— Вы с ума сошли, — медленно, ясно выговаривая каждое слово, объявила Кэтрин, повернув голову, чтобы брезгливо оглядеть стоявшую сзади женщину. — Вам это с рук не сойдет. Я леди Кэтрин Сент-Джон, дочь графа Страффорда.

Соня вздрогнула, но тут же оправилась. Она уже пришла к выводам относительно Кэтрин, а в России не только крепостные поддавались первому впечатлению. Эта женщина ничего не значит. Обращение с ней Дмитрия это доказывало. Долг Сони — в корне задушить ее отвратительное высокомерие, прежде чем им заразятся другие слуги.

— Кто бы ты ни была, — холодно процедила она, — пора научиться приличным манерам. Сама определишь, сколько понадобится для того, чтобы немного тебя исправить. Правда, можешь встать на колени и попросить прощения сейчас…

— Никогда! — выпалила Кэтрин. — Я отношусь с почтением только к тем, кто этого заслуживает. Вы же, мадам, достойны лишь презрения.

— Начинайте! — взвизгнула Соня, вновь багровея от ярости. Кэтрин стремительно повернула голову, пригвоздив взглядом лакея, державшего ее за руки.

— Немедленно отпустите! — приказала она так властно, что пальцы Родиона едва не разжались. Но рядом стояла княжна. Кэтрин поняла, в чем дело, заметив тревогу и нерешительность на грубой физиономии лакея. Соня победила. — Лучше молитесь, чтобы вас не было рядом, когда князь все узнает…

Кэтрин осеклась, готовясь к худшему, и услышала свист розги еще до того, как она опустилась на спину. Дыхание с шумом вырвалось из легких Кэтрин. Она едва не застонала, и первый, же удар повалил ее на колени.

— Скажите ей все, что она желает, госпожа, — умоляюще прошептал Родион, глядя на нее сверху вниз. Он единственный видел лицо Кэтрин и хотел сказать еще что-то, но тут второй удар пришелся по тому же месту, а потом и третий, четвертый, пятый… Руки ее дрожали, на закушенной губе появились капельки крови. В отличие от крепких крестьянок, закаленных годами тяжкого труда, она была слишком изящной, слишком деликатной, чтобы вынести подобное наказание. Для крепостной, возможно, несколько ударов ничего не значат. Но Кэтрин не крепостная. И выдержать подобное унижение нет сил.

— Отпустите меня, — сумела выговорить Кэтрин на просьбу Родиона.

— Не могу, госпожа, — жалко пробормотал он, видя, что Семен снова размахнулся.

— Тогда… не позволяйте… мне… упасть.

— Только скажите ей…

— Не могу, — охнула Кэтрин, шатаясь под следующими ударами. — Гордость Сент-Джонов, знаете ли…

Родион не верил ушам. Гордость? Она не шутит? Только господа могли позволить себе быть гордыми! Матерь Божья, что же он натворил! Неужели девушка вправду та, за кого себя выдает?!

Ни с чем не сравнимое облегчение охватило лакея, когда минутой позже он смог с чистой совестью сказать:

— Она сомлела, барыня.

— Облить ее водой? — спросил Семен.

— Не Стоит, — сухо бросила Соня. — Упрямая девка! Из нее слова не вытянешь! Еще несколько ударов, Семен, чтобы помнила науку.

На этот раз даже Семен осмелился возразить:

— Но она без сознания, барыня.

— И что же? Не почувствует сейчас, почувствует позже, когда очнется.

Родион сжимался при каждом новом ударе проклятой розги, жалея, что не может принять наказание на себя. Но он по крайней мере выполнил просьбу бедняжки и не дал ей свалиться на пол, хотя не понимал, какое это имеет значение.

— Обыщи ее! — приказала наконец Соня. Семен нагнулся и через несколько минут выпрямился, покачивая головой:

— Ничего, барыня.

— Лишний раз убедиться не мешает. И ей не повредит. Лакеи переглянулись. И Родион, с плотно сжатыми губами, вынес Кэтрин из домика, чувствуя бессильную ярость и боль, которые могли быть понятны лишь тому, кто обречен страдать под ярмом крепостничества. Не повредит? Интересно, а как посчитает англичанка, придя в себя?

Глава 26


— О Господи!

Кэтрин взметнулась с гладкой плиты, на которой лежала в тот момент, когда поняла, что это такое. Резкое движение заставило ее громко застонать. Задохнувшись, девушка скорчилась, разъяренно глядя на странное сооружение. Одно дело — проснуться в незнакомом месте, и совершенно Другое — понять, что под тебя подкладывают горящие угли.

Печка! Тебя бросили на проклятую печь, Кэтрин! Безумцы! Они все с ума сошли!

