Дороти Макардл - Тайна «Утеса»

— Что же Стелла хотела нам передать? — спросил я.

— Очень странную просьбу. Я не вижу в ней никакого смысла, но она настаивала, чтобы я сказал вам: она хочет переночевать в «Утесе». Говорит, что только здесь она сможет уснуть.

— Нет! — вскочив, закричал я и рассердился сам на себя за такую невыдержанность. — Неужели то, что случилось, не послужило ей уроком? Что она, — с ума сошла? Забыла ночь на субботу?

— Сюда ей никак нельзя, — подтвердила Памела Скотт, ничего не понимая, переводил глаза с одного из нас на другого. Потом взгляд его задержался на Памеле.

— Вы и сами плохо спите.

— Разве в этом доме заснешь? — вознегодовал я. — Вы же знаете, что здесь творится! Почему вы вами не объяснили Стелле, чтобы она выкинула эту блажь из головы?

— Я пробовал, — ответил доктор, — но тогда с ней Бог знает что началось. Я прямо остолбенел. В жизни бы не поверил, что Стелла способна на такое.

— Чем же она вас столь сильно удивила? — совершенно несправедливо рассердился я на Скотта.

— С ней творилось что-то невероятное, — сказал Скотт. — Вы же знаете, какая она сдержанная, вежливая и воспитанная маленькая леди. И когда я пришел утром, она была именно такая — аккуратная, подтянутая. Это после трех-то бессонных ночей. Другие на ее месте уже бились бы в истерике. Она приняла меня в своей чисто прибранной комнатке, и вид у нее был больной, будто болеет она уже с месяц, но вела себя безукоризненно, само послушание, само внимание, была готова следовать всем моим советам и за деда беспокоилась больше, чем за себя.

— Он тоже болен? — спросил я.

— Он очень расстроен из-за нее, — ответил Скотт. — И не говорит почему. Только одно и сказал: «Она попала под дурное влияние», и больше ничего. Мне-то кажется, между ними разразился большой скандал, и теперь она раскаивается, хочет загладить те, что было. Грустно на них смотреть — такие одинокие в этом большом доме, только какая-то женщина наведывается за ними присматривать.

— Стелла сказала вам, почему не спит? — спросила Памела.

— Нет, этого я от нее не смог добиться. Твердит одно: «У всех свои заботы». Смешно! Уклоняется от ответов, так что я бессилен. Нельзя лечить больного, который вам не доверяет, особенно если болезнь связана с психикой, как в данном случае. Ничего не поделаешь, пришлось дать ей снотворное.

— Но вы сказали, она устроила какую-то сцену? — нетерпеливо напомнил я.

— Да, это было уже днем, когда она проснулась. Я поднялся к ней еще раз, чтобы посмотреть, как она после снотворного. Она очнулась около половины пятого. Видно, во сне ее мучили кошмары, она была в каком-то странном состоянии, по-моему, не понимала, что я в комнате, стонала и все твердила исступленно: «Он мог погибнуть!»

— А потом? — поторопил я его. Голосом я владел лучше, чем сердцем.

— А потом она заметила меня и залилась слезами, причитала, как ей одиноко, какая она несчастная, как она не может тут больше оставаться. Просила помочь ей отсюда выбраться. Так и говорила: «Больше мне тут не выдержать». А дальше вот и сказала, что мечтает переночевать в «Утесе». Когда я ответил, что капитан и слышать об этом не захочет, она заплакала еще сильней и принялась настаивать на своем. Я просто ушам своим не верил, неужели это Стелла! Пришлось мне в конце концов пообещать ей, что я с вами поговорю, и, уходя, я закатил ей изрядную дозу снотворного, больше, чем следовало.

— Выходит, Стелла напичкана снотворным! Какой ужас! — возмутился я.

— Ну а что я могу поделать? Если бы вы согласились мне рассказать, что у нее на уме, я бы смог ей помочь. Ведь неспроста же она впала в такое состояние Она уже не ребенок.

Памела посмотрела на меня.

— Лучше рассказать обо всем доктору Скотту. Правда?

— Конечно, — согласился я. — Тем более что мы и есть то самое «дурное влияние». — Под натиском одолевавших меня чувств и мыслей я отошел к окну, предоставив Памеле рассказывать доктору, что с нами происходит.

