В самом дворце, как бы в противоположность этому, все дышало порядком, почти восточной роскошью. Столы были накрыты истинно по-царски; цветов было такое изобилие, что на этом вечере были опустошены все царские оранжереи; близкий штат императрицы блистал самыми роскошными и прихотливыми нарядами.

Принцесса Анна Леопольдовна, одетая в костюм той кадрили, в которой она должна была участвовать, встречала гостей в качестве молодой хозяйки во втором приемном зале, и после официального поклона ей приглашенные уже следовали далее, чтобы раскланяться с Бироном и затем, по особому выбору, и с самой императрицей.

Анна Леопольдовна на этот раз была очень интересна в своей прихотливой розовой робе с серебряными бантами на плечах и казалась еще милее и грациознее рядом со своим кавалером, принцем Антоном Ульрихом, тоже облаченным в розовый глазетовый кафтан с серебряными бантами и аграфами.

Принц держался несколько в стороне, в приеме и встрече гостей не участвовал, но тем не менее от принцессы Анны не отходил и делал это так глупо и неуклюже, что вызывал порою улыбку на устах не особенно скромных и почтительных гостей. Он был как бы скован в своем прихотливом костюме, и подле него даже некрасивый сын Бирона, герцог Петр, казался и статным, и молодцеватым.

Цесаревна Елизавета Петровна на этот раз не была облечена никакой властью хозяйки и пленяла всех в роли простой гостьи, отличавшейся от всех остальных как своею красотой и миловидностью, так и простотой и ласковой любезностью своего обращения.

Подле нее тоже безотлучно находился ее кавалер на этот вечер, герцог Петр Бирон, и императрица, блестящий наряд которой не скрывал ни ее нездоровья, ни ее утомления, с особым удовольствием видела, как мила и ласкова была цесаревна с ее любимцем. Обыкновенно не пользовавшаяся ее любовью цесаревна на этот раз вызывала в ней почти нежное чувство, и Анна Иоанновна с досадой замечала и сознавала, что принцессе Анне никогда не удастся вызвать ни той всеобщей любви, ни того всеобщего восторга, какие вызывала Елизавета Петровна.

Это подчеркивал ей шепотом и герцог Бирон, и неудовольствие императрицы на племянницу еще усугубилось при появлении в зале дворца красавца графа Линара, при виде которого по лицу принцессы Анны разлился яркий румянец.

Граф, почтительно раскланявшись с нею и не остановившись подле нее ни минуты, прошел в ту сторону, где находилась императрица, и, отдав ей издали придворный поклон согласно этикету, почтительно и почти торопливо направился в сторону Бирона и раскланялся пред ним.

Герцог ответил ему гордым наклонением головы и не удостоил его ни одним приветливым словом. Бирон не любил саксонского посланника и не скрывал своего враждебного чувства к нему.

Линар, зная, что за ним следят несколько внимательных и опытных глаз, ловко лавировал между приглашенными и, останавливаясь с одними и на ходу раскланиваясь с другими, незаметно дошел до укромного угла в тени глубокой оконной амбразуры, где, прижавшись к мрамору подоконника, стояла Адеркас.

— Что нового? — тихо шепнул ей Линар.

Она незаметно передала ему в руку искусно сложенный тонкий листок бумаги.

— О вас… ничего не известно? — так же тихо произнес граф.

— Известно все то же, что и прежде: моя высылка решена бесповоротно.

— И она знает это?

— Да!.. Я вскользь сообщила ей об этом!.. К чему заранее было огорчать ее? Ей и так впереди придется пережить еще много горя.

— Да! Я тоже доживаю свои последние дни при русском дворе.

— Я знаю! — торопливо ответила Адеркас и еще тише прибавила: — Проходите, граф, за нами следят… И — главное — как можно осторожнее поступайте с переданной мною вам запиской… Чтобы никто не заметил, когда вы будете читать ее.

Граф Линар отошел и через несколько минут исчез из зала.

Когда он вернулся обратно, на его лице нельзя было прочесть и подглядеть никакого впечатления. Он казался совершенно спокойным и равнодушным ко всему его окружавшему.

Среди всеобщего почтительного внимания прошла официальная кадриль специально избранных и наряженных пар. Императрица лично приветствовала исполнителей, причем особого ее внимания удостоилась цесаревна Елизавета Петровна. После этого бал принял свое обычное течение.

