Дороти Макардл - Тайна «Утеса»

— А кто это Кармел? — спросил я.

— Кто? Один Бог ведает. Говорили, она позировала художнику, мужу миссис Мередит. Они привезли ее из какой-то чужой страны. Будто бы она была чем-то вроде горничной при миссис Мередит, только странная это была горничная, скажу я вам, вела себя как цыганка. Нарядится, бывало, в шали да ленты и пляшет на лужайке, а то вдруг что-то на нее найдет, начинает рыдать, сыпать проклятиями на своем языке и угрожает что бросится со скалы.

— Так и случилось?

Миссис Джессеп задумчиво посмотрела на меня ей ужасно хотелось продолжить рассказ, но она сомневалась, не скажет ли чего лишнего. Она снова удалилась в кладовку и вернулась, неся на тарелке масло Стоя у стола и придавая маслу форму деревянными лопаточками, она наконец ответила мне.

— Ни одна живая душа не знает, что там случилось, мистер Фицджералд, и никогда не узнает. Если только, — она понизила голос и не отрывала глаз от работы, — если только сиделка их не знает больше чем говорит.

Чтобы выслушать всю историю до конца, мне следовало не забывать вовремя подавать реплики.

— А что говорит сиделка?

— Она говорит что видела их там на краю скалы Кармел бежала впереди, а миссис Мередит за ней. Уже темная ночь наступила и с юго-запада шел шторм. И как будто порыв ветра подхватил Кармел и бросил ее на дерево. Мисс Холлоуэй говорит, что видела, как Кармел в черном платье цеплялась за ветку. А миссис Мередит не смогла остановиться на склоне, там очень круто; она бросилась в сторону, схватилась было за дерево, но упала и полетела вниз. Так рассказывает мисс Холлоуэй, только я считаю, что она может рассказать больше.

— Значит, миссис Мередит погибла?

— А вы этого не знали? — В темных глазах стояло удивление, она покачала головой. — Сломала себе спину, бедная леди; а на ее красивом лице даже царапины не было, только синяк, так рассказывали. Синяк сбоку на голове.

— Какая ужасная трагедия!

— Ее отцу это разбило сердце.

— А девушка, которую она хотела спасти, эта Кармел? Она осталась невредимой?

— Да, но ненадолго; через неделю умерла у себя в постели в «Утесе». А в ту ночь, в бурю, убежала неизвестно куда. Через два дня ее нашел мой дядя Джекоб, больную, в бреду, она оказалась в хлеву у Хартли. Старая миссис Хартли побоялась взять ее в дом, так что ее положили на повозку и отвезли в «Утес». И она умерла на руках у мисс Холлоуэй.

— А Мередит? Что стало с ним?

— С ним? — То, как миссис Джессеп ударила лопаточкой по маслу, было красноречивее всяких слов. — У этого человека не было сердца, так что и разбиваться было нечему! Закончил свою картину и уехал за границу. Года три мы его не видели и ничего о нем не слышали, а потом пришло известие, что он где-то утонул в море. В Биддлкоуме по нему не пролилось ни слезинки.

Она уложила продукты в корзину и, хотя заставила меня дожидаться их, сказала, что Чарли придет к нам после обеда и все принесет.

— Дайте мне, пожалуйста, шесть яиц, они нужны к ленчу, — попросил я. — Ну а что касается этой грустной истории, о которой вы рассказали, выходит, с того времени прошло лет пятнадцать, но за такими уединенными местами дурная слава держится долго.

— Ох, да! Долго! — ответила она, и ее голос прозвучал как-то зловеще и мрачно. Он вынула из корзины яйца и положила их в бумажный пакет. — Ну ничего, — заключила она со вздохом. — Миссис Флинн говорит, в доме теперь все тихо-спокойно. Она добрая душа. Нам с Чарли повезло, что она тут поблизости поселилась. До свидания, сэр, и надеюсь, все у вас будет хорошо.

Стоя в дверях, она смотрела мне вслед. Сбитый с толку и заинтригованный, я шагал через пастбище и представлял себе, как в ее душе доброе расположение к нам стремится побороть дурные предчувствия.

Слухи опутали «Утес», селение и ферму, словно сеть. Интересно, насколько серьезно к тому, что я услышал, относится капитан Брук? Что из этих слухов дошло до Стеллы? И почему, почему Памела — такая общительная и любящая поделиться — оставила их при себе? Вряд ли Лиззи не слышала эти сплетни и давным-давно не передала все Памеле слово в слово.

