Дороти Макардл - Тайна «Утеса»

— Я надеюсь, что попаду к себе в комнату, не разбудив дедушку, — сказала она и сконфуженно, но решительно объяснила нам, как она обставила свой побег.

— Я солгала ему. Сказала, что у меня болит голова и лучше я лягу. Попросила не будить меня, когда он вернется из гостей. Он даже чуть не остался дома, так его встревожила моя головная боль. Да и сам он чувствовал себя неважно, но его другу — капитану Паско всегда становится скверно во время шторма, он страдает от одиночества — ведь его корабль погиб. Вот дедушка и решил все-таки поехать к нему. А я вела себя ужасно — как предательница. Поделом мне, если ко мне никто никогда больше не будет хорошо относиться.

Она замолчала, и мы поехали дальше. Памела посоветовала мне остановиться, не доезжая до Уилмкота.

— А вдруг капитан сторожит! — сказала она.

Я остановился, и она вышла из машины. Стелла опять принялась плакать, очень тихо.

— Родерик, — проговорила она, — вы меня правда простили? Я обещаю, что никогда больше не причиню вам с Памелой хлопот. Как только дедушке станет лучше, я уеду.

— Нет, Стелла, нет! Не уезжайте! Бог знает, когда мы еще встретимся.

— А я думала, вы хотите, чтобы я уехала, — В голосе ее прозвучало удивление, смешанное, как мне почудилось с радостью.

Как это у меня вырвалось? Вот уж совершенно напрасно! Я попытался исправить дело.

— Стелла, я не так выразился, вам, конечно, необходимо ненадолго уехать, только не болейте и не рискуйте больше, я этого не вынесу. Обещаете?

— Обещаю, Родерик, — сказала Стелла.

Памела вернулась и сказала, что возле дома никого нет.

Стелла на цыпочках прошла через сад и осторожно вставила ключ в замочную скважину. Мне живо вспомнилось, как пять месяцев назад она открыла нам эту дверь. Перед тем, как войти в дом, она обернулась, улыбнулась и тихо закрыла за собой дверь.

С домом придется расстаться! Ну и пусть! В конце концов, не так уж это важно Иначе мы все испортим себе жизнь — и Стелла, и Памела, и я Давно пора это понять. Но ведь я не хотел видеть очевидное.

Стоя утром на холме, я понемногу восстанавливал душевное равновесие. Дождь разогнало ветром, однако папоротник был мокрый.

Я поднялся сюда, прихватив топор и пилу, присмотреть среди деревьев и ежевичных кустов что-нибудь пригодное для изгороди. Если на душе сумятица, самое лучшее последовать совету Авраама Линкольна и заняться домашними делами, вот я и решил порубить и попилить.

Холм густо зарос березами и буками, за этой рощей никто не ухаживал. Я выбрал высокое молодое деревцо и принялся за работу. Срубил его и очистил ствол от веток. Звонкие удары топора и пружинистый ход пилы доставляли мне удовольствие. Казалось, каждым ударом я отсекал не только сучья, но и все волновавшие меня вопросы дед капитан. Ну и что? Разница в возрасте? Подумаешь! Потеря дома и тысячи фунтов? Бог с ними! У меня же есть мое ремесло! Только один вопрос так и оставался нерешенным — вопрос о самой Стелле. Ее я не мог понять. Что у нее на душе? Я любил ее, и мне, как воздух, были нужны ее любовь и нежность. Но что-то в ней от меня ускользало — что-то изменчивое неопределенное.

Стелла уже не ребенок. Ребенок не сумел бы все так продумать и прийти в «Утес» вопреки воле деда, однако не прибегая к обману. Ребенок не решился бы в одиночку на отчаянную вылазку, какую она совершила вчера. Нет, в Стелле чувствовалась своеобразная зрелость, угадывался робко проглядывавший темперамент, ее отличала гармония: результат строгой дисциплины, сдерживавший ее характер, от природы жизнерадостный и вольнолюбивый. Вчера вечером я заметил проблеск этого вольнолюбия и жизнерадостности в ее глазах. Что означал смущенный взгляд, брошенный на меня и тут же отведенный в сторону? И что она видела, когда смотрела на меня? Пожившего светского человека, расставшегося с молодостью и с приключениями? Благоразумного старшего брата, готового дать добрый совет и прийти на помощь? Если так, я сам виноват, и мне предстоит переубедить ее.

Я видел все свои задачи так же ясно, как лежавший передо мной очищенный от веток древесный ствол. Только когда теперь я снова встречусь со Стеллой?

