А вдруг — воры-злодеи? А вдруг — лихие люди? Нападут, убьют. Саша ежится. А вдруг, пока ветреная Наденька обнимается с поклонником в теплой карете, сестра попросту замерзнет на снегу?!

Что делать? Бежать домой? Но там дяденька с тетенькой спросят: а где Надя? Ждать эту бесстыдницу здесь на бульваре, а вдруг она не вернется? Что ей до брошенной на морозе Саши, если ей самой горячо в жарких объятиях?

Что же делать? У Саши зубы застучали — не от мороза, от страха: а ну как граф Наденьку не просто обнимает — ну как он ее соблазняет? Раздевает, гладит, а потом… Сашу аж в пот бросило — слыхала она о таких коварных соблазнителях. Заманит такой беззащитную девушку да и надругается… Впрочем, Наденьку вряд ли можно назвать беззащитной. Она, кому хочешь, в глаз запросто даст. Ручка у нее тяжелая. Да и Сенька-кучер ей на помощь придет. Хотя мало ли что… А уж коли что случится, отвечать придется не Наденьке, а ей, Саше. Запорет ее дяденька Иван Никанорович и про родство не вспомнит!..

Саша зажмурила глаза. Да что же это творится, Господи?! Да за что же ей такое? Пока сестрица мала была, Саша боялась ее детских выходок. То Надя ее щипать начнет до крови, то в еду гвоздей мелких да ржавых подложит, а то и, осерчав, выльет содержимое своего ночного горшка прямо на Сашу. Даже Авдотья Самсоновна дочку за такие выходки отчитывала: не Сашку грязную жалко, жаль ковер дорогущий, мочой выдрызганный. Сашку быстро вымыть можно, а ковер еще неделю вонять будет.

Впрочем, все думали: подрастет Наденька — образумится. Как же! Малые детки — малые бедки. А у больших детей все беды от страстей. Вот и дождалась Саша большой беды. Куда ж еще больше? Кто знает, что возжелает выкинуть влюбленная Наденька?!

Саша обхватила себя руками, заплясала на месте, чтоб согреться — хорошо, хоть валенки успела надеть, а не в сапожках выскочила. И тут со стороны Тверской улицы послышалась трель колокольчика. Неужто ветреная Надежда возвращается? Слава тебе Господи!

И точно — карета подлетела. Кучер Сенька осадил лошадей. Дверца открылась, и адъютант Шишмарев перед тем, как галантно спуститься, повернулся к сидящей в глубине кареты Наденьке и страстно обнял ее на прощание.

— Сашка, садись! — крикнула Наденька.

Шишмарев легко спрыгнул на снег. Саша, стуча зубами, полезла в карету.

— Вот неуклюжая! — возмутилась сестра, все еще бросая на адъютанта пылкие взгляды.

Тот стоял у открытой дверцы кареты и расточал последние комплименты:

— Несравненная! Обожаемая!

Саша быстрым взглядом обвела наряд хозяйки и выдохнула с облегчением. Салопчик с его хитрыми застежками не был расстегнут. То ли Шишмарев не сумел с ними справиться, то ли Наденька все же вспомнила о приличиях и не позволила влюбленному никаких особых вольностей в первую встречу.

— Обольстительница! Цирцея! — выкрикнул Шишмарев и вдруг издал какой-то странный звук.

Саша увидела, как он развернулся — ах нет, это его развернули. Чьи-то сильные руки подхватили адъютанта за шиворот:

— А ну, прочь!

Саша увидела, как беднягу Шишмарева отпихнули от кареты прямо в снег. И тут же послышались крики и ругань с кучерской стороны. Там кто-то отчаянно закричал, и Саша вдруг поняла, что это Сеньку сбросили с облучка, а значит, все творящееся — не шутка, не розыгрыш. Они попали в переделку! У кареты — злодеи, воры, а может, даже и убийцы. Один из них расправился с Сенькой, другой — с адъютантом. Саша ахнула, и тут, кажется, Наденька тоже осознала случившееся, потому что ночь прорезал ее отчаянный визг:

— Помогите!

— Заткнись! — гаркнул тот, что стоял у кареты, и с размаху, не разбираясь, кто кричит, отвесил Саше оплеуху — она ведь была к нему ближе. Потом злодей повернулся к поднявшемуся Шишмареву. — Вали отсюдова! Не до тебя!

— Да как вы смеете? — начал было адъютант.

Но злодей опять же с размаху отвесил оплеуху и ему. Удар пришелся на шапку с высоким верхом. Та смягчила удар, но сама съехала на снег. Злодей крякнул:

— Вали, кому сказал! Про тебя известно — поживиться нечем. А вот крали — дело другое. — Злодей всунулся в карету и гаркнул: — А ну снимайте драгоценности!