Пройдя через пустошь, по которой вилась разбитая колея, я свернул к дому. Подходить к нему с этой стороны было одно удовольствие: справа внизу у подножия холма билось о скалы море, впереди виднелся фронтон нашего дома, под ногами пружинил вереск. Я не заметил ни забора, ни изгороди и не понял, где кончается земля Джессепов и начинается наша. Памела изучала это по карте, надо будет вместе с ней протоптать границу.

Через просвет в наших рододендронах тропка привела меня к подъездной аллее, как раз напротив ворот Памела высунулась из детской, забрала яйца, отдала их Лиззи и вышла на лужайку.

— Приятно там делать покупки, правда? — спросила она. — Все купил?

— Все. И еще наслушался всяких сплетен.

— Я так и знала, — кивнула сестра.

— И чего только не плетут, — сказал я. — Тут и попытка самоубийства, и подозрение не убийство ли это, и привидения, и Бог знает, что еще. Мы оказались в самом центре здешних легенд. Теперь понятно, почему капитан так себя вел. Эти сплетни многое объясняют. Но Боже мой, почему ты отправила меня к местным болтунам в полном неведении, чтобы я узнал все от них?

Памела взяла меня за руку, и мы подошли к скрюченному дереву. Это была давно засохшая лиственница, все ее ветви изогнулись в одну сторону, а корни непрочно оплели край скалы, местами торф отвалился и корни обнажились.

— Вот где она упала, — показала Памела.

— И наверно, зацепилась вон за тот выступ?

— Так говорит Чарли, там она и лежала, умирающая…

— Странная ты какая-то. Почему ты ни разу об этом не заговорила?

— Знаешь, Родди, это такая ужасная история, не просто романтическая, а настоящая трагедия. Сначала я никак не могла от нее отделаться, мне почему-то казалось, что все это произошло только что.

— Но послушай, ты ведь сама говорила, что Стеллу увезли отсюда, когда она была ребенком. Значит, все это случилось пятнадцать лет назад. Какое же только что?

— Знаю. Это было глупо с моей стороны. Сейчас я с этим справилась. Мне не хотелось портить твой первый день здесь и обрушивать все это на тебя. Я и Лиззи предупредила.

— Господи, не думаешь же ты, что я примусь оплакивать женщину, которую совершенно не знаю! Что мне Гекуба?

Памела вздохнула и рассмеялась:

— Ах, Родди! Как хорошо, что ты приехал!

— Я вижу, тебе здесь было одиноко.

— Да нет, во всяком случае мне так не кажется.

— Кстати, эти «беспокойства», — сказал я ей, — очевидно, придуманы Паркинсонами как предлог, чтобы разорвать контракт; они уехали, не заплатив долги.

— Теория удобная. Скажу об этом Лиззи.

— А она как ко всему этому относится?

— Ей нравится быть в центре событий, и она обожает рассказывать подобные истории. Но если в доме действительно водятся привидения, это не для нее. Католики такие вещи не выносят.

Мы прошли к детской. На калитке так и висел сломанный замок, и я мысленно взял на заметку починить его. Облокотившись на нижнюю половину двери, я заглянул в комнату и увидел, что там ничего нет, кроме садовых стульев и походной кровати, на которой спал Виски.

— Виски нравится эта комната, — заметила Памела.

— Кошки знают толк в комфорте, они просто помешаны на нем. Помнишь Миннегагу, как она обожала устраиваться в мамином меховом пальто?

— Да, — улыбнулась Памела, но лицо ее все еще было грустным — видно, история Мередитов не шла у нее из головы.

— Подумать только, — проговорила она, — каково ребенку потерять такую мать и остаться с убитым горем стариком. Интересно, представляет ли себе Стелла, что такое счастье?

Вот, значит, что мучает Памелу! Ее девичество было омрачено капризами старика отца, она так страдала и жила в таком нервном напряжении, что теперь все в ней восставало при мысли, что Стелла испытывает то же самое.

— Ну что ж, — сказал я, — не исключено, что тут можно чем-то помочь.

Она сухо ответила:

— Но мы, вероятно, встретим препятствия.

Я усмехнулся, вспомнив спортивные игры нашего детства.

— Ну, положим, в беге с препятствиями ты ведь Всегда выигрывала!

— «Детская» звучит нелепо, — сказала вдруг сестра. — Придется называть ее «желтая комната».

— Попробуем.

Но сам я был готов держать пари, что комната так останется «детской».

Лиззи шествовала по коридору, неся дымящееся блюдо. Я принюхался и ощутил аромат, знакомый по давно ушедшим в прошлое праздникам, когда она нас баловала.

— Сырное суфле! — воскликнул я.