Сквозь заросли ежевики ко мне пробиралась Памела. Она слышала, как я рубил дерево. Да! Я совсем забыл, что дом принадлежит и Памеле в такой же мере, как и мне, мы покупали его вместе. А ведь она собирается сражаться за «Утес», она не хочет его покидать, я и сам совсем недавно был так же настроен, но не держаться же за него любой ценой!

Памела остановилась возле меня и укоризненно воскликнула:

— Ну зачем ты срубил березу?

— Им здесь слишком тесно.

— Для чего она тебе?

— Хочу поставить небольшую загородку напротив детской.

— Ох, я видеть не могу колючую проволоку.

— Я тоже. Но можно посадить там дрок и закрыть ее.

— Ну дрок — другое дело. Живая изгородь из дрока — это хорошо.

Памела закурила и села на пенек. Она сказала, что спала прекрасно. После четырех ей удалось крепко заснуть. Я тоже от усталости спал как убитый. Живая изгородь из дрока! Ну и ну! Сам же я только что решил расстаться с «Утесом» из-за всей этой дьявольщины, и сам же спокойно заготавливаю колья для изгороди. Нет, это удивительно, как при свете дня отказываешься верить тому, что ночью видел собственными глазами.

Я встал, потянулся и закурил трубку.

— У меня есть к тебе предложение, — сказал я Памеле.

— Ты отлично выглядишь, Родди, завидую, что так мало спать тебе достаточно.

— Важно качество, а не количество. Зато я не вижу снов… Послушай, Памела, только не отмахивайся сразу, дай мне договорить. Предположим, моя пьеса будет иметь успех, пойдет в Лондоне и продержится целый сезон, тогда я смогу выплатить тебе половину стоимости дома плюс все, что ты потратила на его благоустройство. Ты согласишься принять от меня деньги?

— Так скоро, Родди? — Она удивилась и сразу сникла. Потом кивнула: — Раз ты хочешь жить в этом доме один, конечно, приму.

Я продолжал пилить березу.

— Скорей всего, я решу запереть «Утес» и бросить его на произвол судьбы.

— Значит, ты намерен просто вышвырнуть деньги на ветер?

— Вот именно.

— Но сочинение пьес — дело ненадежное.

— Я знаю.

— По-моему, сдаваться нам не следует. До этого пока еще не дошло.

Я заколебался, потом сказал:

— Ты долго здесь не выдержишь. Я тоже. Я уже и сейчас не могу работать.

— Еще несколько недель я выдержу.

— Недель, но не месяцев. А как мы останемся здесь на зиму, наедине с привидениями? И потом — я решил, что пока и этого достаточно. Так ты бы согласилась?

— Вряд ли, Родди. Это очень великодушно с твоей стороны, но мы же вместе увлеклись этим домом, и я даже больше, чем ты. Значит, если бросать «Утес» так вместе! И потери пополам.

— Если ты встанешь на такую точку зрения, мне придется торчать здесь дольше, чем хотелось бы.

— Не думаю. Разве что нам ничего не удастся. Мы же еще не начинали борьбу всерьез. А сдаваться без борьбы стыдно.

— Хорошо. Но мне хочется быть уверенным, что если ситуация этого потребует, ты противиться не будешь.

— Не волнуйся, не буду. — Она с минуту помолчала. — Если ты прав, — сказала она потом, — если все, что нас тревожит, — галлюцинации или результат сдвига во времени, тогда мы бессильны и надо бросать дом. Но я убеждена, что здесь обитает привидение. Может быть, осужденное вечно переживать свою трагедию, ты знаешь, такие случаи бывают. И тогда мы тоже ничего не сможем сделать. Но мне почему-то кажется, что у этого привидения есть определенная цель, и когда оно ее достигнет, оно успокоится.

— Я с тобой согласен, только на это и остается уповать. Правда, я начинаю бояться, что у нас представлены все три явления сразу, а уж это комбинация безнадежная.

— И я побаиваюсь, что похоже на то. Знаешь, я начала вести какое-то подобие летописи всего случившегося, — призналась Памела, — и мне нужна твоя помощь. Надо посмотреть мои записи с самого начала и попробовать подвести под них разные теории. Как раз когда я засыпала сегодня, мне в голову пришла. Довольно жуткая мысль — а что, если привидений два? И они борются? Вчера ночью, например, боролись за Стеллу?

— Боже! — воскликнул я. — Надеюсь, что ты заблуждаешься! — Но, немного подумав, добавил: — Хотя, конечно, такая вероятность есть.

— Мы же еще как следует не думали о Кармел!

