– Хорошо, иди и возвращайся скорей.

По уходе Стефана Самуил вынул из шкафчика другой пузырек, подобный первому, положил его в карман жилета и направился на половину Руфи. В комнате рядом со спальней, за столом перед кофейником и корзинкой с печеньем сидела акушерка, толстая женщина с добродушным лицом. Она только что налила себе чашку кофе. При виде хозяина дома она встала и, как бы оправдываясь, проговорила:

– Баронесса и ребенок спят; чтобы их не тревожить и слышать, если меня позовут, я пришла сюда пить кофе.

– Пейте, пейте, добрая фрау Зауер, вам нужны силы, – приветливо сказал Самуил. – Я пришел за портфелем, который оставил здесь утром на туалете, но жена спит, и я не войду, будьте так добры сходить за ним. Вы сейчас же его увидите: красный сафьяновый портфель с серебряными углами.

Акушерка поспешно вышла. Как только она скрылась за портьерой, банкир наскоро влил ей в чашку с кофе несколько капель наркотика.

– Извините, барон, я никак не могла найти портфеля, – сказала смущенная акушерка.

– Ну, видно, надо мне пойти самому, там у меня деловые бумаги, – ответил Самуил, тихонько направился к спальне, слабо освещенной ночником, и осторожно подошел к кровати, возле которой стояла колыбель под кружевной занавесью.

Бледная и изнуренная Руфь спала, на ночном столике стояла чашка с питьем. Самуил взял ее и тоже влил в нее несколько капель из пузырька. Едва лишь успел поставить чашку на место, как Руфь проснулась и с удивлением взглянула на мужа. Чтобы не возбудить подозрений, он наклонился к ней и спросил:

– Как ты себя чувствуешь, Руфь? Ты была так слаба сегодня, что это меня встревожило.

Лицо больной осветилось радостной улыбкой.

– Ах, Самуил! Если бы то, что ты говоришь, было правдой, этого было бы достаточно, чтобы возвратить мне здоровье. – Она взяла руку мужа и прижала ее к своим губам. – Если бы ты меня полюбил, – добавила она, – я посвятила бы всю мою жизнь, чтобы составить тебе счастье!

Царивший в комнате полумрак не дал заметить Руфи принужденной улыбки, блуждающей на губах банкира. Тем не менее он наклонился, поцеловал жену, а затем сел к ней на постель и ласково сказал:

– Успокойся, Руфь, ты очень взволнована, хочешь я дам тебе пить?

Он приподнял жену, поднес к ее губам приготовленную чашку и дал ей отпить несколько глотков.

– Теперь спи, – присовокупил он, ласково проводя рукой по ее голове.

– Благодарю! Теперь я чувствую себя совсем хорошо, – с улыбкой признательности прошептала Руфь, закрывая глаза.

«Ну, на несколько часов я свободен от их надзора», – самодовольно подумал Самуил, возвращаясь к себе в кабинет.

Раз двадцать с лихорадочным нетерпением взглянул он на часы, пока наконец не явился Стефан.

– Скорей, г-н барон, давайте ребенка. Все готово, и мешкать нельзя.

При этих словах он вынул из-под плаща сверток и положил его на бюро.

– Вот Марта прислала рубашечку, чепчик и пеленки с княжеской меткой, чтоб одеть ребенка в это белье, а то нельзя быть спокойным, молодая графиня Маркош всегда может войти невзначай.

– Хорошо, приготовь мне плащ, пока я схожу за ребенком.

Когда Самуил вошел в комнату жены, сиделка, откинувшись на спинку кресла, спала крепким сном и Руфь спала тоже. Банкир запер на ключ дверь уборной и, подойдя к колыбели, осторожно вынул ребенка. С помощью Стефана он одел ребенка в принесенное белье, прикрыл легким одеяльцем и, спрятав его под плащ, вышел с камердинером через потайную дверь в сад. Он был до того ослеплен чувством ненависти, что совесть его молчала. Ни одна жилка не дрогнула в нем, когда он приводил в исполнение свой преступный план и отдавал на произвол судьбы своего родного сына.

За первым углом наняли они фиакр, и вскоре оба беспрепятственно вошли в сад князя. Ночь была темная; с большими предосторожностями прошли они пустые аллеи и когда подошли к террасе, то Стефан тихонько кашлянул. Через несколько минут на винтовой лестнице террасы послышались робкие, легкие шаги, и Марта, бледная и дрожащая, показалась с ребенком на руках. Молча совершили обмен, затем камеристка исчезла, а посетители быстро направились к выходной калитке.

