– Это нечестно с вашей стороны! – воскликнула она, сверкая глазами.

Пораженный и очарованный ее пышной красотой, Рауль с минуту оставался без слов, а затем опустился на колени и прильнул губами к ее руке.

– На коленях прошу у вас прощения, но не сожалею о моей дерзости, так как она доставила мне наслаждение любоваться вашей дивной красотой. Нет сомнения, что вы соотечественница Джеммы Торелли, но она – бледная тень перед вами, прелесть моя, несравненная Армида, о которой мечтал Тассо!

В эту минуту князь совершенно забыл милую златокудрую Валерию, все чувства его были покорены этой чудной страстной красавицей, волнение которой делало ее еще более соблазнительной. Он сам не сознавал, какой лаской, какой страстью звучал его голос, какой пламенной мольбой горели его глаза, когда он осыпал ее руки поцелуями, убеждая побыть с ним еще час времени.

– Я вам прощаю и остаюсь еще немного, только бога ради встаньте и поклянитесь, что вы не будете стараться снова меня увидеть, – прошептала Руфь, в изнеможении опускаясь в кресло.

С ней творилось что-то странное, пламенный восторженный взгляд Рауля пробудил в ней все тщеславие женщины и сознание власти, которую ей давала ее красота. Значит, она могла быть любимой, ее благосклонность могла быть милостью. Этот красивый, рыцарски любезный молодой человек, на коленях умоляющий ее о счастье провести еще час времени, был живым тому доказательством. Гордое, упоительное самодовольство охватило ее. Самуил лишил ее возможности познавать, насколько торжество это в сущности было ненадежно и унизительно. Напротив того, в сердце ее закипело горькое, злобное чувство и ненависть к мужу. Пока Рауль продолжал ей нашептывать слова любви, в ее памяти, словно в калейдоскопе, воскресли три года супружеской жизни, жизни с человеком мрачным и холодным, который уклонялся от ее любви и пренебрегал ею. Горячие слезы выступили на глазах Руфи и скатились по ее бледным щекам.

– Боже мой! Вы плачете? – воскликнул Рауль, с удивлением глядя на изменившееся лицо женщины. – Скажите мне откровенно, что заставило вас приехать на маскарад и каким образом вы были вовлечены в заблуждение, которое, как я вижу, заставляет вас страдать.

– Да, роковая случайность привлекла меня сюда. Вы не будете искать встречи со мной, так как я замужем. Хотя я несчастна и покинута мужем, любящим другую женщину, но я лишь в ребенке моем ищу себе утешение.

Оживленное лицо Рауля мгновенно омрачилось, и брови сдвинулись.

– Так хороша и нелюбима? – прошептал он и после минутного молчания присовокупил с горечью: – Знаете ли, судьба словно в насмешку свела нас с вами. Я тоже любил всеми силами души, и мне изменили; мне предпочли негодяя! Но я иначе объясняю себе, зачем случай нас столкнул. Участь наша одинакова. Покинутые оба, мы утешим, поддержим друг друга. Позвольте же познакомить вас с чувством любви. Никогда, повторяю вам, я не попытаюсь узнать, кто вы, но своего имени я не скрою от вас в доказательство своей искренности. Я князь Рауль Орохай. Полюбите меня хоть немного, и пусть наше взаимное расположение заставит нас забыть раны нашего сердца.

Руфь слушала, опустив голову. Этот тихий, ласкающий голос и притягивающий взгляд, который она чувствовала на себе, действовали на ее организм как наркотическое средство. И Самуил, и сын ее, и чувство супружеского долга – все стушевалось перед непреодолимым желанием изведать счастье любви, забыться в этой атмосфере страсти, ей незнакомой и притягательной, как пропасть привлекает неосторожного, склоняющегося над нею. Когда князь назвал себя, она вздрогнула, и поток новых мыслей брызнул в ее голове. Действительно, насмешка судьбы стала еще сильней, чем предполагал Рауль, насмешка – повергнуть к ногам Руфи мужа ее соперницы, этой светлокудрой изменницы, похитившей у нее сердце Самуила. Когда Рауль привлек ее к себе, она не сопротивлялась и молча приняла пламенный поцелуй, который он запечатлел на ее губах.

Час спустя она рассталась с Раулем, обещая ему извещать о себе по особому адресу, который он ей дал. Словно опьяненная, села она в карету и вернулась домой, где никто не заметил ее отсутствия.