«Он мог погибнуть!» — вот о чем больше всего сокрушалась Стелла, хотя у нее были и другие горести. «Вы же могли погибнуть!» — сказала она мне, когда пообещала, что не будет больше тайно пробираться к нам в дом. Тогда я даже не подозревал, как тяжко ей было давать это обещание. Оказывается, несмотря на пережитый испуг, она все так же рвется увидеть мать, а из-за меня старается подавить это стремление у теперь, когда она страдает от бессонницы и просит нас о помощи, я вынужден отказать ей в том единственном, что, по ее мнению, даст ей возможность заснуть. Она нуждалась во мне, а я и сам не мог пойти к ней и пустить ее к нам не решался. Я был близок к отчаянию, но несмотря на это, находился наверху блаженства.

Ничего! Мы уже боремся! И скоро все дурное останется позади.

Скотт слушал Памелу, как зачарованный.

— Клянусь Юпитером! — выдохнул он. — Чего же удивляться, что она не спит. Удивляться надо тому, как она это выдерживает, да еще таит все в себе.

Памела рассказала доктору о своих страхах: она боится, что призрак Кармел движим жаждой мести. А может даже, ее дух обречен скитаться, пока не разделается со Стеллой. Доктор разволновался и понес нечто бессвязное.

— Вот уж вам не повезло, так не повезло! Неудивительно, что вы плохо выглядите. Теперь-то ясно, почему пес не захотел тут оставаться.

От такого неожиданного заключения Памела не выдержала и фыркнула.

— Очень рад, — сварливо сказал Скотт, — что вы в состоянии смеяться.

— А мы не теряем надежды справиться со всеми осложнениями, — заявила Памела. — Вы сможете передать Стелле мое письмо?

Скотт забеспокоился:

— Это, пожалуй, уж слишком. Лучше на словах. Я перескажу ей все, что вы захотите.

— Передайте, что у нас наконец-то затеплилась надежда, — попросила Памела, — и что я напишу ей в Бристоль. Передайте, пусть она еще потерпит и Постарается представить себе, почему мы не можем пустить ее сюда. И скажите, что мы ее любим, пусть она нам верит. — Памела была расстроена, ей нелегко было посылать больной Стелле столь неутешительный ответ.

Скотт засобирался обратно в Уилмкот. Я проводил его до машины, прошел через сад и поднялся на вершину холма. Сентябрьский вечер был прохладен с моря веял сырой душистый бриз. Расщелина, в которой расположился Биддлкоум, тонула в голубоватом тумане, сквозь него искрились освещенные окна, на полях тут и там виднелись огоньки одиноких ферм, а вдоль берега, будто маленькие созвездия, блестели огни деревень. Холмы по ту сторону деревни казались темными на фоне заката. Долина была узкой. Не верилось, что я отделен от Стеллы непреодолимой пропастью. Спит ли она сейчас? Думает ли обо мне? В голове у меня звучали обрывки ее короткой незатейливой песенки:

Пусть светлый ангел тебя бережет

Ночь напролет,

Пусть охраняет от бед и забот

Ночь напролет

И пусть назло жестокой судьбе

Любовь и счастье придут к тебе.

Когда я спускался к «Утесу», передо мной уютно светились окна нижнего этажа. Как любит этот дом Стелла! Да и я не меньше. Я представить себе не мог, что мне придется искать какое-то другое пристанище!

«Напейтесь шампанского, — советовал мне Баллэстер, — и пройдитесь по всей пьесе еще разок!»

Я понял, как он был прав, когда в пятницу утром сел просматривать второй акт. В нем Барбара наслаждается своей дьявольской затеей, однако все продолжают считать ее очаровательной, благородной, остроумной женщиной. Диалогу здесь надлежало быть искрометным, полным юмора, блестящим. Я надеялся, и, как впоследствии подтвердилось, справедливо, что игра актеров, в свою очередь, придаст пьесе веселость и легкость. Однако в это утро мое сочинение казалось мне тяжелым и неудобоваримым, как глина. Промучившись с час, я выжал из себя две забавные реплики и один каламбур. В результате моя рукопись превратилась в путаницу зачеркнутого, перечеркнутого, вставок и стрелок. «Увы, с шампанским и оживлением текста придется подождать», — решил я, и взялся за последний акт. Он больше подходил к моему настроению — мне предстояло придумать, как обойтись с Барбарой в конце — судьба ее должна быть суровой, но не устрашающей, неожиданной и в то же время неизбежной, словом, должна соответствовать ее козням и коварству. Я ломал себе голову над этой задачей, когда зазвонил телефон. «Скотт», — мелькнуло у меня в голове, и я в два прыжка очутился внизу.

