– А они прекрасны?

Зачем, ну зачем она это сказала?

– Вы знаете, что это так, сэр, и пользуетесь ими, чтобы достичь потрясающего эффекта.

– Вы потрясены?

– Вовсе нет.

– Конечно, вы же не лежите на моих коленях, и я не ласкаю вас. Мы же говорили о Кокетке, не так ли?

Ее щеки вспыхнули.

– Безнравственно говорить такие вещи монахине!

– Для монахини безнравственно отвечать.

– Я не отвечала!

Он молча обвинял ее во лжи и был прав. Но потом сказал:

– Прошу прощения. Нечестно играть в такие игры, когда вам некуда бежать. Итак, какой язык для вас родной?

Петре показалось, будто ее выбросили бездыханной из морской пучины, где она тонула, на твердую землю.

– Итальянский.

– Тогда ваши лингвистические способности потрясающи. Ваш французский хорош, а английский почти идеален.

– Почти?

– Увы, легкий акцент, но он очарователен.

Она улыбнулась, но тут же поняла, что ее ласкают, только другим способом.

– Как вам удалось так хорошо им овладеть? – спросил он.

Петра попыталась найти ловушку в этом вопросе, но не нашла.

– У меня была няня-англичанка, потом английская гувернантка. А как вам удалось так хорошо овладеть французским?

– У меня были французская няня и гувернантка, а главное – моя мать была француженкой и говорила с детьми по-французски. Ваша мать была англичанкой?

– Нет.

– А отец?

Петра помедлила, потом сказала:

– Да.

– Он говорил с вами по-английски?

– Нет.

– Он умер, когда вы были ребенком?

– Он ушел.

– Понимаю. А ваша матушка?

– Недавно умерла.

– Мои соболезнования. – Он, похоже, говорил это искренне. – Вы поэтому стали монахиней?

– Я прожила в монастыре несколько лет.

Он не ожидал этого и не был этому рад. Однако она не увидела ни намека на раздражение. Святой Петр, он, кажется, нравится ей, а это уже опасно.

– Сколько вам лет? – спросил Робин, но тут в ее окно резко забарабанил дождь. Она повернулась, и он воскликнул: – Чума его побери!

Поглощенные разговором, они не заметили перемену погоды. Небо затянули тучи, сверкнула молния. Прогремел гром. Карета дернулась, когда лошади испугались, а потом покатилась быстрее.

Собачка взвизгнула и забилась под сюртук мистера Бончерча. Петра пожалела, что не может сделать то же самое. Она боялась молнии. Следующая молния осветила внутренность кареты, заставив Петру отпрянуть от окна и прижаться к Робину. Вместо того чтобы защитить ее, он сунул ей в руки дрожащую собачку, а сам опустил окно со своей стороны, чтобы позвать слугу, скачущего рядом.

– Поблизости есть какой-нибудь приют, Пауик?

– Не видать, сэр! – крикнул тот в ответ, горбясь под хлещущим дождем, его лошадь испуганно вращала глазами.

Петра накрыла трепещущий комок шерсти подолом своего платья, бормоча слова утешения, которые ей самой были необходимы.

– Ты знаешь, как далеко мы уехали? – спрашивал Бончерч.

– Наверное, миль пять, сэр.

Он закрыл окно и отбросил мокрые волосы с лица, но улучил мгновение, чтобы посмотреть вниз и улыбнуться. Петра осознала, что ее голые ноги открыты до самых колен.

– Хорошо? – резко спросила она.

– Просто замечательно. – Но потом он вернулся к делу: – Слишком далеко, чтобы возвращаться. Слишком далеко до следующего города. – Он вытащил из кармана сюртука тонкую книжечку и открыл ее, чтобы свериться с картой.

В этом достойном порицания повесе сейчас не было ничего ленивого или праздного. Учитывая ситуацию, Петра была этому рада. Но с собакой или нет, она все-таки права, считая его опасным. С ним будет нелегко справиться и нелегко от него отделаться.

Чтобы прикрыть ноги, она вытащила из-за пояса платок святой Вероники[3] и, завернув в него собачку, прижала ее к себе и пробормотала:

– Из огня да в полымя, Кокетка. И ты, и я. Но я не позволю тебе сгореть.

Глава 3

Робин на все лады проклинал себя. Он знал об опасности грозы, но увлекся играми и потерял контроль над ситуацией. Даже Кокетка пыталась предупредить его. Теперь они оказались посреди пустынного поля, а над головой у них бушевала гроза. Если молния попадет в карету, карета может загореться.

