имя. И девица тоже…

— Адриан и Теодосия.

— Это не имена достойных христиан.

— Не то, что ваш Метью Марк Лука Джон Исаак Рубен… и так далее. Имя Джудит есть в Библии. Значит, со мной все в порядке. — Я задумалась над именами. — Доркас! Элисон! — проговорила я. — А вы знаете, мистер Пеггер, что Теодосия означает «богоданная»? Видите? Значит, это христианское имя. А Адриан — он назван в честь вала[1] и римского императора.

— Это не христианские имена, — повторил старик.

— Лавиния, — вспомнила я. — Интересно, что означает это имя…

— А, мисс Лавиния! — вспомнил мистер Пеггер.

— Очень печально умереть такой молодой, правда?

— Да еще не раскаявшись во всех своих грехах.

— Не думаю, что у нее было много грехов. Элисон и Доркас говорят о ней так, словно очень любили ее…

В доме священника на площадке между пролетами лестницы висел портрет Лавинии. Когда я была маленькой, то боялась проходить мимо него в темноте. Я представляла, что Лавиния выходит из рамы картины и бродит по дому. Я раньше думала, что однажды пройду мимо портрета и увижу пустую раму, потому что она не успеет вовремя вернуться туда, на портрет. Доркас, которая была весьма приземленной практичной особой и не могла понять моих странных фантазий, говорила, что в детстве я была такой выдумщицей!

— У каждого смертного есть свои грехи, — провозгласил мистер Пеггер. — А у женщин их в десять раз больше.

— Только не у Лавинии.

Он оперся о свою лопату и почесал седую шевелюру.

— Лавиния! Она была самой хорошенькой из дочек священника.

«Ну, — подумала я, — это мне ничего не дало бы, если бы я не видела портрета. Потому что ни Элисон, ни Доркас красавицами не были. Они всегда носили юбки и жакеты унылых темных цветов и грубые башмаки на толстой подошве — что весьма практично и разумно в сельской местности. А Лавиния на картине изображена в красном бархатном жакете и в шляпе с пышным плюмажем».

— Как жаль, что она была в том поезде!

— Да, вот, одно мгновение она еще не знала, что случится, а уже в следующее мгновение… предстала перед Создателем.

— Вы думаете, все произошло так быстро? В конце концов, нужно было еще добраться… туда…

— Вы имеете в виду, без отпущения грехов, не имея возможности раскаяться?

— Ну никто не станет строго судить Лавинию.

Пеггер не был так уверен. Он покачал головой.

— У нее могли быть мимолетные слабости и прегрешения.

— Доркас и Элисон любили ее, и преподобный тоже. Это заметно по их лицам, когда они произносят ее имя.

Мистер Пеггер снова положил лопату, чтобы вытереть пот со лба.

— Это самый жаркий день, который Господь послал нам в этом году. — Он вылез из ямы и сел на бордюрный камень соседней могилы, повернувшись ко мне лицом. Теперь мы смотрели друг на друга поверх зияющей могилы.

Я встала и заглянула вниз. Бедный, бедный Джосая Полгрей, который избивал жену и выгонял собственных детей на работу в поле, когда им было всего пять лет! Повинуясь какому-то подсознательному импульсу, я спрыгнула вниз.

— Что вы делаете, мисс Джудит? — спросил мистер Пеггер.

— Мне просто захотелось почувствовать, каково здесь, внизу, — ответила я.

Я взяла лопату и принялась копать.

— Пахнет сыростью.

— Ну и испачкаетесь же вы!

— Я уже испачкалась, — воскликнула я, когда туфли погрузились в рыхлую землю. Стенки ямы были так близко! У меня появилось очень неприятное ощущение, словно я заперта здесь. — Как, вероятно, ужасно быть погребенным заживо, мистер Пеггер!

— Ну-ка, вылезайте отсюда!

— Я тут пока немного покопаю, чтобы почувствовать, каково это быть могильщиком.

Я вогнала лопату в землю и отбросила наверх то, что смогла зацепить. Повторив эту операцию несколько раз, я почувствовала, что лопата наткнулась на что-то твердое.

— Тут что-то есть, — крикнула я.

— Вылезайте оттуда, мисс Джудит.

Не обратив внимания на слова старика, я продолжала ощупывать лопатой свою находку. Потом вытащила ее.

— Я что-то нашла, мистер Пеггер, — воскликнула я, поднимая над головой найденный предмет. — Как вы думаете, что это такое?

Мистер Пеггер встал и взял у меня из рук этот предмет.

— Кусок старого металла, — ответил он.

Я протянула ему руку, и он вытащил меня из могилы Джосаи Полгрея.

— Не знаю, — сказала я. — Есть в ней что-то такое…

— Грязная старая железка, не более того.

— Но посмотрите на нее, мистер Пеггер. Что вот это такое? Тут на ней какая-то резьба, что-то вырезано.

— Я бы выбросил эту штуку… она такая острая по краям! — предложил мистер Пеггер.

Но я ни за что так не сделаю, решила я. Я возьму ее с собой и отчищу от земли. Она мне нравится.

Мистер Пеггер взялся за лопату и продолжил свою работу. Я, как могла, вытерла туфли, и с огорчением заметила, что подол юбки тоже сильно испачкан.

Еще немного поболтав с мистером Пеггером, я вернулась домой и принесла с собой кусок, как оказалось, бронзы. Он был овальной формы, около шести дюймов в диаметре. Какой эта вещь окажется, когда я ее почищу, и на что может сгодиться? Но я недолго ломала над этим голову, потому что разговор о Лавинии заставил меня задуматься совсем о другом. Я представила, как, должно быть, горевали все, когда услышали печальную весть о том, что Лавиния, любимая дочь преподобного Джеймса Осмонда и любимая сестра Доркас и Элисон, погибла в железнодорожной катастрофе, когда ехала из Плимута в Лондон.