— Оно самое, — радостно отозвалась Лиззи. — И быстренько беритесь за него, не то я опрокину его на себя.

Завтракали в гостиной. Занавески были подняты Лиззи вся лучилась, когда мы уселись за стол, залитый солнцем. Театрально взмахнув рукой, она открыла крышку.

— Вот теперь, — заявила она, — можно сказать, что мистер и мисс Фицджералд у себя дома.

Для каждого писателя любое занятие, не связанное с его иссушающей мозг профессией, представляется приятным бездельем. Я устроил себе праздник, превратил оранжерею в столярную мастерскую и трудился там, как каторжный, орудуя пилой, рубанком, стеклорезом, кистями и красками, я отрывался, только чтобы поесть, выспаться и искупаться. В детской стрекотала швейная машинка Памелы. В альковах и в углах вставали шкафы и появлялись полки. Мы еще никогда так не наслаждались жизнью. На десятый день после моего приезда «Утес» внезапно превратился в жилой дом. Переходный период закончился, когда мы укрепили на лестнице последний прут. Чтобы полностью насладиться достигнутым, мы вышли из дома и снова вошли в парадную дверь. Это был самый очаровательный на свете холл. Синий ковер, ажурные, мерцающие, словно сапфиры, соцветия дельфиниумов, отливающие то синим, то розовато-лиловым, и просвечивающая сквозь них слоновая кость стен и лестницы. Солнце, заливавшее холл через полукруглое, как веер, окно над входной дверью, играло на старинных часах, на медных шарах и на металлической грелке, оставшейся нам от прежних хозяев.

— Как могло случиться, что такой дом столько лет пустовал? — спросила Памела, ни к кому не обращаясь.

— Если когда-нибудь мы захотим с ним расстаться, — ответил я, — то из-за Джессепов и им подобных не сможем ни продать его, ни сдать в аренду.

Памела постучала по дереву.

— Родди! Не говори так!

— Влюбилась? — спросил я.

— Безнадежно. Не завидую тем, кто захочет меня отсюда вырвать! Буду вопить нечеловеческим голосом!

Вечером стало прохладно, и мы с полным основанием впервые разожгли в гостиной камин. В нем пылали поленья из нашего собственного леса, и комната наполнилась приятным сельским запахом. Расставив книги по местам, задернув наши старые шторы из золотистого бархата и включив все лампы, мы предались праздности. Как всегда, рабочий стол Памелы оказался завален вырезками из газет и журналов, их предстояло наклеить для ее картотеки. Это хобби Памелы я всячески поддерживал, полагая, что оно весьма полезно для сестры журналиста. Мне же предстояло написать рецензию для рассказа Де Ла Мэра5. В комнате не хватало только кота, но мы уже знали, что вечером Виски не выманить из кухни; даже если Лиззи «паслась у Джессепов», как называла Памела ее частые визиты на ферму, в ее цитадели все равно оставался родной для кота запах.

Примерно через полчаса, когда я ненадолго оторвался от книги, чтобы снова зажечь свою трубку, Памела с каким-то отсутствующим видом произнесла:

— В конце будущей недели, как ты считаешь?

— Что такое? О чем ты?

— Я же тебе говорила. Устроим новоселье.

— Разве говорила? Ну ладно. Но кого ты собираешься пригласить?

— Ну, скажем, Уэнди.

— Уэнди Флауэр? А где она?

— Играет в Бристоле.

— И Кэри?

— Ну конечно! Я получила открытку от Уэнди. Пишет, что они проводят смотр всех гостиниц и собираются провести конец недели в нашей «Золотой лани». По понедельникам у них свободные вечера. Она спрашивает, не пригласим ли мы их пообедать. Хорошо, если они окажутся здесь.

— Хорошо! А может быть…

Идея была заманчивая — заполучить их обоих в «Утес»! Я так и не научился думать о них как об обычных смертных — они оставались для меня Пьеро и Пьереттой, такими, какими я увидел их в первый раз. Тогда эти двое — совсем молодые люди — поразили меня. Они внесли в свою работу столько поэзии, столько пылкости и так подыгрывали друг другу, что никого не оставили равнодушными. Я написал об этом в своей заметке, и она принесла им удачу — оба получили ангажемент. Они прислали мне письмо, полное восторгов и благодарностей, и у нас завязалась своеобразная дружба. В Лондоне они часто приходили к нам. Памела вообразила, что они плохо питаются, и время от времени приглашала их поужинать. И вот теперь Питер сменил танцы на профессию декоратора и костюмера — поступок весьма рискованный.