И тут звук поцелуя прервался и послышался знакомый голос. Это был Шишмарев. Не Роман… Не Роман!

— Я выйду на секунду, ма шер! — проговорил граф. — Ты пуговочки на лифе не застегивай, я сей миг вернусь.

— Что за глупости! — капризно отозвалась Наденька. — Зачем же ты меня раздел, коли увиливаешь?

— Мне надо кое-что сделать… — промямлил Шишмарев.

— Штуковину свою, что ли, надеть хочешь? — фыркнула Надя. — Так надевай при мне. Я уж видала такие «рубашки».

— Как? — остолбенел граф. — Откуда? Я разве у тебя не первый?

— Просто я видела… — начала Надя.

— У кого?

— У папеньки в спальне… — нашлась Надежда. — Одевай тут, не уходи!

— Я стесняюсь! Погоди, я сей миг вернусь!

Саша едва успела отскочить, как дверь распахнулась. Не замечая девушки, притаившейся за стеллажом Шишмарев выскочил из библиотеки. При этом, весьма странно, но его одежда была в полном порядке. Что же он раздевал только Надю?..

Саша влетела в комнатку и ахнула. Надя действительно возлежала на кушетке в беспорядочно расстегнутой одежде и задранными юбками. Увидев сестру, взвизгнула:

— Шпионишь, дурища!

— Вовсе нет… — пролепетала Саша.

— Тебя кто послал: папенька или маменька?

— Я сама пришла. Они не знают. — Саша одернула на сестрице юбки. — И не узнают, если ты сейчас уйдешь отсюда.

— Сдурела, что ли? — заорала Надя. — Да у меня с Шишмаревым любовь!

— Да какая же любовь с этим вертопрахом?!

— А с кем еще? — взвизгнула Надин. — Папенька мой всех кавалеров разгоняет. Ко мне никто и подойти не смеет! Сижу в одиночестве, кисну тут…

— Хорошо одиночество? А кто намедни по бульварам с господином Шварцем ездил?

— С этим нищим олухом? Нашла о ком говорить. Ты мне лучше скажи, как мой портрет подарком обернулся?

— Тетенька Авдотья Самойловна сказала, что мадемуазель Полин любит портреты с цветами. Вот дяденька Иван Никанорович и решил его подарить.

— А у меня кто спросился? — зло поинтересовалась Надин. — Ни родители, ни твой «господин Шварц». И как только посмел?

— Да если бы Роман Иванович мой портрет написал, я бы на седьмом небе от счастья была. Да если бы он на меня хоть раз посмотрел, как на тебя, я бы…

— Что — ты бы? Да ты прямо ему в объятия упала бы!

Саша хотела ответить, да осеклась. И верно, что бы она сделала?.. Может, Наденька права? Может…

— Так что нечего мне нотаций читать! — закричала Надя. — Убирайся вон!

Но в Саше вдруг что-то сломалось. Или, наоборот, срослось. Она вдруг поняла, что ее чувство к Роману совсем не таково, как у развратной сестрицы. Страх и робость перед сестрицей-госпожой улетучились куда-то, зато поднялась злость.

— Я уйду! — вдруг тоже закричала она. — Но и ты пойдешь со мной. Иначе все расскажу твоему папеньке. Он тебя за такие дела не похвалит. А маменьке твоей расскажу, что ты — не непорочная отроковица. Пусть она повитуху вызовет да тебя проверит!

— Дура! Дрянь! Шпионка! — завизжала Наденька.

Но Саша уже не собиралась уступать:

— Идиотка! Потаскушка! — ответила она.

И обе сестрицы, сцепившись, повалились на кушетку, стараясь побороть друг друга.

9

Шишмарев выскочил из библиотеки и кинулся в комнату для подарков, где его должен был ожидать Петр Закревский. Полчаса назад оба ловеласа имели странную беседу.

— Я к вам посланником от мадемуазель Перегудовой. Порученцем, так сказать, по амурным делам.

— Что вы имеете в виду? — Петр Закревский по-модному вскинул бровь.

— Вы очаровали мадемуазель Надин. Вот она и послала меня на правах, так сказать, старого друга. Она хочет, чтобы вы пришли к ней на свидание.

— Когда?

— Прямо сейчас. Вернее, через полчасика. Она выберет тихую комнатку, а я вас туда проведу. Ждите меня здесь.

По тому, как начали покрываться маслом глазки юного ловеласа, Шишмарев понял — рыбка на крючке. Дождется!

Вот и дождался. Граф, мягко ступая, подошел к Петру и прошептал:

— Идите в комнатку при библиотеке.

