Знаешь ли ты, как я страдала в то время, когда ты считал меня неверной и легкомысленной? Я сражалась одна против моих мучителей — моя строгая честная мать умерла, мой единственный брат был далеко... Меня хотели заставить молчать, а я на это ни за что не соглашалась... Я сохранила завещание старого Адриана, но мои мучители этого не знали. Однажды, когда Павел Гельвиг спросил меня, чем я могу доказать находку, я показала им бумагу, и именно тогда наступила ужасная развязка! В тот день мой отец был в гостях, и, по-видимому, он выпил слишком много вина. Он кинулся ко мне и начал трясти с такой силой, что я закричала от боли. Он спрашивал меня со злостью: неужели мне не дорога его честь? Но, не успев еще докончить фразу, он вдруг резко оттолкнул меня, его лицо приобрело коричневый оттенок — и он упал, пораженный ударом... Когда мы подняли его, он еще дышал. Его взгляд был с ужасом устремлен на меня, и тогда сломилось мое упорство, Иосиф. Когда доктор на минутку покинул комнату, я сожгла бумагу. Я не могла смотреть на моего отца, но, отвернувшись от него, я все же пообещала, что буду молчать. Как дьявольски улыбался Павел Гельвиг во время этой клятвы!.. О Иосиф, я сделала это! Я скрыла украденное наследство в то время, когда нужда бросила тебя на смертное ложе».

Глава XXIV

Фелисита закрыла книгу, она не могла больше читать...

Тетя Кордула, тебя мучили и осуждали люди, которые пользовались украденными деньгами, ставя себя на высокий пьедестал добродетели и честности. Они оттолкнули тебя, и общество слепо подтвердило их приговор. Ты, оклеветанная и осужденная, верно хранила свою тайну. Ты никогда не проклинала тех слепцов, которые часто ели твой хлеб и в нужде принимали от тебя помощь.

Семья Гельвигов стояла выше сомнений. Если бы кто-нибудь осмелился указать на портрет в угловой комнате и сказать: «Это вор», — его побили бы камнями. И все-таки достойный предок Гельвигов обманул сына сапожника. Он умер, запятнав себя воровством, а его потомки гордились богатством старого дома, приобретенным «честным тяжелым трудом». Если бы об этом узнал Иоганн? Если бы он мог заглянуть в эту книгу — он, свято чтивший семейные традиции?..

Фелисита невольно подняла руку с книгой, и ее глаза заблестели... Что мешало ей поставить этот серый ящик на профессорский письменный стол? Он войдет и сядет, ничего не подозревая, за стол. Он заметит ящик, откроет его крышку, вынет книгу и начнет читать до тех пор, пока не угаснет блеск его стальных глаз. Тогда будет надломлено гордое сознание своей правоты и честности. Он в глубине души ощутит тяжесть позора... Этот гордый человек навсегда унизится перед самим собой.

Книга и ящик упали на пол, и горячие слезы полились из глаз Фелиситы. «Нет, лучше умереть, чем причинить ему горе!» Не эти ли уста однажды сказали: «Я бы не пожалела его, если бы с ним случилось какое-нибудь несчастье, и если бы я могла помочь его счастью, я не шевельнула бы для этого и пальцем?» Старая ли непримиримая ненависть заставляла ее плакать, наполняя ее сердце невыразимой болью при мысли, что он будет страдать? Похоже ли на отвращение то сладкое чувство, с которым она представляла себе Иоганна? Ненависть, отвращение и жажда мести бесследно исчезли из ее души. Она потеряла свою опору! Фелисита отшатнулась и закрыла лицо руками: таинственное чувство, затаившееся в ее душе, стало теперь ей так понятно.

Прочь, прочь отсюда! Теперь ее ничто не удерживало больше. Ей оставалось только еще разок пройти по крыше, перешагнуть через порог дома Гельвигов — и она была бы свободна.

Девушка спрятала книгу в карман и уже собралась идти, но вдруг остановилась, затаив дыхание. В зале хлопнула дверь и послышались чьи-то приближающиеся шаги. Фелисита бросилась на галерею, открыла стеклянную дверь, ее глаза беспокойно блуждали по крыше: она уже не могла пройти там незамеченной, ее единственным спасением было — спрятаться... Между стеной и цветочными горшками оставалось узкое пространство. Фелисита поднялась на крышу и схватилась за громоотвод... Кто бы теперь ни пришел на галерею, девушка стояла там как воровка... Она проникла в запертые комнаты. Ее уже обвинили в том, что она знает о серебре. Теперь ее вина была очевидна. Она оставляла этот дом не по доброй воле. Ее выгоняли, и, как тетя Кордула, она должна будет молча нести свой позор всю жизнь...

