Лора Эштон - Тайна «Прекрасной Марии»

— Господи, помилуй, — взмолилась Салли и откинулась на подушки. — Знаешь, что я скажу тебе, Поль, — сказала она наконец. — Я не думаю, что ты можешь сделать многое. Походив холостяком, он теперь сломя голову хочет жениться и никого и не спросит, что ему нужно делать. Было бы жестоко предать их.

— Ты очень хорошо все устраиваешь, — подытожил Поль.

— Я воспринимаю все так, как будто это был бы Дэнис, — объяснила Салли. — Дина Мишле — это все, что я могу усвоить. Но, как говорил мой дедушка, не всякая капля бывает последней.

— Какая капля?

— Не знаю, но она не всегда переполняет чашу людского терпения.

— Ладно, не будем насчет терпения, — предложил Поль. — Я рад, что ты хотя бы не рассердилась.

— Я не могу желать зла твоему ребенку, Поль. — Она поцеловала его. — Честное слово.

Поль наклонился к ней. Такие откровения были ему не знакомы, и он с удовольствием нашел в них успокоение и решение всех проблем.

— Ты не видел сегодня судью Крайре? — вдруг спросила Салли. — Ты вернулся из-за меня.

Поль покачал головой.

— Это было бы бесполезно, милая.

— Тогда они возьмутся за Габриэля. Когда?

— Через две недели.

— И повесят его.

— О Господи, Салли. — Поль зарылся лицом в ее волосы. — У него нет священника, и я не могу рассматривать это как справедливость. — Ему было хорошо просто лежать рядом с ней. — Если б он был белым, его бы отпустили.

Он беспомощно развел руки.

— Салли, я не знаю, что делать. Я могу устроить ему побег, но от этого ему будет только хуже.

«Почему он меня спрашивает», — подумала Салли. Поль всегда обсуждал с ней домашние дела, и иногда вопросы такого рода. Это было что-то новое. Она попыталась понять проблему. Она не хотела рассматривать ее.

— Поль, я знаю один способ, как вывезти Габриэля отсюда, но я боюсь даже подумать об этом. Моя совесть не станет чище, как, впрочем, и твоя, если мы позволим его повесить.

— Что это за способ? — уточнил Поль.

— Железная дорога. Подземная железная дорога. Но если нас поймают, нам будет не слаще, чем Габриэлю.

Поль напряженно смотрел на нее.

— Ты бы сделала это?

«Если нервы не сдадут», — подумала Салли. Она медленно кивнула.

— А ты?

Часом позже Мама Рэйчел открыла дверь. В руках она несла поднос с рисом и курицей, но после секундной паузы попятилась и вышла, улыбаясь. В спальне было темно. Все, что ее освещало, — это лампа у кровати и красноватые искры из трубы сахароперерабатывающей фабрики, свет от которой проникал сквозь щель в занавесках.

Мисс Салли прямо сидела на кровати. Мистер Поль сидел рядом с ней. По его обнаженной груди и плечам Мама Рэйчел поняла, что произошло. И ее переполнило чувство радости.

Она поставила поднос на столик в холле. Была еще одна вещь, которую надо было сделать, и время было для этого подходящим. С огоньком в глазах она пошла в комнату Холлис.

Холлис в ночной рубашке умывалась над синей китайской раковиной, стоящей на подставке из вишневого дерева рядом с трюмо. Когда Мама вошла, она повесила полотенце на спинку стула.

— Где ты была? — Холлис не отличалась терпением. — Я уже обзвонилась. Ты же знаешь, что нужна мне. Ты должна подтянуть мой корсет еще на дюйм, что бы я могла надеть зеленое шелковое платье.

И она указала на него пальцем.

— Я носила завтрак вашей матери, а вам в любом случае нужно было одеваться в платье другого цвета.

— Это было год назад. И если я еще раз увижу бордовое платье, я умру. А теперь давай, затяни меня.

— Я это быстро сделаю, но сначала я хочу с вами поговорить.

Холлис подозрительно посмотрела на нее.

— О чем?

— Об Адели Скаррон и о том, что вы о ней узнали.

— Откуда ты знаешь, что я что-то знаю?

— Знаю и все.

— Я просто пошутила, — сказала Холлис, не собираясь ей ничего говорить.

— А теперь послушайте меня. Эта Адель хотела убить вашу мать сегодня утром. Она что-то сделал с тем мостиком, я это точно знаю. Я видела ее самодовольную и хитрую, как у хорька, рожицу, когда ваша мать поехала сегодня утром верхом. Но я не могу ничего доказать, а ваш отец не поверит мне без доказательств. Так что соберите все, что у вас есть и сделайте так, чтобы она никогда больше не подошла к вашей матери.