— Ах, господин Шишмарев! — взвизгнула Наденька. — Сделайте же что-нибудь!

— Да что он сделает, хлыщ эдакий! — почти развеселившись, проурчал разбойник. — Сидите тихо, мадамочки, а то зашибу! Вон мой приятель вашего кучера уже на тот свет отправил. А ты, хлыщ, шапку забери, а то раздену на морозе.

— Еще не хватало! — Шишмарев схватил шапку и пропал в темноте.

— Да что же это?! — закричала Саша и вдруг неожиданно даже для себя, высунувшись из кареты, пихнула злодея в грудь.

Тот повернулся и снова залепил ей оплеуху:

— Сиди тихо, дура! Мы вас не тронем. Снимайте драгоценности!

— Но у нас ничего нет! — дрожа, прошептала Наденька. — Я одевалась второпях, а она вообще — служанка…

— Так я тебе и поверю! — взревел разбойник. Его голова в черной растрепанной ушанке просунулась в карету, и вдруг он рухнул прямо на ступеньки, словно кто-то дернул его за ноги.

Девушки взвизгнули, и обе подумали одно: Шишмарев вернулся и вступил в бой. Послышались ругань, возня. Голова разбойника с грохотом исчезла из кареты. Саша от страха захлопнула дверцу, будто ею могла отгородиться от глухих ударов кулачного боя. Наденька в ужасе заткнула уши. И обе, как по команде, начали шептать молитву: «Живые в помощи Вышняго!».

И тут дверца со свистом распахнулась, и незнакомый голос воскликнул:

— Все в порядке, сударыни! Не извольте беспокоиться!

Саша выглянула из кареты:

— Так вы не Шишмарев?

Защитник потер ушибленные кулаки и проговорил, улыбаясь Саше:

— Никак нет, сударыня. Я — Роман Шварц. С кем имею честь?

И тут из кареты высунулась Наденька. И смельчак восхищенно уставился на нее.

— Мадемуазель Перегудова! Вот так встреча…

Наденька поджала губки:

— Разве мы представлены?

— Нет, но я видел вас в среду в литературном салоне моего дядюшки — писателя Вельтмана.

Молодой человек поклонился, и сразу стало ясно, что уже в ту самую среду он обратил внимание на Наденьку. Наверное, уже тогда влюбился…

В неясном свете каретного фонаря Саша видела это точно — так страстно сверкали глаза господина Шварца, такое выражение нежности и восторга проступило на его тонком, нервном лице.

— Ах, месье Шварц, — протянула Наденька. — Мы задержались в гостях. Нас, правда, провожали, но эти злодеи…

— Не извольте беспокоиться, мадемуазель! — выдохнул Шварц. — Они оба лежат без сознания.

— Как же вы их? — Наденька кокетливо улыбнулась. Она уже пришла в себя, вспомнила, что действительно видела этого человека на литературных средах у господина Вельтмана. А сей писатель-романтик был весьма почитаем в московской среде. Так что ничего зазорного в неожиданном знакомстве с его племянником не было.

— Я пять лет служил в армии, мадемуазель. У меня отличные навыки боя. Не то что у господина, которого я встретил на бегу. Неужели это он сопровождал вас?

— Ах нет! — отрезала Наденька. — Нас должен был охранять кучер. Где он?

— Минутку! — Шварц бросился искать. Через мгновение донесся его голос. — Ваш кучер жив, но ранен.

— И что же нам теперь делать? — раздраженно вскричала Надя.

— Я сам отвезу вас домой. Но придется посадить раненого в карету или хотя бы положить на пол.

Надя фыркнула:

— Положите на козлы да привяжите. Не велика птица, полежит и там. Это он во всем виноват!

2

Когда подъехали к особняку Перегудовых на Знаменке, Роман соскочил первым и помог девушкам выйти. На Сашу он, конечно, не обратил внимания, зато руку Наденьки задержал в своей чуть дольше положенного. Наденька слегка вспыхнула, но руки не вырвала. Только прошептала:

— Отведите тройку на конюшню. Там сделают все, что нужно.

— Могу ли я увидеть вас снова? — голос Романа задрожал.

— Конечно! — беззаботно фыркнула Наденька. — На средах у вашего дядюшки.

И, даже не сказав спасибо своему избавителю, она ринулась в дом. Саша затопталась на месте, не зная, бежать ли за хозяйкой или поблагодарить спасителя. И все же решилась:

— Благодарю вас, господин Шварц!

— Чего уж там! — Молодой человек все еще глядел вслед удаляющейся Наденьки. И вдруг опамятовался: — А где у вас конюшня?

— За углом налево. Спасибо. Если бы не вы…

— Да что уж там! — Роман махнул рукой и, дернув лошадей, повел их к конюшне.

