– Он дивно красив, – говорила себе Валерия, глядя на лихорадочно горевшее лицо князя и сравнивая его со своим женихом, – но все же в его глазах нет такого огня, который покоряет, лаская, нет энергии, составляющей главную красоту мужчины. Нет, нет, Самуил, я остаюсь тебе верна! Пусть они презирают меня, эти гордые аристократы, ты один дашь мне счастье!

Когда на другой день Рудольф вошел к себе в уборную, то, к величайшему удивлению, увидел там старого камердинера Рауля. Слуга, взволнованный и бледный, по-видимому, ожидал его с нетерпением…

– Простите меня, граф, что я беспокою вас в такую пору, – сказал он почтительно, – но мне кажется, что князь Рауль очень болен. Вчера, ложась спать, он был чрезвычайно разгорячен, приказал открыть все окна и выпил в четверть часа целый графин холодной воды. Боясь, что князь заболеет, я не ложился спать и видел, что он всю ночь метался в постели, а к утру у него сделался сильный озноб, и я укрыл его одеялом. Теперь у него опять жар, и мне кажется, что он меня не узнает. Конечно, я могу ошибиться и потому пришел просить ваше сиятельство пожаловать взглянуть на положение князя. Может, надо будет доложить княгине.

Встревоженный Рудольф оделся наскоро и поспешил в комнату Рауля. Тот лежал с воспаленным лицом, полуоткрытыми глазами, бессознательным взглядом и тяжело дышал. Рудольф приложил руку и пощупал пульс.

– Велите, – обратился он к камердинеру, – послать скорей верхового за доктором: болезнь может быть опасной. Я пойду сказать жене, чтобы она предупредила княгиню, и тотчас вернусь.

– Боже мой! Какое несчастье, – горевал камердинер, служивший еще отцу Рауля, и бросился выполнять приказание.

Антуанетта еще одевалась и покраснела, когда вошел муж. Увидев его озабоченный вид, она встревожилась.

– Что случилось? Что с тобой?

– Самое скверное, что могло случиться. Рауль тяжко заболел. Вчера он простудился, очевидно, а вместе с полученным нравственным ударом это вызвало горячечное состояние; он весь горит, как уголь, и никого не узнает. Я уже послал за доктором, а ты поди предупреди тетку, но осторожно, и обнадежь ее.

Слух о болезни молодого князя облетел замок. Когда прибывший врач нашел болезнь тяжелой, посторонние гости поспешили разъехаться. На княгиню жалко было смотреть. Мысль лишиться своего единственного сына сводила ее с ума, бледная, растерянно глядя на изменившееся лицо Рауля, она сидела неподвижно у его постели, безучастная ко всему окружающему. Один лишь раз произнесла несколько слов, и это было приказание послать за доктором Вальтером, старым, оставившим практику врачом, другом дома, в которого она верила. Рудольф и Антуанетта не отходили от больного, состояние которого заметно ухудшалось. В бреду он не переставал говорить о Валерии и о своем сопернике, которого хотел уничтожить во что бы то ни стало.

Доктор Вальтер приехал по просьбе княгини и поселился в замке. Он хорошо знал натуру Рауля, и, благодаря принятым мерам, лихорадочное состояние стало уменьшаться, а на шестой день совсем прекратилось, но сменилось полнейшим упадком сил. Все вздохнули свободно. Однако на второй день после этой перемены доктор сказал с озабоченным видом:

– Считаю долгом предупредить вас, княгиня, что настоящее положение князя серьезнее, чем горячка и бред. Эта апатия и постепенный упадок сил должны, мне кажется, быть следствием сильного нравственного потрясения. Если нам не удастся достигнуть спасительной реакции, то дело может дурно кончиться.

В отчаянии княгиня рассказала доктору все подробности несчастной любви Рауля, которую она поощряла, не предполагая, что может существовать препятствие к их свадьбе.

– И вы думаете, доктор, – закончила она, – что если бы Валерия явилась у изголовья Рауля и объявила ему, что согласна быть его женой, это произвело бы спасительную реакцию?

– Не могу вам в этом ручаться, но это предположение имеет более всего шансов на успех.

– В таком случае она сегодня же должна надеть обручальное кольцо. Нет такого препятствия, преодолеть которое я не нашла бы сил, чтобы спасти моего сына!

Княгиня решительно встала и, пройдя в свой кабинет, послала немедленно просить к себе графа.

Когда пришел граф, она усадила его рядом на диван и передала ему весь разговор с доктором.

– Объясните мне наконец, – сказала она, – что заставило вас решиться на неравный брак Валерии, и постараемся придумать средство возвратить ей свободу.