Холлис уставилась на нее.

— Ты должно быть шутишь, я никогда не слышала ничего более глупого.

— Сделайте это, — потребовала Мама. — Я не хочу общаться с этой смазливой двуличной женщиной. Думаю, что у нее хватило бы ума подстроить что-либо с мостиком. Так что не надейся, что я буду тратить на нее свое время.

Мама Рэйчел схватила со спины мокрое полотенце.

— Холлис де Монтень, ты настолько лицемерна, что не хочешь сказать, что у тебя есть против нее.

— Нет.

— Так! — Мамочка хлестнула Холлис по ногам полотенцем. — Ты дашь утопить свою мать, не желая рассказать про Адель?! Что ты знаешь об этой женщине?

— Как ты смеешь? — Холлис подпрыгнула на одной ноге. Ты животное, я прикажу тебя высечь.

Старая няня опять хлестнула Холлис, теперь уже по спине.

— Я держу тебя за ребенка, и ни один из моих детей не будет вести себя так, как ты.

Полотенце еще раз опустилось на Холлис, и она сдалась.

— Ты не дашь этой женщине причинить зло твоей матери, — повторила Рэйчел. — Ты сделаешь это, даже если ты хочешь гореть в огне с величайшими грешниками; иначе я буду лупить тебя, до тех пор, пока ты не сможешь сидеть.

Холлис метнулась за кровать, испуганно глядя на разъяренную няню. Если у Холлис и была совесть, то этой совестью была Мама Рэйчел.

Мама перекинула полотенце через руку и пошла вокруг кровати.

— Ладно, ладно, — взмолилась Холлис. — Оставь меня в покое. Я разберусь с этой Аделью.

Мама хлопнула в ладоши.

— Ну вот и хорошо, я знала, что в тебе есть совесть. Когда надо, ты всегда сделаешь то, что просят. Теперь давай я затяну твой корсет.

Холлис ухватилась за кровать, но промолчала. Мама Рэйчел завязала шнурки корсета, и Холлис с облегчением выдохнула.

— И оставь свою сестру и мистера Превеста в покое, а не то я расскажу твоему отцу, что ты собиралась сделать. Это разобьет его сердце, но я уверена, что он не возьмет тебя на бал в Вашингтон. Подумай об этом.

С этими словами Мама победоносно удалилась, оставив Холлис наедине с больной спиной и задетым самолюбием.

Холлис рассматривала Адель Скаррон, сидевшую по другую сторону обеденного стола. Когда Холлис сняла траур, Салли заказала переделать для Адели некоторые из платьев полутраурных оттенков, и сейчас она была в платье лилового цвета с глубоким декольте и полоской кружев, придающей ему определенную скромность, соответствующую данной ситуации.

Холлис была «очарована» тем, что в сочетании с этим цветом кожа Адели приобретала бледно-желтый оттенок. «Маленькая лгунья. Как она могла подумать, что папа будет потакать всем ее причудам?»

Мама Рэйчел утвердила Холлис в роли ангела мести, но видя ухмылки и глупые улыбки, которыми Адель одаривала сидящего с другого конца стола смущенного Поля, Холлис поняла, что ее это начинает забавлять. Она положила вилку и, обращаясь к Адели, задумчиво произнесла:

— На твоем месте я бы не торопилась снимать траур так скоро.

Адель посмотрела на нее широко открытыми, отливающими позолотой глазами, выражающими подчеркнутую абсолютную невинность.

— А почему нет? Прошел почти год, и если мадам де Монтень считает это нормальным…

— Хорошо, за исключением того момента, — сказала Холлис голосом мягкого наставника, — что лиловый — такой неприятный цвет. Особенно когда у девушки кожа с желтоватым отливом. Если ты захочешь, я бы с радостью помогла тебе выбрать что-нибудь более подходящее.

Адель смутилась. Эмилия захихикала в поднесенную к губам салфетку. Фелисия, которая давно хотела добиться временного перемирия со старшей сестрой, решила привести Адель в еще большее замешательство и добавила, придав при этом своему голосу максимум иронии:

— Боюсь, что мама так сильно хотела избавить тебя от затрат на новые платья, что забыла подумать об адекватности цвета.

Адель закипела от сознания того, что ее тщательно подготовленный план рушится, а также от сонного взгляда, который она случайно поймала на лице Поля, когда он буквально выскочил из спальни своей жены. В этот момент она почувствовала, что невыносимо устала.

— Я ни у кого из вас не прошу помощи! — бросила Адель резко и с такой силой воткнула нож в мясо, что он заскрипел по тарелке.

