Дороти Макардл - Тайна «Утеса»

Я снова решительно взялся за работу, отмечая, что нужно выкинуть, что сократить. Я слышал, как прошла в свою комнату Памела, — наверно, ей надо переодеться; как она с тоской сказала, что ей придется взять автомобиль — нужно ответить на визиты.

И вдруг до меня донесся звук, напомнивший детство: цокот копыт и стук колес. Перед парадным входом звуки стихли. Это и в самом деле оказалась старинная коляска, на козлах восседал Уолли Мосс — дядюшка хозяина «Золотой лани». Из коляски вышел капитан Брук. Он стоял, глядя на дом, и лицо его выражало давнюю боль. Когда он поднял глаза, наши взгляды встретились.

Я постучался к Памеле и сообщил ей о госте.

— Знаю! Я его уже видела. И поделом нам, Родди. Бедная Стелла! — Она грустно вздохнула. — Бедный старик!

Дело принимало плохой оборот. Что пришлось выслушать Стелле от деда? И что он вправе наговорить нам? Я хорошо запомнил блеск его голубых глаз — холодный, как лезвие кинжала.

Однако, когда мы встретились, глаза у капитана были тусклые и в них читалось замешательство. Стоя посреди комнаты, он всматривался в обстановку, и чувствовалось, что каждый незнакомый предмет все больше его расстраивает. Сначала он и по мне лишь скользнул взглядом, как по чему-то, чего не должно здесь быть, но потом опомнился, и глаза его гневно сверкнули.

— Я приехал, чтобы услышать ваши объяснения, — сказал он.

Я ответил, что рад такой возможности, и предложил ему сесть. Оглянувшись, он сел на стул возле стола, по его впалым щекам медленно, словно краска стыда, расползался темный румянец. Я молчал, так как сначала хотел узнать, что рассказала ему Стелла. Капитан был болен, ему не следовало подниматься с постели.

Он сердито заговорил:

— Внучка сообщила мне свою версию того, что случилось здесь прошлой ночью. Вы доставили ее обратно между двумя и тремя часами. Вы содействовали тому, что она вернулась в родной дом, как вор, как… — Изо всех сил он старался сдержать возмущение. — А теперь, я полагаю, я имею право выслушать вашу версию.

— Безусловно, — ответил я.

Вошла Памела. Я вздрогнул — в этом мягком синем платье она удивительно напоминала нашу мать: то же серьезное внимание на лице. Памела ласково спросила капитана:

— Надеюсь, со Стеллой все в порядке?

— Отнюдь нет, — ответил капитан.

Он встал с чопорной галантностью. Когда оба сели, капитан строго проговорил:

— Как и следовало ожидать, теперь она мучается от стыда и раскаяния.

— Она рассказала вам о том, что с ней было? — спросила Памела.

— Надеюсь, что на этот раз она сказала мне правду, — с горечью проговорил капитан.

— Я в этом ничуть не сомневаюсь. Она очень страдала, оттого что обманула вас.

Он обернулся ко мне:

— Так что же произошло?

Я рассказал ему. Рассказал, как мы уехали и никого в доме не оставили, как внезапно решили вернуться, как я вдруг почувствовал, что здесь, в «Утесе», происходит что-то неладное. Я только не упомянул, что боялся при этом за Стеллу. Я рассказал, как Стелла выскочила из дома, как она была слаба, как, пока Стелла лежала в комнате Памелы, по дому начал расползаться зловещий холод, не умолчал и о высокой фигуре, которую я увидел на лестничной площадке. Капитан смотрел на меня с ужасом.

— Это превосходит мои наихудшие опасения.

— К счастью, — вмешалась Памела, — ваша внучка верит, что привидение доброе и любящее. Это избавило ее от еще худшего потрясения.

— Да, она и мне так говорила, — сказал капитан.

— Вы, конечно, знаете, какие слухи ходят в округе обо всем этом? — спросил я.

— Слишком хорошо знаю. — Его голос дрогнул от презрения.

— Вам не кажется, что настало время помочь нам и рассказать все, что вам известно?

— Помочь вам! И не подумаю! — взорвался капитан. — Я категорически отказываюсь обсуждать мои личные дела с бесцеремонными людьми, которые вмешиваются… — Он спохватился и чопорно извинился: — Прошу прощения.