— Здравствуйте, госпожа.

— Ну и утро!

Кэтрин стремительно обернулась к бесшумно подошедшей сзади женщине и, видя, как та в испуге попятилась, перешла на русский.

— Собрались приготовить меня на обед? Женщина широко улыбнулась, поняв шутку.

— Печка не топится, — заверила она, — но зимой она служит хорошей теплой постелью для стариков и детей. Поэтому она такая большая. Летом же слишком жарко и готовим мы на дворе.

Кэтрин еще раз злобно оглядела огромную русскую печь длиной футов пять и шириной не меньше четырех. Действительно, достаточно велика, чтобы поместилось несколько человек. Но если печь не топится, почему у Кэтрин такое ощущение, будто ее поджаривают на открытом огне?!

— Вам еще нельзя ходить, барышня, — уже серьезнее посоветовала женщина.

— Нельзя?

— Разве только вам не полегчало.

— Не понимаю, — сухо ответила Кэтрин, пожимая плечами. Ничего хуже, как оказалось, она не могла сделать. Девушка широко раскрыла глаза от изумления, но тут же зажмурилась, почувствовав, как перехватило дыхание. Спину словно обожгло, и Кэтрин невольно напряглась, отчего стало еще больнее. Девушка жалобно застонала, не в силах сдержаться, не заботясь о том, кто может ее услышать.

— Эта… проклятая… сука… — прошипела она сквозь стиснутые зубы, сгибаясь от невыносимой муки. — Она действительно… невероятно! Как она посмела?!

— Вы говорите о бариновой тетке? Она здесь всем правит, особенно когда барина нет, и…

— И что из этого?! — рявкнула Кэтрин.

— Все знают, что вы наделали, барышня. Зря вы это. Мы давным-давно приучены ни словом ей не перечить. Она — барыня старого закала и требует, чтобы ей все кланялись. Коль она видит, что ее все боятся да уважают, значит, милостива будет. Давненько уж здесь никого не пороли, только вот вы под руку подвернулись. Впредь будете знать, как угождать барыне.

Кэтрин с великим наслаждением выказала бы свое отношение к барыне, подвернись ей под руку хлыст.

Но она ничего не ответила, стараясь заглушить боль, заставить ее уйти. Если не двигать ни единым мускулом, становится гораздо легче.

— Спина сильно изранена? — нерешительно спросила Кэтрин, заметив, что одета в чье-то чужое платье, из грубого полотна, почему-то ужасно колючего. Скорее всего княжна приказала отобрать у нее вещи, а взамен дала это одеяние, явно не принадлежащее хозяйке избы, довольно полной женщине, поскольку пришлось впору Кэтрин.

— К вам небось как прикоснешься, сразу на коже синяк расплывется?

— Верно, — кивнула Кэтрин.

— Тогда все не так и худо. Рубцов да синяков хоть отбавляй, зато ни единой царапины, да и ребра целы.

— Вы уверены?

— Насчет ребер — нет. Вам лучше знать. Барыня даже доктора не велела кликать, когда вы в жару метались.

— У меня был жар?

— Да уж больше полутора суток. Поэтому вас сюда и принесли. Я-то жар хорошо снимаю.

— Где я? Ах, простите, не знаю вашего имени. Меня зовут Кэтрин.

— Катерина? Пригожее имя. Матушку-царицу так величали…

— Да, мне уже говорили, — перебила Кэтрин, раздраженная очередным вариантом своего имени. — А вас как зовут?

— Параша, и вы в деревне, в моем доме. Родион вчера принес вас. Тревожился уж больно. Княжна, видать, никому не поручила присмотреть за вами, хотя и знала, что вы в жару мечетесь. Ну и конечно, все видят, что она на вас гневается, и боятся и близко подступиться. Что уж там, каждому своя рубашка ближе к телу.

— Понятно, — вздохнула Кэтрин. — Значит, я могла бы умереть без всякой помощи?

— Пресвятая Матерь Божья, конечно, нет! После порки такое бывает, да быстро проходит. Только Родион шибко боялся за вас. Уж и не знаю почему. Кажись, думает, что барин больно разгневается, когда обо всем проведает.

Ну что же, значит, на лакея произвело впечатление все сказанное Кэтрин. Но даже предполагаемый гнев Дмитрия не остановил Соню, да и к тому же неизвестно, рассердится ли Дмитрий, узнав о случившемся. А если нет? И если ему вообще все равно?

При этой неприятной мысли у Кэтрин перехватило горло, и только усилием воли девушка заставила себя думать о другом.