Первый экосез прошел довольно скучно, так как был исполнен тоже по назначению и личный выбор танцоров не имел в нем места; только со второго экосеза начался тот период бала, когда все танцуют по личному вкусу и выбору.

Граф Линар с лицом, совершенно спокойным и, видимо, равнодушным, направился в сторону принцессы Анны и, почтительно остановившись пред нею, напомнил ей, что имеет честь и счастье танцевать этот экосез с нею. Анна Леопольдовна опять покраснела до корней волос, и внимательный зритель заметил бы на лице красавца-графа выражение глубокой досады за этот почти детски наивный румянец.

«Никакой выдержки!.. точно школьница какая!» — досадливо промелькнуло в его уме при взгляде на пылавшее лицо принцессы, а затем он, подвигая ей стул, осторожно нагнулся к ней и тихо, едва слышно проговорил:

— Овладейте собой!.. За нами зорко следят!..

— Я ничего… я спокойна! — едва могла произнести принцесса Анна, так было сильно овладевшее ею волнение. — Вы… прочли мою записку? — спросила она во время легкого тура.

— Конечно!

— И вы одобряете тон моего разговора с тетушкой?

— Не совсем!

— Но я была откровенна… я говорила только правду!

— Правда не всегда хороша и удобна.

— А то, о чем я спрашивала вас в моей записке, справедливо?

— Да, мой отъезд решен бесповоротно!

— А я?.. Что же я буду делать? — испуганно заметила принцесса, сбиваясь с фигуры.

— Осторожнее!.. За нами следят! — шепнул ей Линар, кружась с таким веселым видом, что всякому постороннему лицу и в голову не пришло бы заподозрить его в волнении.

— Нет-нет, я не могу покончить на этом наш разговор!.. Приходите сегодня же на заре к старому дубу… Я буду ждать вас там, — взволнованно промолвила Анна Леопольдовна.

— Отлично, я буду там; нам действительно надо еще свидеться, — с радостью в душе, но с вполне невозмутимым видом произнес Линар и, раскланявшись, повел принцессу к ее месту.

— Линар положительно и умнее и приличнее вашей племянницы! — своим обычным резким тоном прошептал Бирон, подходя к императрице и фамильярно наклоняясь к ее уху.

Она подняла на его вопросительный взгляд.

— Он плясал и прыгал, как будто ему ни до чего, кроме этой пляски, и дела нет, тогда как она прямо-таки выдавала себя и своим волнением, и своими влюбленными взглядами!

— Тебе, может быть, так кажется, герцог? — нехотя прошептала императрица.

— Мне никогда ничего не «кажется». Я оттого и герцог, что никогда не ошибался и не ошибаюсь. Я и теперь могу почти безошибочно сказать вам, что голубки назначили друг другу свидание!

— Свидание? Где и когда?

— Этого я еще не знаю, но узнаю наверное и наверное помешаю этому свиданию.

— О, конечно! Я надеюсь на тебя! — ласково заметила императрица, откидываясь усталой головой на спинку своего любимого кресла, которое неизбежно следовало за нею, даже в парадный бальный зал.

Бирон почти с пренебрежением бросил взгляд на ее утомленную, отяжелевшую фигуру. Он, несмотря на свои уже немолодые годы, не знал усталости и не признавал ее в других.

— Устают только дураки и лентяи! — говаривал он обыкновенно и никогда никто не слыхал от него жалобы на утомление.

А бал шел с прежним увлечением, и оживленный гросфатер принял такие шумные размеры, что сама императрица отодвинулась в глубину зала, чтобы не мешать безумно носившимся парам.

— Точно лошади! — презрительно заметила чопорная герцогиня Бирон, жена временщика, недовольная тем, что ее дочь Ядвига, несмотря на блеск и роскошь своего наряда, проходила совершенно незаметной среди всех своих сверстниц.

— Молодежь! — снисходительно ответил ей муж. Принцесса Анна, после экосеза, который она танцевала с Линаром, вся как-то ушла в себя и, видимо, перестала интересоваться балом. Императрица заметила это и подозвала ее к себе.

— Брось эту похоронную мину и танцуй, как все танцуют! — недовольным тоном сказала она племяннице.

Та удалилась, но до конца вечера сохранила свой утомленный и отчасти недовольный вид.

Зато цесаревна Елизавета была обворожительна и покорила все сердца. Даже вечно рассеянный и паривший в облаках граф Остерман, приехавший на бал, по своему обыкновению, в измятом жабо и совершенно грязных перчатках, залюбовался цесаревной и, любезно склоняясь перед нею, заявил, что желал бы быть молодым, чтобы положить свое сердце у ее ног.

