Роберт Стивенс - Тайна королевы Елисаветы

Анна сидела на своей лошади; около нее стоял ее верный слуга, защищавший ее своим телом; кругом лежали или сидели раненые, — вот картина, которая представилась вдруг удивленным глазам Барнета, когда он подскакал к месту, где произошло побоище. Быстро оглядевшись кругом и удостоверившись, что ни сэра Валентина, ни двух спутников его нет, среди остановившихся на дороге людей, и подивившись слегка тому, что делает ночью среди большой дороги эта женщина, окруженная такой странной свитой, Барнет, остановив на минуту свою лошадь, сейчас же приступил к интересовавшему его вопросу.

— Скажите, пожалуйста, сударыня, — обратился он к Анне: — не видели ли вы одного господина в сопровождении двух слуг, только что проехавшего по этой дороге, завернули ли они по направлению к Стивенеджу, или же повернули в другую сторону?

— Вы говорите про сэра Валентина Флитвуда? — быстро спросила Анна, сразу оживившись.

— Да, про него. Позвольте нам проехать и отвечайте скорее, куда он направился.

Рогер Барнет был человек среднего роста, крепкого, здорового сложения, с широким наглым лицом, с холодными серыми глазами и короткой черной бородой; говорил он всегда быстро и отрывисто.

— Да, сэр Валентин проехал по этой дороге. Посмотрите, как он поступил с моими людьми, когда я попробовала было остановить его. Но скажите мне, кто вы сами?

— Мы — королевские гонцы, — отрывисто ответил Барнет, который снизошел до этого ответа, так как ему пришла в голову счастливая мысль при виде свежих лошадей убитых и раненых слуг Анны.

— Вы тоже преследуете сэра Валентина?

— Да, мы должны арестовать его.

— Как арестовать? За то, что он убил моего брата? Но разве ее величество уже слышала об этом?

— Я должен арестовать его за государственную измену, и если это ваши лошади, то именем короля…

Но Анна прервала его радостным возгласом:

— За государственную измену? Но ведь в таком случае как католика, его ждет верная смерть, — воскликнула она и невольно подумала, что сама судьба — на ее стороне, так как за убийство брата вряд ли правосудие нашло бы возможным покарать его. В таком случае, чтобы отомстить ему за брата, ей стоило только приложить все усилия, чтобы гонцы королевы настигли его, и тогда она будет отмщена.

— Он поехал по направлению к Стивенеджу, — сказала она: — поезжайте скорее, и я поеду с вами.

— Нет, сударыня, нас и без того много, но ваши лошади свежее моих, я возьму их и оставлю вам своих.

Он сошел с лошади и приказал своим людям сделать то же. Но потом, опустив нечаянно руку в карман, он вдруг воскликнул:

— Письма королевы, я должен доставить их вовремя, это значительно задержит меня. Сударыня, не знаете ли вы, где живут сэр Вильям Грашау и мистер Ричард Брюбай?

— Оба живут недалеко отсюда: первая дорога направо.

— В таком случае мне сейчас же надо будет ехать туда, и предоставить сэра Валентина на время самому себе. Которая из этих лошадей лучшая? Пусть один из ваших слуг проводит меня до дома этих господ.

— Но зачем вам терять время, сударь? — заметила ему Анна. — Пусть кто-нибудь из моих слуг доставит эти письма по назначению.

— Если письма поручаются мне, — гордо возразил Барнет, — то они передаются мною только в руки того, кому они назначены. Я свезу эти письма, а затем еще всегда успею захватить и изменника. С вашего позволения я возьму вот эту лошадь и эту, а также эту. Ну, живо слезайте с лошадей и переседлайте их!

— Но неужели вы не можете послать кого-нибудь в погоню за Флитвудом, пока вы сами будете отвозить эти письма? — спросила Анна, не протестуя против захвата своих лошадей (до ее лошади еще пока никто не касался).

Барнет коротко рассмеялся и сказал отрывисто:

— Мои люди едут со мной.

Может быть он не вполне доверять своим людям, может быть, он не хотел, чтобы честь поимки преступника принадлежала кому-нибудь другому, кроме него; может быть, он думал, что для предстоящей схватки понадобятся все его наличные силы, во всяком случае он видимо твердо решился не преследовать пока своей жертвы, до поры до времени.

— Но ведь вы можете совершенно упустить из виду сэра Валентина! — воскликнула Анна с нетерпением.

— Пустяки! — ответил он спокойно, — ведь троим всадникам трудно проехать так, чтобы их не заметили. Рано или поздно мы их нагоним.

Несмотря на спокойный тон его голоса, Анне все же показалось, что в душе он разделяет ее опасение.

— Его надо преследовать по горячему следу, — продолжала она, — ему надо помешать продолжать путь, его следует как-нибудь задержать, пока вы не подъедете, — горячо убеждала она.