Возвратясь к себе в кабинет, Самуил прежде всего должен был переодеть в белье своего сына принесенного малютку. Но когда, откинув одеяльце, он взглянул на ребенка изменницы и ненавистного соперника, страстное чувство ревности, отчаяния и ненависти сжало его сердце, молчавшее при разлуке с собственным сыном: в лице младенца не было ни малейшего сходства с Валерией, но это был ее сын…

В эту минуту ребенок, проснувшись, заплакал, и при звуках этого младенческого голоса бешеная ненависть Самуила мгновенно стихла, сменившись чувством жалости и любви. Он всячески старался успокоить малютку, который вскоре снова заснул.

– Подожди меня здесь, – сказал он Стефану, – я сейчас дам тебе обещанное.

Руфь и сиделка все еще спали, и минуту спустя разжалованный маленький князь был положен в колыбель, где он должен был проснуться сыном миллионера-еврея.

Возвратясь в кабинет, Самуил вынул из бюро чековую книжку, вырвал из нее два листка и, заполнив их, отдал Стефану.

– Вот один тебе, а другой Марте, вы получите означенную здесь сумму из государственного банка в Вене. Но я должен вам заметить, что такое внезапное богатство может возбудить подозрение, и с вашей стороны было бы благоразумней уехать из этой местности.

Слуга взглянул на чеки и побледнел, ошеломленный размером полученной суммы.

– Ах, г-н барон, как вы щедры, – проговорил он, стараясь поймать руку банкира, чтобы поцеловать ее. – А что касается нашего отъезда, это мы и сами давно решили. Теперь, когда мы разбогатели, что за удовольствие жить здесь, где нас знали слугами! У Марты есть дядя в Америке, вот мы туда и поедем, как только обвенчаемся.

Оставшись наконец один, Самуил бросился в постель. Первый шаг к мести был сделан, а будущее обещало еще так много.

– Решительно, если только существует на свете дьявол, так он мой сообщник в этом деле, – прошептал Самуил с чувством удовлетворения, – даже мои единственные соучастники, присутствие которых могло бы для меня быть стеснительным, надолго покинут Европу.


По выздоровлении Руфи Самуил был вынужден продолжать роль, случайно взятую на себя в ночь, когда жена его открыла глаза в тот момент, когда он вливал наркотические капли в ее питье. Итак, Самуил был ласков и снисходителен, но молодая женщина, страстно его любившая, скоро почувствовала, что это проявление любви было далеко не искренним со стороны мужа и что дружеская его доброта едва прикрывала полное равнодушие. Она приходила в отчаяние и плакала, но убедившись, что подобные сцены только удаляли Самуила из дома, она замкнулась в самой себе, ища утешения в ребенке, которого боготворила. Однако характер молодой еврейки был слишком пылок для пассивного подчинения. Оскорбленная во всех своих чувствах, она мало-помалу стала ревнивой и подозрительной. Уверив себя, что частые отлучки мужа посвящены несомненно сопернице, она злобно и недоверчиво следила за Самуилом.

Супружеская жизнь Рауля и Валерии тоже не отличалась спокойным счастьем.

Злополучные слова, которые Рауль услышал на памятном балу у Кирхберга, холодом обдали горячее и доверчивое сердце князя. Он стал подозрителен, некоторые странности в поведении Валерии имели основание на скрытую любовь ее к этому еврею. При этой мысли досада и ревность закипали в его груди.

Рауль от природы был человеком любящим и добрым. Но чрезмерное баловство матери, лесть и угодливость окружающих развили в красивом и богатом юноше большие недостатки. Князь привык, чтобы все его желания исполнялись, общее обожание считал неотъемлемым правилом, а свое собственное к кому-нибудь расположение величайшей милостью. Все эти претензии и требования покрывались изысканными манерами, которым прирожденное добродушие придавало особую прелесть. И вот опасение, что сердце жены, которую он обожал, принадлежало не исключительно ему, что хоть на минуту князь Орохай и этот разбогатевший ростовщик могли быть поставлены на одну линию, произвело сильный переворот в его сердце. Вся сословная гордость и сознание своего кровного превосходства, внушенные ему воспитанием, неожиданно восстали в нем с особой силой.

Княгиня-мать тоже была крайне требовательна относительно знакомств и не одобряла смешанного общества. Но Рауль пошел дальше, громогласно заявляя, что будет бывать лишь в домах, где наверно не наткнется на какого-нибудь разбогатевшего выскочку.

