Последние несколько дней перед родами мы почти не ели и не спали. Кусок не лез в горло, а как только начинали закрываться глаза, сознание рисовало страшные картины. Хотя внешне Рябинушка сохраняла полное спокойствие. Она очень скучала по тебе. Несколько раз порывалась поехать в город, но я ее останавливала. Этой поездки она бы точно не пережила.

Когда начались роды, мы пошли к ручью. Той ночью выпал первый снег. И на рассвете лес напоминал какой-то сказочный нереальный мир. Перерывы между схватками становились все короче. Когда страшные боли ослабевали, Рябинушка обращалась с мольбами к Тайге. Она просила матушку простить ее, и помочь, помочь не ей, а ее крошечному сыну. Но Тайга молчала. Она оставалась безучастной к мукам своей бедной девочки.

Мы не успели дойти до ручья. А ведь ведьма утверждала, что вода нам поможет. Рябинушка закатила глаза и рухнула на промерзшую землю.

— Началось, — сквозь зубы процедила она, и ее жуткий крик огласил лес. И Тайга зашумела, ожила. Я видела такое впервые, и мне стало страшно. Каждое дерево, каждый кустик потянулись навстречу к нам. Она будто стонали в унисон Рябинушке.

— Тайга тебя услышала, — прошептала я Рябинушке. — Она поможет тебе.

Но моя девочка уже ничего не слышала и не видела. Невыносимая боль наполнила все ее тело, застилая собой другие чувства. Это было ужасно. Боль ломала ее, разрывала на куски. Она металась на траве, издавала страшные крики…

И тут ведьма достала свое страшное орудие. Острие ножа блеснуло в предрассветных сумерках яркой вспышкой. Старуха подошла к Рябинушке и замахнулась. В этот момент на секунду сознание вернулась к нашей девочке. Она широко открыла глаза, в которых читалось лишь одно — дикий, нечеловеческий страх.

— Ты не передумала? — шипящим голосом спросила ее ведьма.

Рябинушка отрицательно качнула головой и обреченно прикрыла глаза. Нож резко пошел вниз. Я как завороженная смотрела на него. И вдруг, на полпути остановился и с бешеной скоростью понесся вверх. Когда я подняла глаза, старуха была наверху. Огромный клен поднял ее к самой своей макушке, его крепкие ветви примотали старческое тело прямо к столбу. Они сжимали ее все сильнее и сильнее. Старуха сначала кричала, а потом притихла, начала хрипеть. Она задыхалась.

Рябинушку накрыла новая волна боли. Она звала ведьму. Молила ее поскорее прекратить эти невыносимые муки. Я не знала, чем помочь своей бедной девочке. В этот момент и появились они. Прекрасные девы, облаченные в белые невесомые одежды. Они окружили Рябинушку и начали водить вокруг нее хоровод. Странные, заунывные песни понеслись по тайге. Рябинушка притихла, кажется, даже улыбнулась искусанными до крови губами.

— Родные вы мои, — прошептала она. — Заберите меня к себе, прошу.

Тогда одна дева подошла к ней. Наклонилась над ее измученным телом, положила ладонь на ее огромный живот. Судорога прошла по нему, и на свет появился ребенок. Только он ни плакал, ни кричал. Мальчик был мертв. Рябинушка посмотрела на него красными, усталыми глазами, тяжело вздохнула и посмотрела вверх.

— Небо падает на меня, — радостно прошептала она. — Спасибо тебе матушка, что простила меня.

И в следующую секунду ее не стало. То есть совсем не стало. Она превратилась в белое облачко и поднялась наверх, к самому солнцу.

В палате стало очень тихо. Было отчетливо слышно, как белые, крупные снежинки ударяются о стекло, будто кто-то стучался в окошко, пытаясь попасть внутрь, в уютное домашнее тепло. Кто-то, кому было зябко и неуютно, кому было невыносимо одиноко и страшно одному.

— Откройте форточку, — проглотив огромный ком, перекрывающий дыхание, попросил Николай. — Душно очень.

Анастасия Викторовна покорно приоткрыла створку. Свежий воздух ворвался в помещение, закружил по палате, заплясал, забрался в легкие людей, находящихся здесь. Едва уловимый, до боли знакомый запах свежести и леса окутал молодого мужчину и пожилую женщину, сердца которых были скованы единой болью.

— Она всегда будет рядом с нами, — заплакала Анастасия Викторовна. — Всегда.

— Где мой сын? — вздрогнул Николай. — Вы похоронили его?

— Его тельце унесли с собой берегини, — опустила плечи женщина. — Они сказали, что сами предадут его земле. Я не стала им противиться.

