Анна Соколова - Тайна Царскосельского дворца

— Ничего, найдется место… Теперь лето! — отнимая иголку и наперстком проводя по только что оконченному шву, сказала Маргарита.

— Удивляюсь я на вас, Маргарита! Как это вы ко всему равнодушно относитесь? Ничто-то вас не волнует!

— А что пользы волноваться? Ведь меня все равно не спросят и не послушают. Чего ж я силы-то свои понапрасну тратить стану? — сказала Гамзен, а затем, помолчав, спросила: — Двор весь едет или по выбору?

— По обычаю небось… кого герцог сам назначит.

— Ну, женского-то штата он касаться не станет.

— И очень даже станет! Потому на многие услуги наша сестра нужнее и дороже любого мужчины. Слышно, красавца-то нашего отсюда вон попросят! — злорадно улыбнулась Юшкова.

— Какого такого красавца?

— Да графа Линара… Нешто вы не знаете его?

— Нет, я видела его… Что ж, он уезжает?

— Поневоле уедет, как попрут.

— Это — их дело! — вновь вдевая шелк в иголку, проговорила спокойная камеристка. — Охота вам все это знать и всем интересоваться!

— Не будешь интересоваться — и в люди не выйдешь! — покачала головой Юшкова.

— А куда нам с вами еще выходить? Живем, слава Богу, всем довольны. Куда нам еще лезть?

— Ну, это у вас такой характер, что вы всем довольны и за все благодарны. А я не такова! Мне мало на чужое счастье дивоваться. Мне свое подавай! И смерть я люблю, когда кто возвеличается, а его сразу обрежут! — оживленно заговорила Юшкова. — Вот Адеркасиха противная… Уж то ли не величалась предо всеми, то ли не гордилась? А теперь собирай свои манатки, да и айда к себе домой!

— Она тоже уезжает? — спокойно осведомилась Маргарита.

— Не уезжает, а ее тоже высылают! — поправила ее Юшкова.

— За что?

— За то, что не за свои дела берется.

— Вот видите!.. И я вам то же говорю.

Юшкова махнула рукой.

— С вами говорить все равно что воду в ступе толочь! И как только вас герцог выбрать мог ко двору?

— У нас там, на моей родине, все такие, — улыбнулась Маргарита своей спокойной улыбкой.

— Ну, вон Кларка не таковская! Эта во все свой нос дурацкий сует!

— Клара не от нас, она из Дании. Но и она хорошая, спокойная.

— Никто ее и не хулит, а только она слишком усердно своей принцессе служит!

— Она и должна служить ей! — почти удивилась Маргарита такому не понятному ей обвинению.

Мимо окна, перед которым сидели разговаривавшие женщины, прошли караульные солдаты.

— Что это за караул такой? — удивилась Маргарита Гамзен. — Кажись, в этом часу смены караульной не полагается?

— Стало быть, особая какая-нибудь! — многозначительно заметила Юшкова и торопливо скользнула в дверь.

Очевидно, несвоевременное появление караула для нее не было ни неожиданностью, ни тайной. В последние дни все чаще и чаще назначались экстренные обходы и конные объезды, служившие тем же целям ближайшего шпионства и соглядатайства, которым дышал весь русский двор в последние годы царствования Анны Иоанновны. Несомненно, ровные шаги, мерно отчеканиваемые грубыми солдатскими сапогами, и звук оружия грозили кому-нибудь одной из тех бед, которые все чаще и чаще повторялись в эти мрачные дни.

На лету Юшкова успела только рассмотреть на плечах экстренного обхода мундиры Преображенского полка.

Патруль, с офицером во главе, обогнул ближайшую ко дворцу аллею и исчез за купою деревьев у входных ворот.

«Непременно кого-нибудь да повезут!» — мелькнуло в уме Юшковой, привычной к дворцовым порядкам последнего времени, и, несмотря на полную уверенность в твердости своего личного положения, ее сердце все-таки дрогнуло. В эти страшные, смутные дни, дни глубокого террора и вечно льющейся крови, никто не мог быть спокоен ни за себя, ни за близких ему людей.

— Спаси Господи! — невольно осеняя себя крестным знамением, проговорила Юшкова, вновь заслышав вдали большого, уже разросшегося сада лязг оружия.

Не богомольная и вряд ли серьезно и сознательно во что-нибудь веровавшая Юшкова в минуты невольного страха призывала ту Высшую власть и ту Святую волю, о которых она забывала в своих постоянных заботах о мирских благах.