– Разумеется, я не могу желать для дочери более блестящей партии, чем Рауль, – ответил граф, краснея. – Но то, что я должен вам рассказать, для меня так тяжело, что я предпочел бы пустить себе пулю в лоб, и на ужасный брак смотрю, как на божье наказание за свои увлечения. Пусть же и мое признание послужит мне наказанием!..

– Так ради денег мы принесем жертву, вы – будущность Валерии, а я – жизнь моего сына! – воскликнула княгиня, когда граф окончил свой рассказ. – Нет-нет, граф, в такую важную минуту отложим всякую щепетильность. Отец и мать должны думать только о своих детях. Я призову моего управляющего, и вы уговоритесь с ним относительно этого долга. Сегодня же надо уплатить наглому ростовщику, и чтобы о нем не было более речи. Затем мы устроим это дело так, чтобы для вас не было ни затруднений, ни стеснений, как это делается всегда между порядочными людьми.

Глубоко тронутый, граф прижал к губам руку княгини.

– Я был бы безумным и неблагодарным против Бога и вас, княгиня, если бы с признательностью не принял ваше предложение. Теперь надо позвать Рудольфа с женой, мы переговорим сперва с ними, а потом позовем Валерию.

Молодая чета не замедлила явиться, и граф с княгиней сообщили им о своем решении.

Рудольф страшно обрадовался, когда услышал, в чем дело, но взглянул на жену и стал крутить усы.

– Дорогой папа и вы, тетя, – сказала Антуанетта, краснея от волнения, – я думаю, что ваше решение не исполнимо. Самуилу дали слово, вот уже два месяца, как он жених Валерии и готовится принять христианство, поступить с ним, как вы хотите, значило бы обмануть его…

– Обмануть! – крикнул граф, вскакивая с дивана, красный от негодования и злости. – Ты позволяешь себе называть обманом, когда человек самым законным образом защищает себя от разбойника, который с ножом к горлу говорит вам не «деньги или жизнь», что было бы простительно, а «честь или жизнь». Вспомни, какие условия нам поставили, вспомни день, когда эта надутая чванливая собака явился в качестве жениха. Ты забыла, в каком отчаянии была Валерия. И она, конечно, будет счастлива своему освобождению. Мне очень прискорбно, милая моя, что ты еще так мало уважаешь имя, которое носишь, придумываешь какие-то препятствия. Пойди, пожалуйста, скажи Валерии, что ее зовет будущая мать, и мы вместе решим, когда ее появление может лучше подействовать на нашего дорогого больного.

– Вы ошибаетесь, папа, – возразила с волнением, не трогаясь с места, Антуанетта, – предполагая, что Валерия обрадуется этому разрыву, я имею основания думать, что она любит Самуила Мейера, что перед нашим отъездом между ними было решительное объяснение, и она откажется нарушить данное слово. Чтобы не дать вам повода заподозрить мое влияние на нее, я не пойду за ней, велите позвать ее сейчас же и судите сами. Но позвольте мне еще сказать вам, что я не нахожу благородным такой способ спасать Раулю жизнь, которая в руках Божьих.

– Что ты говоришь?! – воскликнула княгиня с удивлением. – Ты серьезно думаешь, что Валерия может предпочесть Раулю ростовщика-еврея?

– Успокойтесь, дорогая княгиня, – перебил граф, – если она и права, в чем я сильно сомневаюсь, то это не более как одна из тех фантазий, которая порождает праздный ум молодой девушки. Думая, что она неизбежно связана с Мейером, который, впрочем, красив и умен, великодушие Валерии стало изыскивать все благоприятные стороны своей жертвы. Кроме того, женщина бессильна против любви. Пылкая упорная страсть этого человека могла ее ослепить и покорить, но достаточно будет сказать ей, что жертва ее не нужна и что такой человек, как Рауль, будет ее мужем, чтобы образумить ее. Теперь, Рудольф, позвони и вели позвать Валерию, ее ответ положит конец нашим спорам.

Молодая девушка задумчиво сидела у себя в комнате. Ее тяготила мысль, что она была невольной причиной несчастья, поразившего княгиню. Она чувствовала себя лишней, потому что ее одну не звали к постели больного. А каково было бы ее положение, если бы Рауль умер! Между тем ей не приходило на ум, что она могла спасти его, сделавшись его невестой; ее сердце и все ее мысли принадлежали Самуилу.

Когда на зов отца Валерия вошла в будуар княгини, она была поражена, увидев, что все собравшиеся были чем-то встревожены. Она побледнела и сжала рукой медальон, спрятанный у нее на груди, как будто заключенный в нем портрет мог дать ей силы против мрачного предчувствия, сжавшего ей сердце.