— Вы живете здесь одна. Параша? Женщина, казалось, искренне удивилась странному вопросу:

— В такой большой избе? Нет, вместе с Саввой, мужем моим, да с его родителями и тремя детьми.

Изба была действительно просторной, выстроенной из дерева — материала, имевшегося в изобилии в здешних местах. Кэтрин проезжала много деревень по пути сюда, однако такого огромного, хотя и одноэтажного строения еще не видела. Раньше она предполагала, что в избе может быть только одна комната, но здесь их было несколько, по крайней мере рядом с кухней виднелась еще одна дверь. Сама кухня оказалась чисто прибранной и не захламленной: в середине стоял богатырских размеров стол, в углу — печь. Даже шкаф для посуды был украшен красивой резьбой.

В доме было тихо, по-видимому, кроме хозяйки и непрошеной гостьи, никого не осталось.

— Все на поле?

Параша снисходительно улыбнулась:

— Жатва еще не началась, так что на поле и работы-то почти нет. Так, огород прополоть, овец стричь да за скотом ходить, не то что в сев либо в жатву, когда спину гнешь от зари до зари. К тому же и суббота сегодня.

Она говорила так, словно Кэтрин могла понимать, что это означает. И Маруся в самом деле успела ей рассказать, что по субботам крестьяне обычно моются в банях, да еще и поддают пару, выливая воду на раскаленные камни. Многие парятся часами, хлеща друг друга березовыми вениками, а потом сразу прыгают в реку, а зимой валяются в снегу. Маруся заверяла, что это очень полезно для здоровья и придает бодрости.

— Вы сами, наверное, жалеете, что не пошли в баню? — заметила Кэтрин.

— Но не могла же я вас оставить здесь одну, хотя лихорадка спала еще ночью. Я бы велела Савве снести вас в баню, сразу же полегчало бы, да только брат барина Николай прошлой ночью приехал и ночевал у матери, так что, видать, уберется нескоро. Не хотите же, чтобы он и вам докучал, когда в себя придете.

— Почему он должен мне докучать?

— Уж больно озорной, ни одной девки не пропустит, — хмыкнула Параша. — В папеньку пошел. И совсем не так переборчив, как барин. Ему все одно, лишь бы юбка была.

Кэтрин не знала, чувствовать ли себя оскорбленной или нет, и решила на всякий случай промолчать. Она знала, что Параша говорит о Николае Баранове, побочном сыне Петра Александрова от крепостной крестьянки. Матери дали вольную, но она не воспользовалась свободой и, оставшись в Новосельцеве, вышла замуж за одного из жителей деревни. Николай же, однако, воспитывался вместе с законными детьми князя и ни в чем не знал отказа.

Как леди Энн, гордая англичанка, могла терпеть столь откровенное доказательство неверности мужа, оставалось выше понимания Кэтрин. Николай был всего на семь месяцев моложе Дмитрия. Однако если верить Марусе, леди Энн преданно любила мужа до самой его смерти и никогда ни на что не жаловалась.

Кэтрин знала, что сама не сможет быть столь снисходительной. Однако она была реалисткой. Мужчины в своих поступках руководствуются зовом плоти, и даже самые любящие из них могут изменять. Такова жизнь;

Кэтрин видела и слышала слишком много, чтобы сомневаться в этом. Она всегда верила в старую истину: то, чего не знаешь, не может тебе повредить, и считала, что, когда выйдет замуж, не допустит и возможности измены мужа… пока никто не возьмет на себя труд сообщить ей об этом.

Именно так рассуждала Кэтрин до недавних пор. Теперь же она не была в этом так уверена. Кэтрин не рассчитывала на то, что влюбится. Вряд ли она сумеет благополучно игнорировать все, что сотворит Дмитрий, и конечно, стоит ему уехать хотя бы ненадолго, сразу предположит, что он нашел другую. И от этого предположения почему-то становилось больно. Подтверждение же способно разбить ей сердце. Как она справится с такой пыткой, когда они поженятся? Ведь даже сейчас думать об этом было больно.

Он уехал, если верить служанке, ухаживать за другой женщиной, своей невестой. Кэтрин ни на минуту не верила в это, но Дмитрий по-прежнему был в Москве, где любая может привлечь его внимание. Конечно, ей казалось, что она ему не безразлична. Слишком уж она самоуверенна!

Черт возьми, почему Параше нужно было напоминать о несчастной склонности мужской половины рода Александровых к распутству! Сколько же у них незаконных детей! Правда, Маруся никогда не упоминала о том, есть ли они у Дмитрия, но это не значит, что бедняжки не появятся на свет в будущем. Стоит лишь вспомнить о Михаиле — погиб в тридцать пять лет, а его старшему незаконному сыну уже восемнадцать.