Когда на другой день Руфь проснулась, голова ее отрезвилась и события ночи представились ей как фантастический сон. Чувство стыда, раскаяние и удовлетворенная гордость волновали ее сердце. О, как обаятелен и опасен был муж Валерии! Можно ли поверить, что она предпочитает ему Самуила? Но все равно! Измена остается изменой, и Руфь дала себе клятву не иметь свидания с Раулем, чтобы он никогда не видел ее и не знал, где она. Она позвонила своей камеристке, которая сказала ей, что уже поздно, что барон завтракал один и ушел в контору, сказав, что вернется только вечером и пригласит нескольких человек к ужину.

Руфь встала с тяжелой головой и велела привести ребенка, но когда маленький Самуил вошел в комнату и протянул к ней ручонки, она чуть не вскрикнула: это был живой портрет князя. Какая странная случайность дала сыну Самуила черты лица его соперника и какое страшное искушение для Руфи видеть постоянно эти бархатные черные глаза, эти пепельные кудри и эту дивную улыбку, которые воскресили в ее мыслях того, кого она дала слово вычеркнуть из памяти. Страстно прижала она ребенка к своей груди.

День прошел в тяжелом волнении, и вечером, когда Руфь увидела Самуила мрачным и равнодушным, как всегда, сердце ее забилось сильней, чем когда-либо, тем не менее благие намерения ее не ослабевали и после горячей молитвы она легла, решась избегать искушения, оставаться верной женой. Через день Самуил сказал жене:

– Милая Руфь, вследствие полученных мною известий из Парижа я тотчас же должен туда ехать, и с четырехчасовым поездом я отправлюсь. Будь добра, вели приготовить мои вещи и прикажи, чтобы обед был подан в три часа.

– А когда ты вернешься?

– Вот уж не могу этого определить, может быть, через месяц-полтора, а может, через два и даже более.

Она побледнела. В течение нескольких месяцев, быть может, она будет одна, обреченная скучать и предаваться искушающим мыслям.

– Самуил, – прошептала она робким голосом, – возьми меня с собой, мне давно хочется увидеть Париж, а без тебя здесь так печально, так пусто.

Муж взглянул на нее с удивлением и неудовольствием.

– Какая безумная мысль! Я еду в Париж не для развлечений, а для важных дел, которые будут поглощать все мое время, я не могу ехать целым домом, с женщинами, няньками и прочим, так как полагаю, что ты не захочешь предоставить заботы о ребенке прислуге. Кроме того, ты забываешь, что такой дом, как наш, не может оставаться без присмотра. Относительно издержек Леви получил уже распоряжение и будет доставлять тебе деньги.

После обеда Самуил нежно обнял ребенка, которого, казалось, страстно любил, холодно поцеловал в лоб жену и вышел. С маленьким Самуилом на руках молодая женщина, подойдя к окну, смотрела, как муж садился в карету, но он даже не взглянул в ее сторону, а минуту спустя щегольской экипаж исчез за поворотом улицы.

Руфь отослала ребенка, заперлась у себя в комнате и разрыдалась. Ненависть и горькое чувство оскорбленного самолюбия кипели в ее сердце.

«Ну что ж, – думала она, – для тебя, Самуил, я экономка, более приличная, чем другая, я – мебель в твоем доме, и ты вовсе не нуждаешься в моей любви. Я хотела остаться честной, но ты заставляешь меня искать на стороне любовь, в которой мне отказываешь, и я изменю тебе с человеком, похитившим у тебя любимую женщину».

С пылающим лицом она села за стол и дрожащей рукой написала:

«Если вы желаете увидеться с Джеммой, то можете ее встретить завтра в 11 часов на английском катке».

Она написала адрес, данный ей Раулем, затем позвала Лизхен проводить ее к одной бедной старушке, которой иногда помогала. Минут десять спустя они вышли из дома, и Руфи удалось незаметно опустить письмо в почтовый ящик. На следующий день она отправилась на место свидания. Так как было еще очень рано, на катке было немного народа, но она тотчас же заметила Рауля среди катающихся. С пламенным и сияющим взглядом поспешил он ей навстречу.

– Прелесть моя, – прошептал Рауль, скользя с ней по льду. – Как благодарить вас, что вы пришли? Под любопытными взглядами всех присутствующих это невозможно, потому я приготовил записку, в которой предлагаю план наших свиданий без свидетелей. Уроните муфту, и, поднимая ее, я украдкой положу в нее записку. Если план будет вами одобрен, то завтра я буду у ваших ног.