— Как странно, — прошептал Николай. — Будто и не было их в моей жизни. Даже могилки не осталось, куда можно было бы ходить оплакивать их судьбу. Будто это была сказка, красивая и неповторимая сказка про любовь. Только как мне жить, зная, что чудес в моей жизни больше не будет? Не надо мне такой жизни, не хочу. Я пойду вслед за ними. Здесь мне нет места.

* * *

Прошел ровно год. Ирина давно перестала общаться со своей матерью. Она не могла простить ей подлости. Зато отец часто навещал ее, помогал деньгами. Сейчас ей было особенно тяжело. Когда Ирина уходила с работы, она еще не знала, что беременна. Женщине в положении найти новое место практически невозможно. Она так и не смогла никуда устроиться. А малышу нужно столько всего: подгузники, пеленки, коляска, кроватка. Да и молока от переживаний у нее не было. Приходилось покупать молочные смеси. Если бы не отец, то они бы просто умерли с голоду.

Первое время Ирина пыталась дозвониться до Николая. Хотела объяснить ему, что произошло недоразумение, что он все неправильно понял. Но сотовый был недоступен, на домашний он не отвечал. И, в конце концов, она сдалась, смирилась с участью матери-одиночки. Хотя она все еще сильно скучала по нему… когда на это было время. Малыш родился беспокойным, эмоциональным. Наверное, сказалось нервное напряжение во время беременности.

Сегодня у Алеши прорезался первый зубик. Он не спал всю ночь, и у него поднялась высокая температура. Молодая мама не спускала его с рук. Только близость родной матери успокаивала мальчика, и он мог немного вздремнуть. Ирина чувствовала невыносимую усталость, ноги подкашивались, руки ослабли. Крошечный пятикилограммовый сверток казался ей тонной железа, которая вдавливает ее в пол, мешает дышать полной грудью.

В очередной раз она попыталась уложить Алешу в кроватку. Но мальчик тут же разразился громкими рыданиями. Ирина покорно подняла его и, прижав к себе, как сломавшийся маятник начала ходить из угла в угол. Родная квартира казалась ей тюрьмой, из которой нет выхода, и куда не сможет попасть никто, ни один человек, который смог бы хоть как-то облегчить ее страдания. Она давно привыкла к раздирающей душу в кровь внутренней боли, поняла, что ее время любить и быть любимой прошло. Но то давнее, из прошлой жизни, чувство продолжало в ней тлеть.

Николай часто снился ей. Там, в мутных сновидениях, он просил у нее прощения, крепко обнимал ее и признавался в любви. Но плач ребенка вырывал ее из этого прекрасного мира и вновь возвращал на грешную землю. Тогда она до боли прикусывала нижнюю губу, чтобы не разрыдаться, и шла успокаивать малыша.

Николай приходил к ней и этой ночью. Все двадцать минут, которые ей удалось подремать, он держал ее в своих крепких объятиях. И сейчас, раскачивая на руках сына, она вновь прокручивала в голове те чудесные ощущения. Кажется, она даже задремала. Надо же, вяло усмехнулась она про себя, я уже научилась спать стоя. Звонок телефона яростным громом пронесся по квартире. Ирина вздрогнула и слабо охнула. Алеша тут же проснулся и огласил их жилище недовольным криком.

— Кому это в такую рань не спится? — мельком взглянув на часы, которые показывали семь часов утра, пробурчала Ирина и взяла трубку.

— Здравствуй, дочка, — раздался приветливый голос отца, и Ирина улыбнулась. — Как прошла ночь?

— Не очень, — честно призналась молодая мама. — Алеша почти не спал. У него режется зубик, а то и два. Вот он и беспокоится.

— Бедная ты моя девочка, — искренне пожалел ее отец. — Наверное, тебе сейчас не до меня, но я хотел тебя попросить кое о чем…

— Пап, ты же знаешь, что мне все время до тебя, — тут же возмутилась Ирина. — Ты ведь у меня один остался. Не считая, Алешки, конечно. Но он маленький еще, с ним особо не пообщаешься. Хотя я уже несколько раз пыталась. Не ладится у нас как-то разговор. Он сразу плакать начинает и что-то от меня требовать. Пока догадаюсь, чего именно, на разговоры не остается сил.

— Об этом я и хотел с тобой поговорить… — загадочно отозвался отец и вновь замолчал.

— О чем? — не поняла Ирина. — О том, как люди сходят с ума?

— Да что ты говоришь такое, дочка?! — возмутился мужчина. — Об общении… Я хотел поговорить с тобой об этом.

— Тебе тоже не хватает общения? — начала раздражаться Ира. — Так навещай нас почаще. Получается, у нас с тобой общая беда. Будем бороться с ней вместе.