Дождь барабанил по крыше кареты, из окон, заливаемых струями дождя, ничего не было видно. Через несколько минут дорога превратится в грязь, и карета не сможет проехать. Если они и переживут грозу, то застрянут здесь на ночь.

Робин ткнул пальцем в карту.

– Следующая станция Нувион, – крикнул он. – Мы попытаемся добраться туда, но все равно смотрите в окно, вдруг появится какое-то убежище.

Петра выглядела такой же перепуганной, как бедная Кокетка. По крайней мере собака была укутана, но ничто не могло защитить ее от шума.

Робин снова опустил окно, чтобы отдать приказ ехать как можно быстрее. Карета рванулась вперед, но вдруг резко накренилась набок. Сестра Иммакулата отлетела к нему. Робин поймал ее. Даже несмотря на то что он сразу же отпустил ее, вспышка, похожая на молнию, только другого рода, пронзила его. Ему показалось, что он увидел в ней похожий ответ. Карета выправилась и понеслась дальше.

– Так можно было раздавить Кокетку, – крикнула она.

Робин открыл корзину с едой, стоявшую на полу, и вытащил кувшин с вином. Он взял запеленатую собачку и сунул на освободившееся место, проследив, чтобы Кокетка могла дышать. После чего закрыл корзину, посмотрел на кувшин, откупорил его и сделал большой глоток. Затем предложил монашке последовать его примеру. Монашке со стройными ножками и восхитительно изящными лодыжками.

Она покачала головой, изо всех сил сжимая ремень на дверце, но ее все равно мотало из стороны в сторону, а в глазах ее застыл ужас.

Робин поставил кувшин.

– Идите сюда.

Она покачала головой. Тогда Робин сгреб ее в охапку и потянул к себе.

– Я могу упираться ногами, чтобы удержаться на месте. Ваши для этого слишком короткие. Отпустите ремень.

Петра сдалась. Он прижал ее к себе одной рукой. Она вцепилась в его сюртук. Карета теперь бешено раскачивалась под безумный аккомпанемент треска, грохота и раскатов грома. За ослепляющей вспышкой последовал взрыв, прогремевший, казалось, прямо над ними. Карета сильно накренилась в сторону Робина, и сестра Иммакулата перекатилась прямо на него. Он еще крепче прижал ее к себе.

Он обеспечивал ее безопасность, но надо быть мертвым, чтобы не заметить полные груди, прижавшиеся к нему без всякого намека на корсет, который испортил бы удовольствие. Крепкие ягодицы были почти под его рукой, без всяких обручей или многослойных нижних юбок, мешающих ощутить их.

Он не мог сопротивляться желанию скользнуть рукой еще ниже. Если небесный гнев испепелит его сейчас, по крайней мере это будет справедливой карой за то, что он делает. Только бы она была женщиной другого сорта. Ее ножны были всего в нескольких дюймах от его кинжала, а любовный турнир в грозу мог быть просто великолепным.

От его прикосновения она напряглась, готовая оттолкнуть его. Он крепче сжал ее и опустил губы к ее уху.

– Приношу извинения вашему небесному жениху, сестра, но, думаю, он предпочел бы, чтобы я сохранил вас в безопасности.

Она попыталась вывернуться и после очередного толчка кареты в другом направлении оказалась сидящей верхом на Робине.

– Прекратите! – вскрикнула она.

– У меня, конечно, есть таланты, – рассмеялся он, – но управление погодой не входит в их число.

– Вы знаете, что я имею в виду.

Еще одна ослепляющая вспышка и грохот заглушили ее протесты. Она впечаталась в него руками и ногами, пригнув голову. Робин улыбнулся, наслаждаясь необузданной силой бури и энергией молний между их раскачивавшимися телами.

Неужели монашки ходят голыми под рясой? Или целомудрие требует ограничений? Он читал, что некоторые монахи носят днем и ночью тесные кальсоны как средство против самонаслаждения. Иногда они делались из кожи или даже из овчины. Ему понадобилась бы металлическая броня, чтобы защититься от этой монашки.

Он снова рассмеялся.

Она подняла на него полные страха глаза, ее головная накидка сбилась набок.

– Вы сошли с ума!

Он не удержался и поцеловал ее.

Ее полуоткрытые губы крепко сжались, но не сразу.

Она снова оттолкнула его.

Она была наполовину готова. Он ласками уговорил ее открыть губы, погрузился в ее рот и начал приподнимать ее юбку. Она отвечала на его поцелуи.

Но потом отпрянула от него и напряглась.