Предположения опытной камеристки вполне оправдались.

Не успел еще дворец уснуть и успокоиться в ночь, следовавшую непосредственно за пышным балом, как в той стороне, где помещались покои принцессы и приближенных к ней лиц, послышались осторожные шаги как будто многочисленной толпы, по особой команде ступавшей по устланному половиками коридору.

Принцесса крепко спала. Не спали только помещавшаяся в комнате, смежной с ее спальней, камеристка Клара да еще вечером ушедшая к себе Адеркас, комната которой была расположена близ апартаментов принцессы, но выходила в особый коридор, заканчивавшийся наружной дверью.

Обыкновенно эта дверь была заперта, но на этот раз, неизвестно по чьему распоряжению, она была оставлена открытой; Адеркас, сидевшая у себя перед столом, с развернутой книгой, не знала об этом; однако она не перевертывала страниц, очевидно, углубленная в какие-то ей одной понятные мысли.

С утра швейцарке было как-то не по себе. Не то чтобы она чувствовала себя нездоровой, но ей как будто чего-то недоставало. Ее томило какое-то непонятное предчувствие, и, прощаясь с принцессой, которую она горячо любила, Адеркас невольно прослезилась.

Испуганная этим принцесса Анна не хотела уходить из комнаты своей воспитательницы, не разузнав причины ее горя и расстройства, и только уверение Адеркас, что ее присутствие помешает ей лечь и успокоиться, заставило Анну Леопольдовну, нежно обняв свою воспитательницу, уйти от нее.

— Если бы вам понездоровилось ночью или что-нибудь случилось с вами, мой добрый друг, — молящим голосом произнесла принцесса, то, ради Бога, тотчас же пошлите разбудить меня. Вы только велите разбудить Клару и пусть ей ничего не говорят. Я заранее предупрежу ее, и она будет знать, что ей делать!.. Я тотчас же встану и приду к вам! Глубоко тронутая этой заботой воспитательница крепко обняла свою воспитанницу и, когда та ушла, проводила ее долгим, ласковым и любящим взглядом.

— Кто знает, какая судьба кому готовится в этой стране, полной самых горьких неожиданностей? — сама себе проговорила Адеркас, берясь за книгу и опускаясь на стоящий перед диваном стул.

Спать ей, несмотря на утомление, вовсе не хотелось, и она чувствовала, что не в силах будет заснуть. Ею все сильнее и сильнее овладевало томительное беспокойство, которому она не могла найти ни причины, ни исхода.

Около часа просидела так Адеркас, и стенные часы с кукушкой, как новинка, вывезенные ею из Швейцарии, уже пробили одиннадцать, когда в конце коридора, со стороны наружного входа, раздались шаги нескольких человек, ступавших в ногу, как ступают солдаты на учениях и парадах.

Адеркас подняла голову и стала прислушиваться.

Шаги подходили все ближе и ближе и остановились у ее двери.

«Вот оно»! — сказала она себе, понимая, что та беда, которую она инстинктивно предвидела с утра, действительно надвигается.

Прошла минута томительного молчания. В коридоре все было тихо, но в этой тишине было что-то жуткое, угрожающее.

Наконец в дверь раздался негромкий, но смелый стук.

— Кто там? — спросила Адеркас голосом, которому старалась придать как можно больше твердости.

— Отворите во имя закона! — было ей ответом.

Швейцарка встала с места вся бледная и спокойная и направилась к двери.

Замок щелкнул, и на пороге показалась фигура молодого офицера Преображенского полка в полной походной форме. Сзади него стояли еще два человека, уже в гражданском платье, видимо, принадлежавшие к судейскому миру. В руках одного из них была какая-то вчетверо сложенная бумага.

— Вы — швейцарская подданная Амалия Адеркас? — спросил офицер.

Адеркас, подняв голову, возразила:

— В Швейцарии нет «подданных»! Там есть только свободные граждане!

— Да, это — она! — откликнулся один из «приказных». — Я знаю ее в лицо!

— Я и не думаю скрывать свое имя! — гордо поднимая голову, произнесла швейцарка.

Ее свободная душа возмущалась тем деспотизмом, жертвой которого она стала. Она понимала, что в ее жизни сейчас должен свершиться перелом, но не могла и не хотела покорно преклониться перед грозной деспотической волей, угрожавшей ей.