— Вы не спали ночь, — сказала Памела, давая ему возможность оправдаться, точь-в-точь, как поступала наша мать, когда мы сами не умели подыскать объяснения своим поступкам. — Видите ли, — продолжала она, — мы с братом начинаем думать, что в доме обитает не один призрак, а два — призрак матери Стеллы и какой-то еще. Мы думаем…

Лицо капитана исказилось от гнева, и он напустился на Памелу:

— Да неужели вы так суеверны, что верите этим слухам? Каким же надо быть циником, чтобы допустить, будто душа моей дочери — этой святой, незапятнанной женщины — обречена на столь страшный удел? Что она бродит здесь по ночам, пугая ни в чем не повинных людей, в том числе и собственного ребенка? Что она не может найти покоя? Да как вы смеете так думать? Нет, нет, нет!

Его голубые глаза пылали фанатической яростью, голос гремел, всем своим видом капитан сейчас напоминал проповедника.

— Повторяю вам, эти видения — порождение истерической фантазии, плод домыслов невежественных легковерных людей. Либо происки самого Дьявола. Моя дочь… — Он осекся, лицо у него задрожало, голова упала на грудь, и он закончил почти шепотом: — Моя дочь спит вечным сном.

Я молчал. Памела тихо произнесла:

— Пусть земля ей будет пухом.

В глазах ее стояли слезы, да и мне самому было жаль измученного старика.

— Я никогда не слышал, чтобы кого-нибудь так хвалили, так по-доброму вспоминали, как вашу дочь, — сказал я наконец.

— А ее дочь, — простонал он, по-прежнему уткнувшись подбородком в грудь, — оказалась скрытной, коварной обманщицей…

Он поднял ничего не видящие от горя глаза и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Мери была тверда, как скала, чиста, как вода роднике, за всю свою жизнь она ни разу мне не лгала.

— Стелла тоже сама честность, — вступилась за внучку Памела. — Если она и прибегает к обману, то только потому, что, как ребенок, не может устоять перед искушением, а потом глубоко страдает.

Капитан затряс головой:

— Она дочь своего отца. Она его помнит, вот в чем беда, хранит его подарки и репродукции его картин, гордится тем, что он стал знаменитым. Она и внешне на него похожа. В ней так сильна его порода, что мне пришлось затратить все мои силы, чтобы подавить ее. Бог — свидетель, чего я только не делал! Когда Мери умерла, я ушел в отставку и посвятил свою жизнь одной цели — воспитать Стеллу так, как была воспитана Мери. Я платил колоссальное жалованье ее гувернантке — доверенному другу Мери, я окружил Стеллу фотографиями матери, книгами, которые любила Мери, я отправил ее в ту же школу, где Мери училась. С моей стороны это было самопожертвование — я ведь скучал без нее. Но зато, когда год назад Стелла вернулась домой, я радовался. Конечно, у нее нет и никогда не будет той грации, красоты, обаяния, какими была наделена Мери, но она выросла хорошей девушкой. До сих пор она была серьезной, добросовестно исполняла свои обязанности. Под моим присмотром она продолжала учиться. Я собирался поехать, с ней за границу. — Он замолчал, не в силах продолжать.

— По-моему, вы с полным правом можете быть довольны Стеллой, а эта ее маленькая ложь…

— Маленькая ложь? Вот как вы это называете! Вот какие у вас представления о порядочности! Вот, значит, как вы влияете на Стеллу! Недаром она внезапно так изменилась! Теперь я понимаю, в чем дело.

— Стоит ли осыпать нас оскорблениями? — вмешался я.

— Идя сюда, я дал себе слово не вступать в споры ни с вами, ни с мисс Фицджералд, — отрезал капитан. — Я позволил себе увлечься. Я пришел сюда, чтобы выслушать ваши объяснения и сделать вам предложение.

Теперь он обращался исключительно ко мне.

— Жить здесь вам неприятно. Вы, несомненно, жалеете, что купили этот дом. Вряд ли пребывание в «Утесе» пошло на пользу здоровью вашей сестры, как вы надеялись. Я предлагаю выкупить у вас дом за ту же цену, которую вы заплатили. Вы потеряете только то, что потратили на ремонт. Я компенсировал бы и это, если бы мог, но сейчас не могу.

Памела бросила на меня предостерегающий взгляд. Я колебался, я был уверен, что капитан сказал не все. И ответил, как мог спокойнее:

— Если забыть только что сказанные вами слова, я расценил бы ваше предложение как предложение человека на редкость справедливого.

— Может быть, я позволил себе чересчур сильные выражения, — не смягчаясь, ответил капитан, — но я слишком дорожу вопросами чести.

— Мы тоже, — спокойно сказала Памела. — И Стелла тоже. Вы не хотите сделать скидку на то, что она подверглась неестественному, вернее, сверхъестественному воздействию. Кроме того, она, наверно, говорила вам, что мы никоим образом не повинны в ее вчерашнем приходе сюда.

— Да, Стелла старательно вас выгораживала, — сухо сказал капитан. — Но влиять на кого-нибудь — значит брать на себя большую ответственность. А я не могу назвать ваше поведение ответственным, каковы бы ни были ваши намерения.

В его голосе послышались извиняющиеся нотки. Памела же не скрывала, что понимает его, и даже чуть ли не питает к нему симпатию. Я никогда не видел, чтобы она проявляла такую терпимость, и только потом сообразил, что это делается ради меня и Стеллы.

Между тем я обдумывал предложение капитана. Оно было соблазнительно. Я освободился бы от Дома и не потерпел финансового краха, от которого мне предстояло бы оправляться долгие годы. Ведь мои пьесы никогда не будут бестселлерами, на этот счет у меня иллюзий не было. В нашей семье не Умели делать деньги, нам было дорого совсем другое.

— Если мою сестру устраивает ваше предложение, и если при этом вы не ставите никаких условий, я бы хотел подумать, — сказал я капитану.

Памела пришла мне на выручку:

— Мне понадобится несколько недель, чтобы решить, Родди.

— Разумеется, — сказал я.

Мы помолчали. Капитан покачал головой:

— Делая это предложение, я намеревался дать вам возможность покинуть эти места. Незамедлительно.

Во мне закипело бешенство. Я проговорил:

— Значит, предложение делается при определенных условиях?

— Да.

— И какие еще условия вам угодно предложить?

— Вы должны перестать видеться с моей внучкой.

Наступившая тишина смутила его.

— Встречи с вами для нее гибельны, — вырвалось у него. — Между вами не должно быть ничего общего!

Памела заговорила ровным голосом:

— Капитан Брук, Стелла уже не ребенок, и я не могу обращаться с ней, как с ребенком. Мы говорили вам, что запретили ей приходить сюда, пока в доме продолжают происходить странные вещи. Но если ей нужна моя дружба, она может на нее рассчитывать. Дружбой я не торгую.

Мы все встали. Капитан был явно обескуражен. Наверно, решение прийти к нам и пообещать тысячу фунтов за освобождение Стеллы от дурного влияния, стоило ему больших душевных мук. И вдруг его предложение отвергли. Он выложил свои козыри на стол, больше крыть ему было нечем.

Капитан повернулся ко мне чуть ли не с умоляющим видом:

— Вы поддерживаете эту… эту сентиментальную точку зрения?

— Разумеется.

Он осмотрелся, словно ждал помощи от окружающих его стен. Задержался взглядом на камине, карнизах, окнах и двери, будто не в силах поверить, что дом, где жила его дочь, не сулит ему больше утешения Потом, тяжело ступая, пересек холл и вышел на крыльцо. Перед уходом он обратился к нам:

— Вы вынуждаете меня услать Стеллу отсюда… Вынуждаете, — повторил он медленно, словно сам хотел привыкнуть к этой мысли, — отправить Стеллу прочь из дома.

Капитан взобрался в коляску и уехал, не попрощавшись, даже не взглянув на нас, погруженный в свои горькие мысли.

Я не мог на него сердиться.

— Господи! — воскликнул я. — Мне его жаль! Он больной человек. Если он отправит Стеллу за границу, ему не перенести разлуки с ней. Он ее больше не увидит.

— Сколько людей страдает от этой истории, — сокрушенно покачала головой Памела. — Мне всех жалко. И себя тоже.

Она закусила губу и бегом бросилась в дом.

Мы идем по ложному следу, и, проглядев записи Памелы, я в этом убедился. Правда, ничего более определенного я сказать не мог. И не представлял, что делать дальше.

Памела потрудилась добросовестно — записи были подробные, аккуратные и объективные. Она начала свою летопись по памяти, рассказав о каждом происшествии под определенной датой: что случилось с ней самой, с Лиззи, с Джудит, со мной. Она включила сюда и все, что мы слышали о семье Мередитов, обращая особое внимание на разные толкования одного и того же события. Записала даже обрывки дошедших до нас сплетен, указав, от кого они исходят. Последнее было очень важно, так как нам приходилось знакомиться с Мери, Мередитом и Кармел только по рассказам других, а человеческая память — зеркало, далеко не безупречное. Мы понимали, что нам нужно принимать во внимание и благосклонность и предвзятость, и преданность и зависть, даже злобу.