— И по этому случаю вы надели бы не измятое жабо и запаслись бы чистыми перчатками? — смеясь осведомилась она у своего импровизированного поклонника.

Остерман только рукой махнул в ответ и с любопытством оглядел подробности своего действительно не совсем исправного туалета.

В эту минуту граф Линар, почтительно остановившись пред цесаревной, пригласил ее на контрданс.

— Вы опоздали ровно на месяц! — приветливо улыбнулась она в ответ на его приглашение. — Еще только речь зашла об этом бале, как уже все мои танцы были разобраны до последнего. Я даже с графом Остерманом не могла бы протанцевать, если бы он пригласил меня! — рассмеялась молодая красавица.

Старик еще раз махнул рукой.

— Где уж мне танцевать! Я и смолоду на это был не мастер! — заметил он.

— А все-таки танцевали? — рассмеялась цесаревна.

— Ну, разумеется!.. Кто ж это в молодости не прыгал?

— Воображаю, как вы путали все фигуры!

— Да, был тот грех! — рассмеялся старый граф. — Если бы в мое время были такие танцоры, как вот граф Линар, я у них перенял бы; да я что-то таких всепобеждающих не запомню.

— Ваше сиятельство, шутить изволите! — почтительно раскланиваясь со стариком, ответил Линар.

— А вы вот теперь с него пример возьмите и одевайтесь так, как он! — весело подмигнула цесаревна Остерману.

— Где уж нам, старикам! — сказал Остерман, отходя в сторону.

Граф Линар раскланялся и собирался тоже отойти от цесаревны, но она остановила его и спросила:

— Вы сегодня, кажется, не особенно много танцуете?

— Как всегда, ваше высочество. Я не особенно люблю танцы, да и не везет мне сегодня!..

— Не везет? Почему?

— Да вот вы сами изволили видеть! Я хотел иметь счастье протанцевать с вами на прощанье, и мне это не удалось!..

— На прощанье? Почему на прощанье?

— Потому что со дня на день меня могут отозвать к саксонскому двору.

— Так это — правда? — вырвалось у цесаревны, и она сама тотчас же спохватилась в своей неосторожности.

— Что правда, ваше высочество?

— Да то, что я слышала о вашем предполагаемом отъезде.

— Я сам еще ничего положительного не знаю, но это… в воздухе стоит.

— Как в воздухе? — рассмеялась цесаревна.

— Бывают такие слухи, которые предупреждают действительность и которые именно как бы реют в воздухе!.. Я смею уверить вас, ваше высочество, что официально мне никто еще ни слова не говорил о моем отозвании, а между тем я предвижу это, и вы, ваше высочество, как оказывается, изволили уже слышать об этом?

— Да, слышала и очень сожалею об этом, как и многие другие! Конечно, не так сильно, как некоторые из моих близких знакомых, но все-таки сожалею!

— Я бесконечно признателен вам, ваше высочество, за это милостивое сожаление, но мне непонятен ваш намек относительно сожаления знакомых вам лиц.

— Об этом мы не станем говорить! Я ни своих тайн не выдаю, ни в чужие мешаться не люблю! У каждого есть в сердце уголок, в который никто не смеет самовольно врываться. Это — святая святых человека, и каждый обязан понимать это!..

— И у вас, ваше высочество, тоже есть в сердце такой заповедный уголок, — с самонадеянной улыбкой произнес красавец-граф, не останавливаясь перед тем, что он говорит с высокопоставленным лицом.

Избалованный женщинами, он почти не делал разницы между ними и, по русской пословице, «бил сороку и ворону, в надежде побить и ясного сокола». Таким «ясным соколом» была для него красавица-цесаревна, на которую Линар порой невольно заглядывался, как заглядывались на нее почти все, случайно встречавшиеся с нею.

А цесаревна Елизавета между тем продолжала:

— Не дотрагиваясь до интимных струн вашего сердца, граф, я все-таки не могу не сказать вам, что искренне сочувствую тому горю, с каким вы покинете Петербург, и что я лично навсегда сохраню о вас дружеское воспоминание.

Линара в жар бросило от слов цесаревны. Перед ним в перспективе мелькнуло иное счастье, далеко превосходившее то, какое он находил подле некрасивой принцессы Анны.