– Валерия, – обратилась к ней княгиня, сажая ее возле себя и прижимая ее к груди, – жизнь Рауля в ваших руках.

– Боже мой, что вы говорите, княгиня? – прошептала молодая девушка со слезами на глазах. – Я являюсь невольной причиной его болезни, и мне очень тяжело; но я ничего не могу сделать для бедного Рауля, которого люблю, как брата.

– Ошибаешься, дитя мое, ты много можешь сделать для него, – вмешался граф. – Благодаря соглашению, охраняющему нашу честь и интересы, мы отделались от тяжелых обязательств, тяготевших на нас. Через несколько дней банкиру Мейеру будет уплачено сполна; жертва, которую ты приносила, движимая дочерней любовью, становится излишней. Ты свободна и будешь невестой нашего доброго красавца Рауля. Это известие возвратит ему здоровье и жизнь.

Валерия вздрогнула и порывисто встала.

– Но, отец, это невозможно! Никто иной, кроме Самуила, не будет моим мужем; я клялась быть ему верной и сдержу свое слово, несмотря на его происхождение и на предрассудки света.

Взгляд, брошенный Антуанеттой на графа, ясно говорил: «Вы видите, что я была права». Этот взгляд и непривычное упорство дочери, которая, скрестив руки, казалось, готова была защищаться, сильно взволновали раздражительного графа.

– Ты с ума сошла! – крикнул он, схватив изо всей силы руку Валерии.

Но княгиня отстранила его.

– Оставьте ее! – твердо сказала она. – Насилие никогда никого не убеждало; а вы одумайтесь, бедная моя девочка. То, что вы говорите, – неразумно. Я уважаю вашу самоотверженность, хотя вы и не сознавали всего значения вашей жертвы, но теперь, когда эта жертва излишня, так как выйдете вы за Мейера или нет, а мы уже окончательно сговорились с вашим отцом насчет его дел, – вы все-таки не хотите от нее отказаться? Подумали ли вы, какой скандал возбудит в свете подобный выбор, что он не будет освящен более вашей любовью к семье. Многие дома закроются для жены банкира-еврея, который сам, быть может, и достойный человек, но отец которого хорошо известен как составивший свое колоссальное состояние разными темными делами. Одумайтесь, дитя мое, и отряхните с себя вредные мечтания; они зародились в минуту тоски, а хитрый энергичный человек искусно воспользовался ими, чтобы проложить себе дорогу в высшее общество, двери которого перед ним закрыты. Вы говорите, что он имеет в виду креститься, но только при вашей житейской неопытности можно верить в искренность его обращения; весьма многие и печальные примеры доказывают, что еврей никогда действительно не отречется от веры своих отцов. В глубине души Мейер останется всегда верен своим братьям, которых вы должны будете принимать, а их присутствие, манеры и взгляды на жизнь будут для вас невыносимы. А ваша супружеская жизнь? Подумали ли вы, что она вам готовит, если вы добровольно присоединитесь к этому народу, отрезанному от нас стеной непреодолимого разномыслия? Когда мечты любви, пленяющие вас, исчезнут, а исчезнут они через каких-нибудь несколько месяцев, и действительная жизнь войдет в свои права, что тогда вам останется? Вы будете одиноки, изгнаны из общества, в котором родились и для которого воспитывались, а тот, для которого вы пожертвуете всем, муж ваш, неизменно сбросит с себя в домашней обстановке и жизни лоск, делающий его с виду как бы равным вам. Не забудьте, что этот человек из народа, из грязной омерзительной еврейской семьи и воспитан отцом во всех плутнях, в идеях непременной наживы. Богатство евреев есть плод непосильных трудов, несчастья, разорения и даже смерти крестьян. И этот финансист, несмотря на свою молодость так хорошо ведущий свои дела, конечно, не будет иметь времени разыгрывать роль влюбленного мужа, пресытясь громкой честью быть женатым на графине Маркош, обманутый в своей надежде сделаться равноправным членом нашего общества, скоро охладеет и, достойный преемник своего отца, подобно ему станет раскидывать сети, в которые будут попадаться жертвы его корысти. Не качайте отрицательно головой. Вы сами, Валерия, живой пример того, что я утверждаю. Разве этот страстный поклонник не забыл хладнокровно собрать все обязательства вашего отца и брата и, таким образом, не стал самовольно располагать вами? Можете ли вы, по совести, утверждать, что когда вам сказали в первый раз, что он требует вас к себе в жены, вы с радостью дали свое согласие? Разве вы не противились этому? Разве гордость ваша не возмущалась, сердце не содрогалось при мысли, что вы будете принадлежать этому человеку?