Барнет угрюмо посмотрел на нее, как бы соглашаясь с ней и в то же время сознавая, что то, о чем она говорит, невозможно исполнить.

— У меня лучшая лошадь во всей стране, — сказала она, — я настигну его во что бы то ни стало, и если только есть какая-либо возможность, я задержу его до вашего прихода. Диксон, — проговорила она, обращаясь к слуге, который держал фонарь, — проводи этих господ до дома сэра Вильяма Грашау и мистера Брюбай, а затем отведи всех раненых домой и позаботься о том, чтобы им была оказана необходимая помощь, а Ты, Френсис, — эти слова относились к стоящему близ нее юноше, — ты поедешь со мной, так как и у тебя как раз хорошая лошадь.

— Милостивая госпожа, — нерешительно заметил Диксон, — умоляю вас, не рискуйте так своею жизнью, ведь вас могут ограбить, убить. Не ездите одни без провожатых.

— Успокойся, Диксон, и делай так, как тебе приказано. Я поеду так быстро, что сам дьявол не поймает меня, до тех пор пока не настигну этого проклятого изменника, а затем я поеду дальше с ним и его провожатыми, пока не подоспеет мне на помощь вот этот господин со своими слугами. Я даю слово, что сделаю со своей стороны все, чтобы задержать этого негодяя, я буду для него обузой, я силою и хитростью заставлю его задержаться в пути. Итак, Диксон, исполняй мое приказание, а ты, Френсис, следуй за мной. Неужели я должна быть трусихой только потому, что имела несчастье родиться женщиной и принуждена носить юбку вместо штанов? — и, говоря это, она повернула свою лошадь и понеслась по направлению к Свивенеджу, сопровождаемая своим верным пажем Френсисом.

— Для нас это очень выгодно, что сэр Валентин, как раз имел глупость убить ее брата, — проворчал сквозь зубы Рогер Барнет, видавший на своем веку немало странных вещей и переставший давно удивляться чему бы то ни было, особенно если в дело была замешена женщина.

В то время как происходил этот разговор между преследователями несчастного сэра Валентина, Гель и его спутники уже проехали Стивенедж, и медленно продвигались дальше, несмотря на страстное желание ехать как можно скорее. В те времена проезжие дороги находились в таком состоянии, что подвигаться по ним можно было почти только шагом, и то на каждом шагу подвергаясь опасности, что лошадь сломит себе ногу, и всадник полетит с нее кубарем. Недаром Елисавета всегда так негодовала на подобную медленную езду, когда она горела нетерпением получить письмо или отослать таковое к Марии Стюарт.

Гонец проезжал не более шестидесяти миль в день, причем часто рисковал своею жизнью при такой быстрой по тогдашним временам езде. Сами лошади тоже не отличались особенно быстрым бегом, и только единственным утешением могло служить то обстоятельство, что если беглец не мог подвигаться вперед так быстро, как он желал этого, то и его преследователь двигался не быстрее его.

Ночное путешествие наших трех путников совершалось в полном молчании; каждый из них был погружен в собственные мысли. Перед умственным взором Геля все время носился чудный облик Анны Хезльхёрст: чем больше он смотрел на него, тем глубже он вздыхал при мысли, что обстоятельства принудили его бежать от нее; он старался представить себе, что она теперь делает, как ей придется, вероятно, заботиться о своих раненых и убитых слугах. Он от души сожалел, что доставил ей столько неприятностей, совершенно помимо своей воли, и с огорчением думал о том, с какой ненавистью она относилась к нему, к воображаемому убийце ее брата, который еще, сверх того, чуть ли не грубо обошелся с ней самой и изранил всех ее слуг, оставив ее почти беззащитной на большой дороге.

Но во всяком случае утешением могло служить то обстоятельство, что ненавидела она ведь собственно не Геля Мерриота, а сэра Валентина, она ненавидела роль, которую должен был играть актер, но не самого актера. Хотя, к сожалению, часто бывает, что ненависть переносится в таком случае и на действующее лицо; никогда она не будет в состоянии простить ему также за то, что он взялся помочь сэру Валентину, ее злейшему врагу.

Гель решил про себя, что, если когда-нибудь судьба сведет его снова с ней под настоящим его именем, он никогда не сознается ей, какую роль он когда-то сыграл в ее глазах, пусть все происшедшее только что между ними канет в вечность. Единственным преимуществом во всем этом деле было только то обстоятельство, что он теперь узнал ее имя и где она живет; когда-нибудь, может быть, он будет в состоянии явиться к ней в дом под своей настоящей фамилией.