Памела была права. Придя домой, я чуть не сломал себе голову, размышляя, какой ключ к разгадке Кармел мы упустили из виду. И вдруг вспомнил о картине, про которую рассказывал Макс. Он ведь обещал прислать ее фотографию. Я собрался было написать ему открытку, а потом решил, что будет гораздо приятней услышать его звучный, спокойный голос. Я заказал разговор с его мастерской в Лондоне, и скоро он радостно и с воодушевлением мне ответил:

— Помню, помню об этих фотографиях. Джудит их только что отрыла и собирается послать вам. Они должны вас заинтересовать. Нам, во всяком случае, они показались очень интересными. А как дела в «Утесе»? Что-то у вас голос не слишком бодрый.

— Мы здесь спим неважно, — признался я.

— Как! Все еще? Черт побери, Родерик, неужели продолжается эта…

— Эй! — предостерег я его. — Не смейте браниться по телефону. Не смущайте нашу телефонную барышню.

Макс понял намек.

— Вы хотите сказать, что по-прежнему мучаетесь от вашей несчастной бессонницы?

— Больше прежнего, — сказал я.

— А как Памела?

— Тоже неважно.

Наступила пауза.

— Я подумывал, не заглянуть ли к вам.

Меня охватила бурная радость:

— Как раз погода испортилась. Вы ведь мечтали о бурном море?

— Подождите минутку, ладно?

Вскоре он снова взял трубку:

— Так вот, Джудит шлет вам обоим горячие приветы и наилучшие пожелания. В Лондон на несколько дней приезжает ее сестра, так что она будет занята. Вам удобно, если я приеду в четверг и пробуду до субботы?

Я заколебался. Было соблазнительно воспользоваться его предложением, но я еще не чувствовал себя совершенно раздавленным.

— Так далеко ехать ради двух дней, да и в доме нас холодно, сквозняки гуляют.

— Значит, решено. Ждите меня в четверг вечером. Пока.

Макс повесил трубку, я не успел ни поблагодарить его, ни запротестовать. Господи! Вот удача! Я сообщил радостную новость Памеле. Она тоже сразу воспряла духом.

В полдень явилась Лиззи Обнаружив, что мы уже дома и хозяйничаем в кухне, она удивилась: она ждала нас только к чаю.

— Конечно, в такую погоду кому охота слоняться то улицам. Да, видно, лету конец, — вздохнула она, — миссис Джессеп вам подарочек прислала — два хорошеньких утиных яйца.

Пока Лиззи готовила завтрак, я вышел во двор к Чарли — он сопровождал Лиззи домой — и поделился ним своим планом огородить край скалы невысоким забором. Он радостно хлопнул себя по бедрам.

— Давно пора! Я этим Паркинсонам сколько раз говорил! Ваш «Утес» сразу другой вид примет, а пока ограды нет, ничего не понять — где сад, где невозделанная земля. Вот увидите, как будет здорово. Дайте только срок!

Я люблю поговорить с Чарли. На меня хорошо действуют люди, которые увлечены своей работой и не стесняются это показать.

Памела ждала, что сразу после обеда мы с ней вместе просмотрим ее дневник, но мне пришлось засесть за пьесу. Правда, казалось диким тратить только сил и энергии на придумывание каких-то несуществующих хитросплетений и прикидывать, как лучше распутать, тогда как наша собственная жгучая проблема оставалась нерешенной. Но теперь меня затеплилась надежда, ведь к нам уже везли фотографию картины Мередита, а самое главное, к нам ехал Макс — умный, тонкий, предприимчивый Макс. Наконец-то мы начинаем действовать.

Я приготовил пачку голубой бумаги, на которой собирался записывать вторую редакцию пьесы, и принялся сокращать первое действие.

Редактирование всегда доставляло мне удовольствие. Можно больше не бояться, что собственная работа обрушится на тебя, подобно подрытой горе — теперь бразды правления у тебя в руках, твой замысел состоялся, обрел форму, кульминация и развязка на месте, действующие лица вполне живые. Ты можешь себе представить, как они поведут себя в той или иной ситуации. Работаешь спокойно, не опасаясь, что сюжет вдруг вырвется из-под контроля, герои перестанут походить на живых людей, а сама пьеса окажется неудобоваримой для театра. К тому же я знал, что тон и атмосфера на сей раз мне удались.

Итак, мне предстояло сокращать первый акт.

Однако на голубой бумаге возникала вовсе не пьеса, а письмо Стелле. Письмо получилось длинное, я дописал его до конца, подписал, поставил дату и запер в стол. Его время еще не наступило.