А главная его ненависть обратилась против евреев, воплощенных для него в лице Самуила Мейера, дерзнувшего протянуть руку за Валерией. Он с бешенством преследовал евреев, где только встречал их, а имевшие какие-либо занятия на его землях были изгнаны. Движимый теми же чувствами, он отказался спасти младенца Боруха, он, который не дал бы утонуть и собаке. Однако угрызения совести за этот поступок не давали ему покоя. Он был недоволен самим собой и всеми и давал это чувствовать жене.

Валерию очень мучило такое положение. Она невольно сознавала, что до ушей мужа дошло что-то из прошлого и отдалило его от нее.

Тем не менее красота Валерии влияла еще на князя, и порой его любовь, казалось, вспыхивала снова. С рождением ребенка в нем, по-видимому, произошла счастливая перемена. Двадцатидвухлетний отец чувствовал себя необыкновенно счастливым при виде наследника своего имени. Он окружил жену любовью и вниманием, вся страсть его к ней, казалось, снова ожила в нем, и, может быть, произошло бы окончательное примирение, если бы неожиданный случай не расстроил всего и не пробудил в нем прежних подозрений.

Это было месяца два спустя после рождения ребенка. Валерия сидела за туалетом, и князь пришел спросить у нее что-то. Разговаривая, машинально взял он со стола медальон с портретом, который Валерия постоянно носила, и открыл его, но, взглянув на жену, заметил, что она встревожена.

– Дай мне медальон, я его надену! – сказала Валерия, поспешно протягивая руку.

Но чуткое недоверие заставило Рауля воспротивиться. Он отступил и сказал, тщательно осматривая медальон:

– Я отдам его тебе через час.

– Какой вздор! Это вещь, которую я постоянно ношу, привыкла к ней и не хочу с ней расставаться ни на минуту.

– Несмотря на эти доводы, я все-таки оставлю его у себя. Я заказал сделать мой миниатюрный портрет и хочу вложить его сюда, – ответил князь, подозрительно глядя на взволнованное лицо Валерии.

Вся вспыхнув, она бросилась к мужу, схватила за золотую цепочку медальона и старалась вырвать его из рук мужа.

– Портрет, который ты мне дал, будучи женихом, для меня святыня, и я не позволю тебе трогать его! – воскликнула она изменившимся голосом.

– Он для тебя святыня? – повторил Рауль, горько усмехнувшись. – Я хочу убедиться, один ли только страх потерять это сокровище так смутил тебя или тут заключается нечто более драгоценное. Если мое предположение неверно, я готов на коленях просить у тебя прощения.

Вошедшая камеристка прервала их разговор.

– Ваша светлость, – сказала она, – пришел ординарец с нужной бумагой.

Не взглянув на жену, Рауль ушел, унося с собой медальон.

Бледная Валерия бессильно опустилась в кресло; стыд и страх перехватили дыхание. Когда она ездила в Неаполь и думала, что Самуил умер, она без ведома Антуанетты заказала ювелиру вложить под портрет князя портрет Мейера, чтобы навсегда сохранить это изображение как память о человеке, который из-за нее лишил себя жизни. Но несмотря на все, что произошло после того, она сохранила этот портрет. Сейчас горько упрекала себя в этой неосторожности, которая могла иметь очень печальные последствия. При мысли, что Рауль найдет портрет Самуила и заподозрит ее, она встала, быстро прошла в будуар и оттуда по винтовой лестнице спустилась в сад. В первом этаже, также выходя балконом в сад, находился кабинет князя, куда и направилась Валерия. Все окна были открыты, и она убедилась, что Рауля не было в кабинете, а его звучный голос доносился из соседней комнаты. Она взбежала на балкон и, взглянув внутрь комнаты, увидела предательский медальон на бюро. Схватить его и исчезнуть, как тень, было делом нескольких секунд. Затем она направилась к своей террасе мимо большого фонтана, отделанного туфом. Посреди бассейна на груде камней возвышался тритон, выбрасывающий из пасти светлый столб воды. Она бросила медальон в массу камней, где тот и исчез.

«Там уж никто не будет его искать», – подумала она и, успокоенная, ушла к себе.

Рауль был взбешен, когда заметил необъяснимое исчезновение медальона, и хотя он не имел никакого доказательства виновности жены, но этот таинственный случай пробудил в его сердце почти чувство ненависти к Валерии. Отношения между ними установились холодно-сдержанные, и он стал искать развлечений вне дома. Благодаря красоте своей и богатству он легко побеждал женские сердца, и вскоре в свете заговорили о поразительных успехах князя Орохай.