— Лучше ты к нам. А? Ир? Приезжай к нам. Прости ты дуру эту, — болезненным, звенящим от напряжения голосом, наконец, выговорил он.

— Опять ты за свое, — вздохнула девушка и осторожно потрогала лобик спящего сына. — Пап, мы с тобой сто раз на эту тему говорили. Не хочу я видеть ее, не хочу и не могу. Она мне всю жизнь искалечила, а я буду улыбаться ей, как ни в чем не бывало. Неужели ты этого не понимаешь?

— Понимаю я все, — тяжело вздохнул он. — Но ведь и она измаялась вся, Ириш. Слоняется по дому, как тень. Не знает, куда себя девать. Ни красится, не расчесывается. Даже в зеркало смотреться перестала. Я ее никогда не видел такой. И мне за нее страшно. Слышишь, девочка? Мне страшно за нее.

— Странно, — равнодушно отозвалась девушка. — Обычно она действует другими способами. Лежит в койке и целыми днями смотрит телевизор, закатывая глазки, лишь когда кто-то заходит в комнату. Видимо, теперь у нее другая роль. Решила попробовать себя в другом амплуа. Растет наша мамуля, растет.

— Неужели ты настолько возненавидела ее? — отчаянно вскрикнул отец.

— Папа, она отняла у меня все! — с трудом сдержав чуть было не сорвавшийся с губ крик, звенящим шепотом, отчеканила она. — Любимого человека, надежду на счастливое будущее, семью, о которой я так мечтала! И все из-за ее прихоти! Из-за ее непонятных амбиций и…

— Марина! Что с тобой, Мариночка! — прервал ее отдаляющийся голос отца. Через секунду последовал глухой удар, словно на землю бросили мешок с картошкой. Ирина почувствовало как бешено заколотилось ее сердце, дыхание перехватило.

— Папа, папочка! — в полный голос закричала она, уже не боясь разбудить ребенка. — Что у вас случилось? Ответь мне, пожалуйста!

Но в трубке воцарилась полная тишина. Зато мордочка малыша стала резко заливаться яркой краской. Он сморщил лобик, открыл сонные глазки и закричал во всю свою младенческую мощь. Ирина бросила трубку на рычаг, схватила его на руки и забегала по привычному маршруту: правый угол — левый угол, правый… В очередной раз упершись взглядом в острый косяк, она замерла.

— Что же я делаю, Алешенька? — глядя прямо перед собой, обратилась она к сыну. — Что я творю? Ведь она моя мать! Моя родная, любимая мамочка! Какая бы она ни было, что бы ни творила — другой у меня не будет!

Ирина положила крошечный сверток на кровать. Малыш, уставший от бессонной ночи, даже не пошевелился. Он вновь заснул.

Девушка надела на себя первое, что попалось ей под руку, спешно расчесалась, плесканула в лицо прохладной водой и вызвала такси. Когда автомобиль подъехал, она завернула малыша в стеганое одеяло и бросилась на улицу.

Всю дорогу девушка пыталась дозвониться отцу на сотовый телефон. Но он не брал трубку. В сотый раз, слушая длинные гудки, она заплакала. Ей было очень страшно. Это чувство закралось в ее сердце в ту самую секунду, когда она услышала тот странный глухой звук. Где-то в глубине души она давно поняла, что произошло. Но она не вынимала этого понимания из глубин своего подсознания. Слишком ужасным оно могло оказаться. Настолько ужасным, что она просто этого не переживет.

Карета скорой помощи как раз отъезжала от родительского подъезда, когда такси с Ириной затормозило около него. Девушка, прижав к груди малыша, бросились вслед автомобилю с красным крестом. Но та, включив мигалку, быстро влилась в шумный паток машин и скрылась в автомобильном море.

Опустив голову и бесшумно плача, поплелась она в родную квартиру. Дверь открыл посеревший и как-то резко осунувшийся отец.

— Увезли нашу маму, — растерянно посмотрел он на дочь. — С сердцем у нее плохо стало. Говорят, инфаркт. Меня с собой не взяли. Почему-то. Вот, собираюсь ехать к ней сам.

— Прости меня, пап, — шагнув через порог, Ирина уткнулась в широкую отцовскую грудь и надрывно, громко зарыдала.

Малыш, зажатый между двумя взрослыми людьми, недовольно напрягся, выгнулся и огласил квартиру звонким криком.

Ирина вздрогнула, отстранилась от отца и, заставив себя успокоиться, принялась укачивать сына.

— Это ты нас прости, доча, — глядя на прямую девичью спину, тихо сказал он. — Никудышные тебе родители достались.