Люсьен ухмыльнулся, а тетя Дульсина была крайне удивлена.

— Мне кажется, они не хотели вас обидеть, душечка, — проговорила она.

Для нее — бесхитростной и глуповатой — в этих словах ничего дурного не было, и уж конечно, лиловый смотрелся отнюдь не соблазнительно на этой малышке. Но что-то в грубоватой ухмылке Холлис и в веселом настроении Люсьена и Фелисии подсказывало ей, что здесь несомненно было что-то глубокое. Тетушка Дульсина беспомощно вертела головой, смотря то на Адель, то на Поля.

— Я уверен, что Адель в состоянии сама выбирать себе туалеты, — сказал Поль, одарив Холлис уничтожающим взглядом. Он не очень понимал, за что его дочь не любит Адель, и от сознания этого чувствовал себя довольно пристыженным. Не терпящим возражений голосом он предложил сменить тему разговора.

— Дэнис, я хотел бы поговорить с тобой после ужина, да не нервничай, ты! — добавил он уже шепотом. — Твоя мать защищает тебя в суде.

Поль посмотрел на Баррета и решил, что было бы лучше убить двух зайцев сразу.

— Баррет, я хочу, чтобы ты присоединился к нам. Если Дэнис собирается платить за обучение своей Дины у мадам Беллок, ему бы неплохо было знать, как идут дела.

Адель, затаив гнев, доедала ужин, а Холлис, остановив на ней полный антипатии взгляд, ушла в себя, размышляя, как провести время.

Так как Салли отсутствовала, Холлис попросила женщин удалиться, как только Тестут начал убирать со стола. Сама же она подстерегла Адель у двери гостиной:

— Давай на время оставим в покое моих сестер и тетушку.

— Я не обязана с тобой говорить, — вспылила Адель.

— А жаль, я надеялась, что ты расскажешь мне об одной своей подруге, — сказала Холлис, — Терезе Д’Обер.

Только короткий резкий вдох указывал на то, что Адель знает, о ком идет речь.

— Я не знаю никого с таким именем, — сказала она отчетливо.

Холлис недоверчиво взглянула на нее и насильно взяла под руку.

— Почему бы нам не пойти в гостиную, я бы освежила твою память.

Адель недовольно отняла свою руку, но тем не менее прошла за Холлис в гостиную, зло шурша лиловыми юбками по дубовому полу.

— Вот почему я рекомендовала тебе не снимать траур так быстро, — намекнула Холлис. — Я думала, ты побудешь в трауре по Терезе… Ведь она же умерла во Франции.

— Ты слишком много на себя берешь, — прошипела Адель, но Холлис заметила, что ей потребовалось усилие, чтобы держать себя в руках.

Холлис удобно уселась на стуле.

— Что ты сделала с настоящей Аделью? — требовательно спросила она. — Ты убила ее так же, как хотела убить мою мать?

— Это была скарлатина.

Адель, сжав губы, взяла себя в руки.

— Тереза умерла от скарлатины, она была моей компаньонкой.

— Мне показалось, ты сказала, что не знаешь ее.

— Нельзя удержать в памяти все.

Холлис сложила руки на коленях. Ее зеленые глаза изучающе смотрели на Адель.

— С тех пор, как ты здесь появилась, я не задумывалась о тебе. Не люблю двуличных женщин. Поэтому я написала отцу Розьеру в Сент Мартин. — Холлис сделала набожное лицо. — Он был неприятно удивлен, написав, что никогда бы не подумал, что ты способна на такое. И я уверена, что папа тоже никогда бы не подумал, — добавила она, — он не переносит лгунов.

Краска гнева залила щеки Адель.

— Как ты смеешь?! Я видела, как ты бегала за Романом Превестом, да и за другими мужчинами здесь. У тебя моральные принципы, как у куницы. Как смеешь ты выдвигать против меня такие обвинения?

— Я никогда не пыталась никого убивать, — возразила Холлис. Она начинала входить во вкус. — Ты лучше присядь, а то в ногах правды нет.

— Ты — сука, — выпалила Адель.

Холлис повела элегантным плечиком.

— По крайней мере я не дальняя бедная родственница, пытающаяся казаться лучше, чем есть на самом деле. А так как ты даже не наша бедная родственница, ты лучше присядь и послушай, прежде чем обнаружишь свою задницу на дороге и свою дешевую сумочку в руках.

Адель стиснула зубы. Первая реакция была — дать Холлис пощечину, но потом страх быть разоблаченной пересилил это желание. Достичь таких высот и все разом потерять только потому, что Холлис написала этому священнику!

— Не думаю, — начала она, — что отец поверит хоть одному твоему слову.