Но чем-то кончится их теперешнее приключение? Оно настолько странно и невероятно, что если бы он рассказал о нем своим друзьям в Лондоне, те не поверили бы ему и подумали бы, что все это — плод его пылкого воображения. Удастся ли спасти сэра Валентина? Гонится ли еще за ним Рогер Барнет, или он бежит только от воображаемой погони? Пока, в настоящую минуту, все позади их было еще тихо, не слышно было ни лошадиных копыт, ни людских голосов. По-видимому, Барнета задержала встреча с Анной и ее людьми, и, кроме того, он должен был отдать еще письма, которые ему, вероятно, поручила передать королева, чтобы оттянуть минуту ареста сэра Флитвуда.

Гель, погруженный в свои мысли, ехал все время молча. Боттль несколько раз порывался было завязать с ним разговор, но тот отвечал так неохотно и односложно, что Боттль, победив свое видимое отвращение, подъехал наконец к апатичному ему Антонию и завязал с ним разговор; тот слушал молча речи Кита и только изредка мычал ему что-то в ответ.

— Знаете что? — говорил ему Боттль, — я удивляюсь только тому, что папист может терпеть в своем доме пуританина, и пуританин может жить в доме паписта.

Антоний сначала молчал, не желая отвечать на подобную дерзкую выходку, но потом сказал, как бы давая самому себе урок в смирении:

— Дело в том, что я каждый день проклинаю себя, что не ухожу из дома паписта; каждый день я собираюсь это сделать и не могу, потому что тело мое немощно и слабо: я вырос в доме сэра Валентина и не могу принудить себя уйти от него.

— Ну, я думаю, тут немалую роль играет и то обстоятельство, что хотя имение и разорено, но все на ваших руках, так как господин ваш почти всегда живет за границей… Я уверен, что вы умеете вознаграждать себя за те угрызения совести, которые вам приходится испытывать.

— Я вижу, что вы не скупитесь на насмешки, но имейте в виду, что они нисколько не трогают меня. Как могут люди неверующие толковать об угрызениях совести, разве они понимают что-нибудь в этом?

— Как, я — неверующий? Хотя я и солдат и веду довольно веселую жизнь, тем не менее моя вера, может быть, получше вашей: я ведь тоже в свое время был пуританином, в те времена, когда я еще служил в сыщиках, мне приходилось довольно солоно. Вот вы — дело другое: какой вы пуританин, живя в свое удовольствие на жирных хлебах?

— Хороши жирные хлеба, от которых я, однако, не пожирел, — ответил Антоний, оглядывая свою тощую фигуру: — может быть, вы правы, и мне жилось действительно недурно, если сравнить с моим настоящим положением, где я должен принимать участие в вынужденном бегстве и находиться в обществе такого непутевого человека и грубого солдата, как вы.

И с этими словами Антоний быстро отъехал от Боттля, а тот так был поражен этим неожиданным ответом, что отпрянул назад и поехал дальше уже молча. Гель в это время мысленно располагал, как бы лучше устроить так, чтобы вовремя дать отдохнуть своим лошадям и людям. Как он, так и Боттль почти совершенно не спали в предыдущую ночь, между тем как Антоний преспокойно провел ночь в теплой, мягкой постели, поэтому самое справедливое — заставить его караулить, пока они с Боттлем лягут немного отдохнуть в гостинице, в которой решено было остановиться рано утром, чтобы Гель успел снять свою фальшивую бороду. Люди Барнета и он сам тоже, конечно, нуждались в отдыхе и в подкреплении своих сил пищей и сном, и поэтому нечего было бояться, что они застигнут их врасплох.

Ночь проходила, стало заметно рассветать, они ехали через много деревень и маленьких городков и везде старались шуметь, как можно больше, чем привлекали жителей к окнам и этим невольно заставляли их обращать на себя внимание. Наконец, уже утром они подъехали к гостинице, заранее намеченной Гелем, но раньше, чем слезть с лошадей, Гель потребовал к себе хозяина гостиницы, чтобы узнать, есть ли у него в запасе свежие лошади. Боттль взял на себя переговоры. Он скоро сговорился с хозяином гостиницы, и тот привел требуемых лошадей. Боттль осмотрел их и затем уговорился насчет цены, и тогда только Гель соскочил с лошади и пошел в комнаты, причем потребовал себе отдельный номер и приказал принести себе воду и бритву для бритья, а затем подать закусить ему и его спутникам. Антоний остался при лошадях и с помощью хозяина и под предлогом, что хочет посмотреть, каковы они, быстро поехал по направлению, откуда мог появиться Барнет, в то время как Гель и Боттль с жадностью накинулись на рыбу, яйца и пиво, поданные услужливым хозяином, с которым Гель и поспешил расплатиться уже заранее, чтобы потом, в случае внезапной тревоги, не было каких-нибудь недоразумений, которые могли бы помешать им продолжать свой путь. Окончив свою трапезу, Гель быстро сорвал свою фальшивую бороду и при помощи Боттля чисто обрил себе подбородок, который успел уже слегка обрасти бородой.