Безумным взором обвела она галерею. Ее последняя надежда рушилась: профессор не остановился у стеклянной двери, а шел все дальше. Слышал ли он шаги убегающей девушки? Иоганн стоял к ней спиной и мог бы уйти, не заметив ее. Но ветер заставил профессора обернуться, и он увидел девушку, судорожно державшуюся за громоотвод.

Минуту ей казалось, что кровь застыла у нее в жилах от его изумленного взгляда, но потом эта же кровь бросилась Фелисите в голову.

— А, тут стоит воровка! Зовите власти, зовите госпожу Гельвиг! Улика налицо, — закричала она с горьким смехом.

— Ради Бога, — воскликнул профессор, — крепче держитесь за громоотвод, иначе вы погибли!

— Я была бы счастлива, если бы это случилось, — резко прозвучало сверху.

Он не заметил узкой дороги, по которой вскарабкалась Фелисита, и, сбросив цветы, крепко обнял сопротивлявшуюся девушку и увлек ее вниз, на галерею.

Отважный дух девушки был побежден: она была ошеломлена, она даже не заметила, что ее мнимый противник поддержал ее. Фелисита закрыла глаза и не видела, как его задумчивый взгляд остановился на ее бледном лице.

— Фелисита! — прошептал он просящим голосом.

Она вздрогнула и очнулась. Негодование и горечь, годами жившие в ее душе, снова охватили Фелиситу. Девушка сердито вырвалась, и вокруг ее рта опять появились глубокие складки.

— Как вы могли дотронуться до парии? — сказала она резко. Но вдруг ее гордо выпрямившаяся фигура поникла, и девушка закрыла лицо руками. — Ну, допрашивайте меня, вы останетесь довольны моими показаниями.

— Прежде всего успокойтесь, — сказал он тем мягким, успокаивающим тоном, который против воли так тронул Фелиситу у постели больного ребенка. — Оставьте ваше дикое упрямство, которым вы стараетесь меня оскорбить... Посмотрите, где мы находимся. Здесь вы играли ребенком, не правда ли? Здесь отшельница, за которую вы сегодня так горячо заступились, подарила вам свою защиту и любовь... Вы упрямы, озлоблены, горды, и это часто делает вас несправедливой и суровой, но на низость вы неспособны. Не знаю почему, но я был уверен, что найду вас здесь, наверху. Робкое, смущенное лицо Генриха и его невольный взгляд, который он бросил на лестницу, когда я спросил о вас, убедили меня в моем предположении... Не говорите ни слова, — продолжал Иоганн, когда девушка подняла глаза, собираясь заговорить. — Я действительно хочу вас допросить, но совершенно о другом, и, думаю, имею на это право после того, как я прошел через бурю и непогоду, чтобы обнять свою сосну...

Фелисита видела, как задрожали его руки. Молодые люди стояли теперь как раз на том месте, где она только что пережила тяжелую борьбу с собой. Она опустила голову, чувствуя себя виноватой.

— Фелисита, что если бы вы упали? — заговорил он опять. — Должен ли я вам сказать, в какой ужас вы меня повергли вашим отчаянным упрямством?.. И разве не может минута смертельного страдания искупить несправедливость многих лет? — Он остановился, ожидая ответа, но побледневшие губы молодой девушки были крепко сжаты. — Вы так враждебно настроены, что не замечаете перемен. Фелисита, недавно вы говорили, что обожали вашу мать, что она называла вас — Фея. Я знаю, что все, кто вас любит, называют вас этим именем, и я тоже хочу сказать: «Фея, я хочу мира!»

— Я не сержусь больше, — сказала она глухо.

— В ваших устах эти слова значат очень много, но они меня не устраивают полностью. Что пользы в том, что мы помиримся, а потом снова расстанемся на всю жизнь? К чему мне знать, что вы больше не сердитесь, если я не могу убедиться в этом? Если помирились люди, которые были так чужды друг другу, как мы, то они должны остаться вместе. Поедем со мной, Фея!

— Я с отвращением думаю об институте, — быстро ответила она.

По его лицу скользнула улыбка.

— Идея об институте возникла по необходимости. Мне самому пришлось бы тогда плохо... Могло случиться, что я не видел бы вас день — два, а при нашей встрече вокруг стояла бы дюжина любопытных учениц и ловила бы каждое наше слово. Или же госпожа Берг, строгая начальница, сидела бы рядом, не позволяя, чтобы я держал в своих руках эту маленькую ручку... Нет, я хочу постоянно видеть это милое упрямое лицо, я должен знать, что там, куда я вернусь после напряженной работы, меня будет ждать моя Фея, но ведь все это может осуществиться лишь тогда, когда вы станете моей женой!