И Петр понесся на крыльях любви.

А к подаркам уже снова подошла толпа гостей. Закревский опять гордился портретом, дочь даже стирала с холста невидимые пылинки:

— Надо бы вставить в раму стекло, батюшка!

Батюшка умилялся:

— Конечно, милая!

И тут в толпу ввернулась мадемуазель Шишмарева и, вклинившись в центр гостей, завела свою песню:

— Ни одна приличная девушка не станет позировать мужчине! А художник мужчина: видите, написано «Роман Шварц».

— Угомонись, Анна Сергеевна! — махнул рукой Закревский.

Но папаша Перегудов уже услышал язвительное замечание.

— Это вы о ком толкуете, мадамочка? — рявкнул он.

— О вашей дочери, мадемуазель Надин! Конечно, может быть, не она изображена на портрете? Но легко сравнить. Давайте поставим рядом Надин и эту картину.

Авдотья Самсоновна всплеснула руками:

— И ставить нечего! Наша Наденька — образец для подражания, чистый ангел! Не то что некоторые, кои выискивают себе молодых любовничков!

— Что?! — головка мадемуазель Шиншиной затряслась на тонкой шейке. — Да я — дама почтенная, а на вашей Наденьке пробы ставить негде! Где она сейчас? Где? — Шиншина картинно оглядела присутствующих.

— Прекрати! — замахал руками Закревский. — В моем доме — благолепие. Где бы ни была сейчас барышня, все приличия соблюдены.

— Вот и славно! — взвилась Шиншина. — Найдем Надин и сравним с картиной. — Анна Сергеевна повернулась к двум офицерам. — Захватите портрет, господа!

Шишмарев увидел, как толпа, предводительствуемая его невестой, потекла в библиотеку. Вид у толпы был гротескный: впереди — офицеры с портретом, словно с иконой во время крестного хода, за ним — любопытные дамочки, которых век не корми, дай только на очередном скандале поприсутствовать да сплетню по всему городу разнести, а с ними — фыркающие светские денди, уже небось успевшие на ходу заключить пару пари: похожа Надежда на портрет или нет. В конце процессии плелся недоумевающий хозяин дома, и желавший погасить скандал, да не знающий как. А за ним под руку — семейство Перегудовых, попавшее невесть в какую передрягу.

Шишмарев вздохнул. Он не был законченным мерзавцем. Он даже жалел бедную мадемуазель Перегудову, которую сейчас застанут в таком пикантном положении. Но в конце концов граф должен был устраивать и собственную жизнь. Рисковать свадьбой с миллионщицей Константин не мог, а неотвязная Надин все вешалась на шею. И вот теперь решались оба вопроса. Опороченная Надин не сможет претендовать на приличного жениха, а успокоенная мадемуазель Шиншина выдаст Константину 100 тысяч и поведет под венец. А как только роспись о венчании появится в церковной книге, все денежки Шиншиной по закону перетекут в карман мужа. Ну, как ради этого не порадеть?..

* * *

Роман опоздал на торжественный обед у генерал-губернатора. Собственно, он даже не поверил, что его позвали. С какой бы стати?! Ежели — как племянника известного московского литератора, так дядюшка его заранее известил бы. Как всегда пригласил бы к себе на Маросейку и битый час читал нотации, как прилично себя вести и как благодарить за милости, полученные по его, дяденькиной протекции. Нет уж, это точно не дяденька!

Но других благотворителей у Романа не было. По милости папаши, получившего звание шулера, приличные люди редко звали Шварцев в свои дома. Конечно, когда Роман учился в Санкт-Петербургской Академии живописи, то свел несколько замечательных знакомств, но, увы, они были из мира искусств. А вряд ли московский генерал-губернатор общается с художниками да актерами. Хоть и известно, что дочка Закревского, мадемуазель Полин, любит картины, но о серьезной живописи там речь явно не идет. Небось как любая девица балуется красками — рисует акварельки. Если даже отец и покупает ей в подарок холсты, то не те, что появляются в полуподвале неизвестного художника. Генерал-губернатор в состоянии выписать для подарка картину самого известного живописца из Петербурга. Всем же известно, там — Академия художеств, а в Москве-старушке какие живописцы могут быть?..

Но откуда же приглашение на званый обед?! Роман голову сломал, думавши. В конце концов перестал гадать — плюнул. Обрадовался только, что шуба лисья новомодная еще у него на гвоздочке висит, а не в ломбард возвращена. И то хорошо. Конечно, войдя в особняк, шубу-то снять придется. А под ней — сюртук залатанный. Ну да ничего — Сашенька так искусно залатала, и не заметишь издали. Ну а вблизи-то неизвестного художника вряд ли кто рассматривать станет.