— Что вам угодно от меня и почему вы в такой неурочный час потревожили меня своим посещением? — спросила она.

— Я явился к вам по приказанию начальства! — учтиво, но твердо произнес в ответ офицер, — по воле государыни императрицы, вы должны немедленно оставить дворец и следовать за мною!

— За вами?.. Куда? — вне себя от удивления и от страха переспросила Адеркас.

Она поняла в эту минуту возможность всего, вплоть до тюрьмы и до пыток в застенке…

— Вы своевременно узнаете это, а теперь я обязан только дать вам доказательство того, что я действую не по личному произволу… В этом убедят вас эти господа, — и офицер указал рукою на сопровождавших его лиц и, слегка отступив, дал им место.

Один из них — тот, который был постарше — подошел и громким ровным голосом, как читают акафист, прочитал решение Тайной канцелярии о немедленной высылке швейцарской подданной — в официальном документе так и стояло: «подданной» — за пределы России, с воспрещением когда-либо вновь возвратиться на русскую территорию…

Адеркас выслушала свой приговор спокойно и почти хладнокровно. Она хорошо понимала, что могло быть и несравненно хуже.

— Хорошо, я покоряюсь воле государыни императрицы и принимаю эту… награду за труды, понесенные мною на службе ее величества! — гордо заявила она. — Сколько времени мне дано будет на нужные сборы и приготовления?

— Четверть часа! — вынимая из кармана большую серебряную «луковицу», ответил за офицера старший из приказных, окончательно вошедший в роль распорядителя.

— Как? Только четверть часа? Но это невозможно!

— Сопротивление монаршей воле ни к чему хорошему не приведет вас! — хладнокровно заметил ей приказной. — Вы все равно будете силой взяты и посажены в повозку!..

— Но… Мне дадут, наконец, возможность проститься с моей воспитанницей? Столько лет, проведенных ею на моем попечении, дают мне право…

— В приказе, врученном нам из Тайной канцелярии, ни о чем подобном не упоминается. Напротив, там сказано, чтобы с минуты объявления вам приговора вы ни с кем не имели ни малейшего сообщения.

— Но… Я должна собраться.

— Вы захватите с собой только самое необходимое… Все остальное будет переслано полномочному резиденту Швейцарского Союза для передачи вам… Будьте совершенно спокойны! Все будет в полной сохранности!

— Но это насилие! Я обращусь к защите своего правительства!

— Вы свободны делать все, что вам угодно, но я обязан исполнить возложенное на меня поручение! — произнес офицер голосом, не терпевшим возражения. — Эти господа объяснили вам, по чьему решению состоялось распоряжение относительно вашей высылки из пределов России. На подлинной бумаге стоит личная подпись государыни императрицы, и не нам с вами, конечно, обсуждать большую или меньшую справедливость поразившего вас приговора. Жаловаться вы можете кому и когда вам будет угодно, но в настоящую минуту я прошу вас и требую, чтобы вы, не теряя напрасно времени, немедленно следовали за мной, не пытаясь не только с кем-либо прощаться, но и оповещать кого бы то ни было о вашем отъезде!.. Все те, кому нужно будет узнать подробности этого дела, будут своевременно извещены о нем. Прошу вас собираться!..

Тон речи офицера был так тверд, он говорил с таким апломбом и такой уверенностью, что никакое сопротивление не было возможно. Адеркас сразу же поняла это, но все же спросила:

— Однако могу я узнать по крайней мере, куда меня везут?

— Я уже сказал вам, что вы узнаете это своевременно, но я не нахожу ничего противозаконного в том, чтобы еще прямее и положительнее ответить на ваш вопрос. Вы будете отвезены на границу и там сданы лицу, которое будет выслано вам навстречу для передачи вас вашему правительству.

— Как? Прямо сейчас? За границу?

— Да, без малейшего промедления… Мне дан на этот счет строжайший приказ.

— Но я могу по крайней мере взять с собой свою горничную? Не могу же я совершать такое дальнее путешествие совершенно одна!.. Мне нужна также и мужская прислуга. Нужно заботиться о почтовых экипажах, о лошадях…

— Все распоряжения в этом смысле будут сделаны помимо вас; все уже заказано и приготовлено, но с собой взять вы никого не можете. Да это вам и не нужно: до пределов Петербургской губернии я буду сопровождать вас лично, при дежурстве двух капралов. Дальше вы проследуете уже без офицера, с тремя отряженными для этого капралами.