— Можно попросить мисс Фицджералд? — Напряженный, отрывистый голос поверг меня в изумление — это был капитан Брук!

Я помахал Памеле из окна детской — она помогала Чарли. Уронив на землю проволоку, которую держала в руках, сестра поспешила в дом и жестом попросила меня оставаться возле телефона. Пока она слушала, на ее лице проступали красные пятна, но она спокойно сказала:

— Буду очень рада. Да, сейчас приеду.

Она повесила трубку и в недоумении посмотрела на меня.

— Капитан просит приехать к Стелле.

— Ей что, хуже?

— Боюсь, что так. Видно, он очень расстроен и боялся, что я откажусь.

— А он объяснил, в чем дело?

— Сказал, что она «жалобно умоляла». А затем сказал, что «естественно, никогда не обратился бы ко мне с подобной просьбой, если бы не видел, что иначе Стеллу не успокоить».

— Отвезти тебя?

— Пожалуйста, Родди.

Приглашение капитана ничего хорошего не предвещало — Стелла либо расхворалась, либо в истерике, и все же в моей душе возобладало чувство облегчения. Мы больше не отрезаны друг от друга.

— Придумай что-нибудь, чтобы мы могли поддерживать с ней связь, — наставлял я Памелу, пока мы ехали к Уилмкоту. — Скажи Стелле, что я буду наезжать в Бристоль, могу даже поселиться там, если нужна моя помощь. Все равно придется бывать там на репетициях. Узнай, не сможем ли мы с ней видеться. Нельзя упускать этот случай, надо как-то получать от нее известия.

Памела кивнула:

— Попробую. Но по словам капитана, ее «мучают стыд и раскаяние», так что твои вопросы могут только разбередить ее.

— Ну, это было и прошло. Она же буйствовала вчера, Скотт рассказывал…

— Думаю, ей нельзя ни в чем противоречить, — возразила Памела. — В каком бы она ни была настроении, придется подлаживаться. Главное, чтобы она начала спать.

— Совершенно с тобой согласен.

Я сказал, что оставлю машину возле Уилмкота, пройдусь по роще и буду ждать Памелу возле лужайки для игры в шары.

— Не скажи ей чего-нибудь, отчего она разволнуется, — предупреждал я Памелу, — и ни в коем случае не упоминай об экзорсизме!

— Господи! Разумеется, не буду.

Памела ждала, когда ее впустят, и было видно, как она нервничает.

Я прошел через рощу на берег. Здесь располагалась площадка для игры в шары, к ней вела посыпанная песком дорожка, вдоль которой стояли скамейки, обращенные к морю. Останься этот защищенный от ветра полукруг в его первозданном виде, он радовал бы душу — воздух здесь был соленый и смолистый, позади выстроились сосны, глазам открывался великолепный вид — но сейчас подстриженный, прилизанный, полный народа, этот уголок навевал уныние. Четверо престарелых джентльменов лениво подталкивали шары, за ними с одной из скамеек наблюдали сестры милосердия в форме и, казалось, им было так же скучно, как их подопечным. С другой скамьи за игрой следили растрепанные мальчишки и девчонки и их молодая румяная мать — эти громко потешались над какой-то веселой шуткой. Я находился в парадной части Биддлкоума — здесь прогуливались пожилые пары с собачками, высокая девушка провезла мимо меня пожилого человека в инвалидном кресле, за ними мрачно промаршировали две разгоряченные полные дамы в черном — видно, они только что поссорились, так как смотрели в разные стороны. Приятно было остановить взгляд на юноше и девушке в шортах, прошествовавших мимо с рюкзаками. Наблюдения за публикой могли бы меня позабавить, но нервы мои были взвинчены, и пока я прохаживался взад-вперед, беспокойство становилось нестерпимым.

Я вспоминал наш разговор с капитаном и все яснее понимал, что обратиться к нам его заставило что-то весьма серьезное.

Наконец подъехала Памела. Она вышла из машины и подошла ко мне. Мы направились в тень под деревья. Я сразу увидел, что дело плохо. Памела проговорила:

— Стелла просила меня приехать, чтобы попрощаться.

— Как она?

— Вполне спокойна, но очень слаба. Бледная и утомленная. Благодаря снотворному ей удалось поспать. Она просит у нас прощения за свое вчерашнее малодушие. Мне велено тебе передать, — в голосе Памелы зазвучала ирония, — что она всегда будет вспоминать о нас обоих с благодарностью.

— Значит, «прощай навек!»?