На извозчика пришлось снова деньги из чужих взять. Вот это худо — эдак и вся сотня испарится. Как ее возместить потом? Ну да ничего другого Роман придумать не смог. Коли идти со своей Красносельской окраины до центра, изгваздаешься весь так, что уж в приличный дом потом не войти. Да и идти придется долгонько — а на дворе пока что не лето красное, а зима белая. Словом, туда — на извозчике, а вот обратно — пешком. Каким вернуться — уже неважно.

Лихой, полупьяный детина, узрев дорогую шубу, с поклоном усадил седока. Вот только и цену заломил — по богатой шубе. И денежки вперед!

С места в карьер понеслись с гиком. Миновали монастырские стены, обогнули бывшие песчаные выработки, где раньше добывали песок для всей Москвы. Юзом завернули в проулок бывшего Артиллерийского двора, проехали Почтовый двор и вынеслись к Каланчевке. Места были почти заброшенные, редкие дворы торчали на узких проулках. И куда только лихой кучер спешил-погонял? Одно слово — пьян был. А на очередном повороте навстречу неожиданно вылетела богато украшенная тройка. Вихрем пронеслась мимо. Пьянчужка, конечно, вожжи не удержал. Лошадка рванула. Легкий возок опрокинулся, а возница с седоком вывалились на снег: кучер в одну сторону, седок — в другую. Все бы ничего — все живы остались: и люди, и лошаденка. Да, как на грех, хозяйка придорожной лачужки только что выплеснула на снег вонючие помои. В них-то и упал Роман.

Поднялся, отряхнулся. Все шикарная шуба в… А черт знает в чем!

Пришлось идти в ту же лачугу — чистить да сушить шубу. А кучер-пьянчуга, даже не оглянувшись на сброшенного седока, изловил свою лошаденку да и укатил. А что ему седока дожидаться? Деньги-то недотепа вперед выложил. Словом, пока Роман шубу чистил, пока вышел кривоколенными переулками к Каланчевской заставе да нанял там нового возницу, времени уже много прошло.

Правда, в губернаторский особняк слуги пустили его беспрепятственно. Какое дело слугам, кто из хозяйских гостей, когда пожалует? Тем более видно, гость приличный — покатил на извозчике, показал приглашение секретарской рукой писаное, шубу модную на руки лакею скинул. Правда, под шубой — сюртучок не ахти какой. Вот лакей и не позвал ливрейного провожатого для Романа, только махнул куда-то рукой — туда, мол, идите.

Роман и пошел. Подняться по парадной лестнице постеснялся, свернул на боковую. Та сразу вывела его на второй этаж к библиотеке. Дверь была открыта. Шварц вошел, окинул книги восторженным взглядом, увидел дверцу между колоннами. Оттуда доносились шумные голоса. Видать, туда и нужно идти. Роман тихонечко приоткрыл дверь.

Шум усилился. А от увиденного Шварц просто замер у двери. Прямо перед ним стояли Наденька и Саша. Обе кричали что-то. Надя при этом прикрывалась чем-то. Саша грозно махала руками. Обе не видели вошедшего Романа, потому что их праведный гнев обрушивался на другого.

Перед девицами стоял юноша, похожий на самого хозяина приема — графа Закревского. Роман видел однажды губернатора на приеме у дяденьки. Ну, раз молодой человек похож на Закревского, значит, он его сын. Но отчего же все трое так кричат?

— Подите вон! — орала Наденька.

— Как вы смеете врываться к девушке? — грозно наступала на Закревского Саша.

— Она же сама просила зайти! — кричал молодой человек.

И вдруг все трое замолчали и уставились на вошедшего Романа.

— Вам чего?! — заверещала Надин.

— Зачем вы здесь? — ахнула Саша.

— Это еще кто? — возопил молодой человек.

— А вы кто и что здесь делаете? — У Шварца от злости желваки заходили на скулах. — Почему вы не одеты, мадемуазель Надин? А вы что делаете, мадемуазель Александрин?

От «Александрин» обе девушки вдруг затихли и пришли в себя.

«Дожила! — обозлилась Наденька. — Сашку-прислугу, как порядочную, по-французски кличут!»

«Неужели меня, как настоящую барышню, назвали!» — ахнула про себя Саша.

— А вас я, извините, не имею чести знать? — Роман обернулся к юноше.

Тот шутливо поклонился:

— Петр Закревский к вашим услугам! Пришел, так сказать, полюбоваться на ту, чей образ нарисован на картине: дама с розами. А вы кто?