Саша догнала Наденьку. Они вошли тихо. Ни у порога, ни на лестнице никого не встретили. Видно, дворня, была в полной уверенности, что барское семейство, вернувшееся под утро, будет спать беспробудно. Но, только войдя в покои Нади, Саша успокоилась: «Господи, пронесло! Завтра же Пресвятой Богородице свечку поставлю!»

Девушка взглянула на хозяйку. Вот кому — хоть бы что! Разалелась от мороза, глаза сощурила и выдохнула со страстью:

— Какое приключение! Любовь, разбойники — ну, чистый роман! Да и в самом деле — Роман! Так ведь зовут нашего героя?

— Так! — кивнула Саша. — Ты бы его хоть поблагодарила, Наденька. Если б не он, я и не знаю, что с нами случилось бы!

— Ничего не случилось бы! Ох, ты, вечная трусиха. Лучше раздень меня! — И Наденька выгнулась дугой, подставив сестрице-служанке застежку на своем салопе. — А этого Романа Шварца и благодарить нечего. Ему и так повезло — он смог со мной познакомиться. На среде-то он на меня только глаза пялил.

— Отчего так?

— Оттого что он — голь перекатная. Дядюшка-писатель его от жалости зовет. Знает, что этому Роману и поесть-то самому не на что. Говорят, он на одни селедочные хвосты с квасом живет.

— Как же так?

— А так! Говорят, весьма строптив. Ни у дядюшки, ни у других родственников просить ничего не желает.

— На что же он живет?

— А кто его знает. Служил в Петербурге в какой-то коллегии на хорошем счету. Да взял и уволился. Представляешь, в живописцы подался! Не могу, говорит, жить без искусства. Несколько лет учился в Петербургской Академии художеств, но доучиться денег не хватило. Вернулся в Москву. Вот и сидит на селедке — заказов нет, денег, значит, тоже.

— Зато он очень храбрый. Один с двоими громилами справился.

— И что?

— А то, что твой Шишмарев удрал, как заяц! Трус он, а еще адъютант! — выпалила Саша.

— Не тебе, девке, его осуждать! — взвизгнула Наденька. — Их же двое было, сама видела, каких ужасных. Вдруг бы они его поранили. А у него, между прочим, для защиты ни сабли, ни пистолета с собой не было. Специально не взял, чтобы меня не испугать. Вот как он меня любит!

— Странная любовь…

— Молчи, дура! — Личико Наденьки скривилось и пошло пятнами. — Он — граф. Не простой дворянин, а титулованный. А нынче городской народишко титулов не жалует. Нас, девушек, только обобрали бы, а его могли убить. И хорошо, что он с этой швалью связываться не стал. Он — граф, а не вояка с кулаками! А вот лично ты могла бы за меня и вступиться. Это ты за меня отвечаешь, дрянь неблагодарная!

И Наденька, развернувшись, влепила сестрице-служанке пощечину. Ну что за день, вернее, ночь?!

* * *

Утром барское семейство поднялось позднее некуда. На часах полдень — какое уж там утро?..

Сашу, конечно, барская приживалка Лизавета Матвеевна, разбудила, как обычно, в восемь. Так что спала Саша всего-то полчаса.

Встала — голова гудит от пощечин. Лизавета, старая дева сорока лет, шипит что-то злой скороговоркой. Оказывается, тетушка Авдотья Самсоновна приказала Саше к вечеру нашить на свое темно-палевое платье еще один ряд рюшей — мол, у графини Чесменской она на вчерашнем балу три ряда рюшей видала, а не два, как у Авдотьи Самсоновны. А на оборку светло-салатового платья Наденьки тетушка велела нашить фестончиков из зеленого атласа — тех самых, что были вчера замечены ею на барышнях Григорьевых. Хорошо тетушке приказы отдавать, а каково Саше? Она же по балам не ходит и ни чесменских рюшей, ни григорьевских фестончиков в глаза не видывала!

Но раз вышло веление тетушки, надо исполнять. Саша, наскоро умывшись ледяной водой у рукомойника, разложила свои швейные причиндалы и начала кроить рюши. Хорошо, хоть материи тетушка всегда прикупает с запасом — есть из чего кроить. Пока Саша кроила, фантазировала: о каких фестончиках речь? То ли о круглых, то ли тех, что зовут «ромашковый цвет» или «гвоздичные»? Решила, что больше всего пойдут Наденьке крошечные бантики. Да и нелепо из зеленого атласа «гвоздику» или «ромашку» сооружать — не тот цвет.

Словом, часа четыре шила-мастерила. Ну а к часу дня и вся семья собралась — сели утренний кофей кушать. Слуги, дворня, горничные засновали по дому, показывая, сколь рьяно они заботятся о господах. Саше, понятно, никто никакого завтрака не принес. Только она на кухню отправилась, на лестнице ее дяденька Иван Никанорович перехватил: