Памела схватила меня за руку и, шатаясь, вскочила. Мы бросились вон из комнаты, заперли за собой дверь, и я спрятал ключ в карман. Пока я открывал парадную дверь, чтобы свежий ночной воздух выветрил запах мимозы, Памела сидела в холле на сундуке. Когда я снова закрыл дверь, запах исчез, но холл стал наполняться леденящим холодом.

— Ты что-нибудь видел? — прошептала Памела.

— Нет! И не желаю! Скорей! Бежим к тебе в комнату!

Памела была белее бумаги, она заколебалась, но ни на лестнице, ни на площадке никого не было видно, и мы поспешили наверх. Разожгли керосиновую печку, которая все еще стояла у камина Памелу трясло, она до сих пор сжимала в кулаке флакон.

— Он больше не пахнет, — удивилась она.

Действительно, от запаха и следа не осталось.

— Наверняка это вещи Кармел, правда? — спросила Памела робко и взволнованно.

— Боюсь, что сомневаться не приходится, — ответил я. — Все это — непременные принадлежности испанских танцовщиц. Наверно, она позировала Мередиту в таком наряде. Конечно, это ее вещи.

И вдруг Памела воскликнула:

— Посмотри, что у меня с пальцами.

Она протянула мне правую руку, в которой сжимала флакон. Три пальца омертвели и стали как восковые.

— Возьми его у меня, — попросила Памела. содрогаясь.

Пальцы, державшие флакон, как бы свело, они стали точно деревянные, мне пришлось силой разжимать их один за другим, чтобы забрать флакон. Я долго грел и растирал руку Памелы, пока не восстановилось кровообращение.

— Не вздумай истолковывать это каким-то сверхъестественным воздействием, — успокаивал я сестру. — Просто ты разволновалась и стиснула пальцы слишком сильно.

— Нет, Родди, конечно, тут что-то нечисто, у меня пальцы никогда не немеют, — запротестовала Памела. — И потом, я же почувствовала этот зловещий холод, а ты разве нет?

— Не уверен, что на нас не пахнуло холодом со двора. — Я открыл дверь, намереваясь уйти к себе.

— Ох, не уходи пока.

Лестничная площадка была затянута сероватым туманом, но он не светился, и сердцевины, как в том облаке, которое я видел в прошлый раз, у него не было. Да и холод, как мне показалось, был просто дыханием сырого и пронизывающего северного ветра. Я выглянул из окна — луну закрыло рваными облаками, а по освещенному лунным мерцанием морю и по берегу скользили тени.

Вернувшись в комнату Памелы, я прикрыл за собой дверь.

— На лестнице холод и туман, но, я думаю, и то и другое естественного происхождения.

Памела покачала головой:

— Здесь, в комнате, холод точно такой же, как ночью в пятницу, когда мы поспешили увезти отсюда Стеллу.

— Хочешь спуститься в гостиную?

— Нет, подождем, посмотрим, не случится ли чего. Ничего не случилось.

Я пробыл с Памелой почти час, к концу которого температура в комнате стала обычной, туман на лестнице рассеялся.

Памела спрятала флакон в ящик туалетного столика и сказала, что, пожалуй, теперь ляжет спать.

— Но нам предстоит здорово поломать голову, правда? Ведь все, что происходило сегодня ночью, имело какую-то цель. И пальцы у меня никогда раньше не немели. Все это очень странно.

Я не мог с ней не согласиться.

Глава XV

НАТУРЩИЦА

— Вот я сижу и думаю, — начала Памела.

— Это я заметил.

Памела погрузилась в размышления, как только села завтракать. Между тем именно за ленчем мы обычно встречались в первый раз после ночи, и Памела всегда была рада поболтать.

— Тебе не кажется, что не грех бы и едой заняться? — посоветовал я.

Без всякого интереса она прикончила свое пирожное и обратила взгляд на меня. Ее лицо выражало изумление и страх.

— Помнишь, вчера ты сказал, что запах мимозы — это как бы лейтмотив Мери?

— Помню.

— А ты не думаешь, что она могла тебя услышать?

— Кто? Мери? Господи помилуй!

— Ну да. Вдруг она либо услышала, либо каким-то образом прочла твои мысли? И потому прошлой ночью постаралась, чтобы мы почувствовали запах, хотела дать нам понять, что она здесь. Разве не может так быть, а, Родди? По-моему, это не слишком невероятно. Как ты считаешь?

— Ну, я-то теперь раз и навсегда усвоил, что ничего невероятного нет ни в чем.

— Я уверена, что на конфетную коробку нас вывела она.

По правде говоря, я и сам так полагал, хотя и не ощущал уверенности, ведь при творящихся вокруг чудесах уверенным нельзя было быть ни в чем. Я тоже проснулся с мыслью, что ночные события кем-то направлялись. Однако я был готов к тому, что мое ночное легковерие, как уже часто случалось, улетучится при холодном трезвом свете дня. Но этого пока не произошло.

— Да, — согласился я, — Мери тут наверняка замешана.

— Но, Родди! Это же замечательно! — Памела воодушевилась, глаза у нее сияли, вчерашнего уныния как не бывало.

— Да, возникают кое-какие возможности, — подтвердил я.

Я решил не торопиться с выводами, но тем не менее загорелся надеждой — ведь если Памела права, мы имеем дело с разумной, активной силой, готовой нам помочь, а не с какой-то неопределенной эманацией.

— Тогда все в наших руках! — радостно поддержала меня Памела. — Во-первых, тогда ясно, что это на самом деле Мери, и она хочет объяснить нам, в чем мы ошибаемся; ясно, что она может поддерживать с нами связь, — мы уже общаемся! И вчера ничего устрашающего в этом не было! Родди! Как хорошо!

— Не забудь о втором призраке, — предостерег я.

Глаза Памелы расширились.

— Ты думаешь, второй призрак попробует вмешаться?

— Ты же сама говорила, что они боролись за Стеллу. Боюсь, это вполне вероятно.

Памела поежилась:

— Я как раз сейчас думала, — медленно проговорила она, — зачем Кармел в тот последний их вечер в истерике бросилась из мастерской прямо в детскую?

— Хотела похитить ребенка, — предположил я, — может, даже и убить из чувства мести.

— Это ужасно, Родди! Потому что потому что, раз у нее было такое на уме и если она умирала с этой мыслью… Ты меня понимаешь, Родди?

— Хочешь сказать, что она до сих пор вынашивает это намерение?

— Вот именно.

— Боюсь, что ты права. И очень боюсь, что в пятницу Стелла была на волосок от смерти…

Мы оба замолчали. Краска отлила от лица Памелы, но потом она бодро сказала:

— Ничего, если Мери на нашей стороне, нам нечего бояться! Она будет охранять Стеллу, в этом можно не сомневаться. Надо только внимательно улавливать все ее знаки и следовать ее подсказкам.

— Надо уметь еще их разгадать, что не так-то просто, — заключил я.

— Конечно. Зачем, например, ей понадобилось, чтобы мы открыли коробку Кармел?

— А в ней действительно больше ничего не было? Ни писем, ни бумаг?

— Нет! Я же все пересмотрела не один раз. Не могу даже вообразить, зачем ей это было нужно.

— Воображать не стоит, нам это не поможет.

— Но, наверное, мы могли бы что-то сделать.

Да, могли, но я не хотел, чтобы Памеле пришло в голову, чем мы можем помочь делу. Посему я переменил тему и в первый раз рассказал ей о разговоре с Лиззи.

— Ну, все ясно! — объявила Памела, выслушав меня. — Лиззи должна ночевать на ферме. У нее и так больное сердце, а здесь ее в любой момент что-нибудь может напугать до полусмерти.

Я согласился с сестрой. Во всяком случае, Лиззи лучше не оставаться дома в те вечера, когда у нас будет гостить Макс. Если призрак действительно пытается снестись с нами, мы можем провести спиритический сеанс. Мысль о спиритизме была мне тягостна. Я с детства помню, к какому трагическому воздействию приводят подобные опыты, и я понимал, что ни в коем случае не следует подвергать такому риску Памелу — натуру чересчур чувствительную и одаренную пылким воображением. Стоит ли заводить с ней разговор о сеансе? Этот вопрос крутился У меня в мозгу, омрачая утреннее радужное настроение и мешая работать. В конце концов я решил ничего не говорить Памеле, пока не посоветуюсь с Максом.

Совершенно зря я просидел остаток дня за письменным столом — только испортил свою пьесу, — а после обеда полчаса бился над статьей о спектакле для радио — тоже напрасно. Вдобавок и Памела болтала, не закрывая рта. Обычно, когда я работаю, она старается мне не мешать. Я понимал, что она тоже никак не может отвлечься от вчерашнего: держа на коленях коробку Кармел, она, хмурясь, безостановочно перебирала одну за другой лежащие там вещицы.

— Эти духи, наверно, подарил Мери муж, — Говорила Памела, — «Мимоза» — редкие духи. Вероятно, он купил их в Париже. Интересно, Мери отдала их Кармел или та их стащила? А может быть, Мередит подарил их Мери, когда они были в Испании? Но откуда они у Стеллы? Неужели Мередит когда-то потом послал их дочери? Надо бы узнать у Стеллы.

— Странная идея посылать шестилетней девочке такой подарок, — усомнился я. — Ведь когда Мередит погиб, ей было не больше шести.

— Ничего другого придумать не могу.

— Ну так перестань придумывать или, по крайней мере, перестань болтать, — резко осадил я Памелу.

— Прости. — Она обиженно смолкла.

А я набросал убийственный отзыв на премьеру радиопьесы, Написанной в стихах, утверждая, что спектакль был бы значительно интереснее, если бы актеры имели хотя бы отдаленное представление, как читать стихи, и к тому же умели правильно произносить, ну скажем, две-три гласные. Перечитав отзыв, я понял, что вымещаю на спектакле собственное раздражение, все вычеркнул и начал сначала.

Мне было стыдно, что я резко оборвал Памелу. Нервы сестры и так были напряжены до предела из-за всех этих волнений с призраками, и расстраивать ее еще больше никуда не годилось. Я отложил бумаги и улыбнулся ей.

— Ни черта не получается, — признался я. — Придется нам, видно, нищенствовать, а я-то так люблю, чтобы хлеб был намазан маслом! Ну что с тобой? Утром ты была беззаботна, как канарейка. Что изменилось?

— Ох, Родди, все! — вздохнула она. — Мы со своими теориями выписываем восьмерки, как конькобежцы на льду, и ни взад, ни вперед. А Мери тщится что-то дать нам понять, и ничего не получается! Это невыносимо! Ну скажи, зачем ей понадобилось, чтобы мы нашли коробку Кармел? Впрочем, тебе нужно закончить отзыв. А я иду спать. У меня сейчас мелькнула одна мысль… Я, кажется, представляю, что могло бы нам действительно помочь, но с этим можно подождать до завтра. По-моему, у меня в голове мысли крутятся с таким скрипом, как мельничные жернова, всем их слышно. Ладно, оставлю наконец тебя в покое, доброй ночи.

Она ушла, но о покое нечего было и думать. Слишком хорошо я понимал, о чем собирается поговорить со мной Памела. Она предложит устроить спиритический сеанс.

Наутро я, впервые за эту неделю, выкупался. Вода была холодная, море бурное, но я наплавался всласть. Я проспал всю ночь напролет и теперь снова чувствовал себя самим собой, а не марионеткой в руках призраков. После завтрака я составил компанию Чарли — он пришел вместе с Лиззи с фермы и взялся ставить забор. Разговаривая с ним, я мог наблюдать, не покажется ли почтальон.

Был уже вторник. Я убедил себя, что во вторник придет письмо от Стеллы. Ей давно пора было написать нам, что с ней происходит, и что ее ждет. Не могла же она уехать, не попрощавшись.

На Чарли нашел какой-то стих, он заупрямился — здесь, мол, нужна проволочная сетка, да натянуть ее надо пониже, упорствовал он, иначе кролики все пожрут.

Убеждать его, что забор нужен не для защиты наших урожаев, а для того, чтобы никто не сорвался с обрыва, было бесполезно. Чарли свое дело знал. Уговаривая его ставить какие-то жалкие загородки, я унижал его достоинство.

— Уж за такое я и не знаю, как взяться, — возмущенно возражал он мне.

По холму медленно поднимался почтальон. «Не мешало бы ему обзавестись велосипедом, — подумал я. — Ведь здесь все дома далеко друг от друга».

— Делайте, как я вам говорю. Натяните три ряда проволоки, и хватит. Кроликам здесь взяться неоткуда — не из моря же они выскочат, — строго распорядился я и оставил Чарли одного.

Письма от Стеллы не было. Пришла только бандероль от Макса. Сердце у меня упало, сбывались наихудшие предчувствия, которые я гнал от себя. Стелла в Уилмкоте одна с дедом. Как-то он с ней обходится? Ведь он был разъярен ее поступком. Неспроста, наверно, он упоминал об ее «горьком раскаянии». До чего он сумел довести ее своими попреками? Неужели капитан разрушит все, что могло расцвести в ее душе, превратившись в любовь? Неужели он сломил ее и она не захочет даже вспомнить обо мне? Какая мука быть отрезанным от нее!

Я так и стоял на крыльце, забыв вскрыть бандероль от Макса, когда из дома вышла Памела.