– Мои извинения, сестра, – пробормотал он. – Буря…

Она облизнула губы. О, не надо!

– Вы тоже боитесь? – спросила она.

– Очень.

– Это глупо, я знаю…

– Вы называете меня глупым?

– Нет, но я не люблю грозы.

– А я люблю. Они возбуждают меня. Но я буду хорошим.

Он поцеловал ее в висок, чтобы успокоить. Но его это не успокоило. Ничто не могло успокоить его, пока они были вместе, как сейчас, но он сразился бы с целой армией, чтобы не разлучаться.

– Совсем не глупо бояться опасности, – сказал он. – У меня у самого сердце колотится. Вот, пощупайте.

Он прижал ее левую руку к своей груди. При расстегнутом жилете только рубашка лежала между его кожей и жаром ее ладони. Она так и держала ладонь, пока не осознала, в какой они позе, и яростно оттолкнула его.

Но тут карета резко наклонилась влево, возможно, даже скатилась в канаву. Робин приготовился к настоящему бедствию, готовый прикрывать ее изо всех сил, но экипаж выправился и покатился дальше. Он надеялся, что форейтор все еще управляет лошадьми, но даже если нет, он все равно не мог сейчас сделать ничего, кроме как скакать на полной скорости и оберегать своих подопечных от травм.

Сестра Иммакулата пыталась сомкнуть ноги и все время ерзала. Когда она смирилась с поражением, то все еще сидела на нем верхом, но он был в опасности воспламениться. И о Юпитер, ее запах – земной, не парфюмерный, но опьяняющий.

Когда-нибудь он прикажет сделать для нее духи. Парфюмированную воду для ее шелкового белья, парфюмированный лосьон для ее кожи, парфюмированное масло для ее ванны. В которой они будут купаться вместе.

Он хотел, чтобы ее груди были в его ладонях, ее сосок – во рту. Он хотел входить в нее с каждым толчком кареты.

Maledizione, как она так к месту говорила.

– Это кончилось? – прошептала Петра, как будто бог грозы мог ее услышать.

Робин осознал, что молнии и гром определенно продвинулись дальше, хотя дождь все еще лил как из ведра, а карета раскачивалась. Одна гроза шла на убыль, но другая все еще бушевала, а монашка выглядела такой созревшей для любви.

«Кончилось? Моя святая драгоценность, все еще только начинается».

Карета вдруг остановилась.

Петра в ужасе округлила глаза.

– Что опять случилось? – Тут она поняла, в какой позе находится, и отпрянула от него как раз в тот момент, когда он отпустил ее.

Она бросилась в противоположный конец кареты и забилась в угол. Ее «Нет!» прозвучало одновременно с его «Все в порядке?».

Они смотрели друг на друга, тяжело дыша.

Робин отвернулся, радуясь необходимости опустить окно и узнать, что случилось. Глубоко в трясине, подумал он, при этом имея в виду не дорогу.

– Мы застряли? – крикнул он.

– Пока нет, сэр, – ответил Пауик, – но скоро застрянем. Впереди что-то виднеется. Как будто свет пробивается сквозь ставни.

– Слава Богу. Вели форейтору ехать осторожно, а сам поезжай вперед договориться об убежище.

Когда карета двинулась вперед, Робин посмотрел вниз, игнорируя дождь, льющийся ему на голову.

– Ну как там? – спросила сестра Иммакулата.

Он всунул голову назад, поднял стекло и повернулся к ней, вытаскивая платок, чтобы вытереть волосы. Она предложила ему свой – такой же простой и белый, как его, только меньше.

Он поблагодарил ее и взял его.

– Там грязь шесть дюймов глубиной, а конца дождю не видно, льет как из ведра. Благодарите Бога, сестра, что в этом месте нам предложат кров.

Петра схватила четки.

– Конечно, но сколько мы здесь простоим?

– До тех пор пока дорога снова не станет твердой. Спешить незачем.

Ее бледное лицо было напряженно. Действительно ли ее единственной проблемой была визжащая Содуэрт? Он вдруг подумал, не воровка ли она. Он поверил ей на слово, что сундук принадлежит ей. Это был весьма подходящий для монашки предмет багажа, но, возможно, он не принадлежал ей.

Слабое поскуливание заставило Робина вздрогнуть. Он совсем забыл о Кокетке. Робин открыл корзину и поморщился:

– Она от страха запачкала ваш платок. Это святотатство?

– Нет.

Он извлек все еще дрожавшую собачку, а платок оставил в корзине.