Фелисита вскрикнула и попробовала вырваться, но он крепко держал ее.

— Эта мысль пугает вас, Фелисита? — спросил он, глубоко взволнованный. — Я хочу надеяться, что этот испуг происходит только от неожиданности. Я говорю себе, что до той поры, когда вы станете моей женой, может пройти еще много времени. Но я постараюсь завоевать вас. Я буду ждать, как это ни тяжело, пока вы по собственному желанию не скажете мне: «Я согласна, Иоганн!..» Я знаю, какие чудеса творятся в человеческом сердце. Я бежал из маленького городка, чтобы преодолеть себя самого, и тогда случилось чудо. Я понял, что то, что я хотел оставить позади, станет блаженством всей моей жизни... Скажите мне хоть слово! Дайте мне надежду!

Молодая девушка понемногу высвободила свои руки. Ее брови нахмурились, словно от сильной боли, угасший взгляд был устремлен на пол, а холодные руки судорожно сжимались.

— Вы хотите получить надежду от меня? — спросила она слабым голосом. — Час назад вы сказали: «Это будет ваш последний бой», — а теперь снова заставляете меня бороться. Но что значит борьба с внешними врагами по сравнению со внутренней борьбой? — Она в отчаянии заломила руки. — Я не знаю, за что Бог вложил мне в сердце эту несчастную любовь.

— Фея!

Профессор протянул руки, чтобы привлечь к себе девушку, но она отстранилась, хотя ее лицо просветлело.

— Да, я люблю вас, вы должны это знать, — повторила она, и в ее голосе послышались и радость, и слезы. — Я могла бы даже теперь сказать: «Я согласна, Иоганн» — но эти слова никогда не будут произнесены.

Он отступил назад, и смертельная бледность покрыла его лицо. Он слишком хорошо знал характер Фелиситы: она никогда не отказывалась от своих слов.

— Вы бежали из N, но почему? — продолжала она тверже. — Я вам скажу почему: ваша любовь ко мне — это преступление против вашей семьи. Она шла вразрез с вашими принципами, и ее следовало вырвать из сердца как сорную траву. То, что вы возвратились с теми же чувствами, произошло не по вашей вине. Вы покорились той же силе, которая заставляет и меня, против воли, любить вас. После тяжелой борьбы гордые аристократы уступили свое место в вашем сердце презираемой дочери комедиантов, но ничто в мире не заставит меня думать, что я сохраню это место на всю жизнь. Несколько недель тому назад вы высказали свое убеждение, что различие положений в браке никогда не сгладится. Вы слишком сроднились с этим принципом для того, чтобы за несколько недель могли его изменить. Вы теперь отрекаетесь от него, но воспоминание все равно останется в моей душе.

Она замолчала в изнеможении. Профессор стоял, закрыв глаза рукой, его губы подергивала судорога. Когда Фелисита умолкла, он опустил руку и тихо сказал:

— Прошлое против меня, но вы все-таки ошибаетесь, Фелисита. О Боже, как мне доказать вам это!

— Внешние обстоятельства нисколько не изменились, — продолжала девушка неумолимо. — На вашу семью не легло никакое пятно, мое положение осталось таким же презираемым, как и прежде. Я перестала бы уважать себя, если бы воспользовалась минутой, когда вы послушались голоса вашей любви, с трудом борясь со своими взглядами. Я спрашиваю вас по совести: не правда ли, вы высоко чтите прошлое вашей семьи? Спрашивали вы себя: одобрили бы ваши предки этот неравный брак?

— Фелисита, вы говорите, что любите меня, и все-таки способны так изощренно мучить? — воскликнул он раздраженно.

Ее взгляд смягчился.

— Я тоже невыразимо страдала, когда вы мечтали о нашей совместной жизни, — сказала она взволнованно. — Между нами вечно будет стоять ваше возможное раскаяние. При каждом вашем мрачном взгляде, при каждой складке на лбу я буду думать: «Настал час, когда он начал сожалеть о прошлом!» Я сделала бы вас несчастным своим недоверием, которое не смогла бы победить.

— Это ужасное возмездие, — глухо сказал Иоганн. — Впрочем, я смело принимаю это несчастье... Я безропотно стану переносить ваше недоверие, как оно ни тяжело. Должно же наступить время, когда все выяснится... Фелисита, я начну жить с вами такой жизнью, что вам не придут в голову никакие мрачные мысли. Конечно, может случиться, что я приду домой с суровым взглядом, который неизбежен при моем призвании, но дома меня будет ожидать моя Фея. Неужели вы убьете свою любовь и сделаете несчастным человека, которому вы можете подарить самое высшее блаженство на земле?