Воротясь домой, Руфь нетерпеливо открыла письмо и прочла следующее:

«Дорогая моя, для нас обоих, но особенно для вашего инкогнито, которое, я клянусь еще раз, я всегда буду свято чтить, необходимо, чтобы наши свидания были покрыты непроницаемой тайной. Поэтому я прошу вас согласиться на следующий план. У меня в предместье есть дом, а в нем живут всего два человека, вполне мне преданные, которые будут молчать как могила. Послезавтра один из них, Николай Петесу, в карете будет ждать вас около двух часов на углу Соборной улицы, на которую есть выход из магазина «Мудрая бережливость». Вы подъедете с другой стороны магазина, оставите там своего слугу и пройдете этим длинным базаром в указанную улицу. На Николае будет черная ливрея с черной кокардой. Когда вы будете проходить мимо него, он скажет: «Мадам Джемма», а вы ответите: «Пунцовая роза», затем садитесь спокойно в карету, и она привезет вас к дому, где вас встретит тот, кто жаждет быть снова у ваших ног».

Руфь тщательно сожгла опасное послание, решаясь в точности последовать всем предписаниям князя. В назначенный день она отправилась в магазин, где, впрочем, постоянно делала покупки, и, пройдя его насквозь, вышла на означенную улицу. Никто не обратил внимания на молодую женщину в простом черном туалете, которая, прежде чем выйти из магазина, покрыла голову густой вуалью. Несколько минут спустя карета быстро мчала ее к месту свидания.

Смутное чувство страстного ожидания и угрызения совести волновали сердце Руфи. Любопытным и встревоженным взглядом осматривала она дорогу, по которой ее везли. Миновав людные улицы, карета выехала в предместье. Вскоре показалась высокая ограда, из-за которой виднелись оголенные деревья сада и узкий фасад старого невзрачного дома с закрытыми ставнями. Карета въехала в ворота и остановилась на довольно обширном вымощенном дворе, где в стороне уже стояла другая карета.

Провожатый Руфи соскочил с козел и отворил дверцу; в ту же минуту распахнулась дверь дома и приличный щеголеватый человек средних лет поспешно подошел к молодой женщине, помог ей выйти из кареты и подняться по довольно узкой лестнице, но устланной ковром и украшенной цветами. Сияющий от счастья Рауль вышел ей навстречу, снял с нее шубу и сказал, целуя ей руку:

– Благодарю, что вы приехали. Но, дорогая моя, вы совсем замерзли. Прежде всего вы должны подкрепить ваши силы. Гильберт, завтрак готов, я надеюсь.

– Сейчас подам, ваша светлость, – ответил слуга, уходя.

С любопытством и удивлением рассматривала Руфь прелестную комнату, куда ввел ее князь. Атласные обои, мебель, картины – все здесь дышало изысканным комфортом. С одной стороны комната эта выходила в столовую с фарфоровым панно, с другой стороны – в будуар и спальню, обитую китайской шелковой материей пунцового цвета; оттуда виднелся только туалетный стол, украшенный кружевами, и возвышающееся на нем зеркало, которое поддерживали амуры. Тяжелые гардины закрывали окна, но множество свечей в канделябрах заливали светом всю комнату.

Гильберт вошел доложить, что шоколад подан, но ни Рауль, ни Руфь не заметили, как пытливо он всматривался в молодую женщину.

– Вы уверены, Рауль, в скромности этих двух людей? – спросила Руфь, садясь за стол.

– Как в своей собственной, – ответил князь. – Гильберт Петесу и брат его Николай – люди, хорошо выдрессированные судьбой. Вследствие различных несчастий они лишились состояния, и я даю им возможность поправить их дела, а они слепо мне преданы.

За этим первым свиданием следовала целая серия других, устраиваемых с одинаковой осторожностью и всегда страстно ожидаемых обоими любовниками. Рауль был без ума от своей прекрасной незнакомки, а Руфь в полном упоении жила лишь этой любовью, в которой воплотились наконец все чувства ее пылкой и страстной души, так долго сдерживаемые холодностью супружеской жизни.

Таким образом прошло около трех месяцев. Самуил все еще был в отсутствии и в редких своих письмах к жене говорил, что не может еще определить времени возвращения. Руфь, не питавшая к мужу ничего, кроме злобы и отвращения, желала, чтобы отсутствие его продлилось как можно дольше. Возвращение Самуила, который стеснит ее свободу, пугало ее, так как жить без Рауля и вне согревающей атмосферы его любви казалось ей хуже смерти.

Однажды, садясь в карету, она выронила из рук мешочек и указала на него Гильберту, запиравшему дверцу, прося его поднять. В эту минуту какой-то человек, проходивший мимо и закутанный в толстое кашне, вздрогнул, остановился и удивленно взглянул в карету.