Мэри Бэлоу - Тайная жемчужина

Он никогда не целовал ее. Только руку, всего один раз.

Она очень хотела, чтобы он ее поцеловал, и однажды попросила об этом… Но Дэниел отказался. Он с ласковой улыбкой сказал, что мог бы поцеловать ее только после венчания.

Но что бы он сказал, если бы узнал о том, что она стала проституткой? Какими глазами посмотрел бы на нее? Простил бы он ее? Конечно, простил бы, как Иисус прощал женщин, которых обвиняли в супружеской неверности. Но она не нуждается в его прощении. Ей нужна была его любовь, нужна была защита. Правда, теперь все это в прошлом.

Она никогда не вернется домой. Если же вернется, ее схватят и повесят. Так что лучше уж ей оставаться в доме герцога.

Но герцог… Как бы элегантно он ни одевался, она всегда будет видеть его таким, каким он предстал перед ней в гостинице «Бык и рог». Высоким, мускулистым – и совершенно обнаженным… Он воспользовался ее отчаянным положением и овладел ею, лишил ее невинности…

Впрочем, Флер прекрасно понимала, что у нее нет причин ненавидеть герцога Риджуэя. Ведь она по доброй воле пошла с ним в гостиницу, и он хорошо заплатил ей, к тому же накормил ее.

Но она ненавидела герцога за то, что боялась его, за то, что он внушал ей отвращение. Из-за него ей, возможно, придется покинуть Уиллоуби-Холл, придется бежать отсюда так же, как когда-то из Герон-Хауса.

Флер закрыла глаза – и тотчас увидела обнаженного герцога, склонившегося над ней… Она судорожно сглотнула, пытаясь подавить позывы тошноты.

* * *

На следующее утро герцог Риджуэй постучал в дверь гостиной герцогини. Жена, как обычно, послала за ним горничную, без подобных приглашений он редко заходил в ее покои.

– Доброе утро, Сибилла. Как ты сегодня?

Герцог подошел к супруге, и она, как всегда, подставила ему щеку для поцелуя.

– Уже лучше. Ночью меня немного знобило, но сейчас стало получше.

Он взял ее за руки, но она тотчас же высвободилась.

– Вам следует беречь свое здоровье, я не хочу, чтобы вы заболели, как прошлой зимой, – проговорил герцог.

– Я приказала мистеру Хаугону рассчитаться с мисс Гамильтон и уволить ее, – сказала Сибилла, глядя на мужа своими огромными голубыми глазами. – Но он сказал мне, что должен сначала поговорить с вами. Адам, как вы собираетесь поступить?

– Но почему вы решили уволить гувернантку? Чем она вам не угодила?

– Сейчас я говорю о Хаутоне, – прошептала герцогиня, и на глаза ее навернулись слезы. – Почему вы позволяете секретарю разговаривать со мной подобным образом?

– Хаутон – мой личный секретарь, Сибилла, и он отчитывается только передо мной. Я выгоню его немедленно, если он забудется и начнет выполнять чьи-либо распоряжения, не посоветовавшись предварительно со мной.

Герцогиня вспыхнула:

– Выходит, что ваш секретарь для вас важнее, чем жена?

Когда-то все было иначе, Адам. Когда-то вы любили меня, во всяком случае, так мне казалось. Но, похоже, я ошибалась.

– Сибилла, вам следует знать: со всеми своими проблемами надо обращаться ко мне. Если вы станете так поступать, у вас не будет причин для обид. Мой личный секретарь может выполнять только мои распоряжения. Так какие же у вас претензии к мисс Гамильтон?

– Вам не следует задавать мне такие вопросы, – нахмурилась герцогиня. – Я желаю, чтобы вы ее уволили, вот и все. Мне кажется, что она не подходит для того, чтобы заботиться о моей дочери. Пожалуйста, увольте ее, Адам.

– Вы же знаете, Сибилла, что я не увольняю своих слуг без важной на то причины, – со вздохом проговорил герцог. – И мисс Гамильтон я также не стану увольнять. Ваше требование – просто каприз.

– Каприз?! – воскликнула герцогиня, и ее глаза снова наполнились слезами. – Я ваша жена, Адам.

– Да, вы действительно моя жена, – проговорил он, пристально глядя на Сибиллу.

Она потупилась и присела на диван.

– Сибилла, ответьте мне… Так почему же вас не устраивает мисс Гамильтон?

– Она вчера днем повела Памелу в парк, хотя дул холодный ветер. Она приставала к Нэнни, пока та не согласилась отпустить их всего на один час. Но они вернулись часа через два, и Памела очень устала. А сегодня утром бедняжке стало так плохо, что она не смогла встать с постели. Гувернантка намеренно не подчиняется Нэнни, я в этом нисколько не сомневаюсь.

– Они были со мной, Сибилла. Это я задержал их, когда мисс Гамильтон уже хотела вернуться в дом.

Герцогиня внимательно посмотрела на мужа.

– Так она была с вами? – спросила она, поднося к губам носовой платок. – Два часа с вами?

– Вы меня не правильно поняли. Я сказал, что они были со мной – Памела, мисс Гамильтон и щенок. А если Памела действительно устала, то ничего страшного: маленькие дети всегда устают после длительных прогулок.

Герцогиня побледнела.

– Это невыносимо, – прошептала она. – Я уже говорила вам, Адам, что Памела.., очень нежная и ей не следует так долго гулять. А эта собака… Ужасное животное. Вы эгоист, Адам, совершенно обо мне не думаете.

Герцог снова взглянул в глаза жене, и она вновь потупилась.

– Я буду и впредь проводить с Памелой столько времени, сколько смогу. Девочка нуждается в обществе родителей.

И ей нужно побольше времени проводить на свежем воздухе.

Но скажите, неужели мисс Гамильтон получает распоряжения от миссис Клемент?

– Да, – кивнула герцогиня. – Нэнни лучше знает, как воспитывать Памелу.

– Так вот, теперь все будет по-другому. Я поручаю вам сообщить Нэнни об этом. А я поговорю с мисс Гамильтон.

По щекам герцогини скатились две слезинки.

– Вы грубый и бессердечный человек, – сказала она. – Вы нарочно все делаете не так, как я хочу, верно, Адам?

Однажды вы сделали для меня доброе дело, но неужели теперь я всю жизнь буду перед вами в долгу?

Герцог усмехнулся:

– Сибилла, вы прекрасно знаете, что у вас нет причин на меня обижаться. И вы напрасно обвиняете меня в бессердечии. Я вовсе не тиран и не злодей.

Герцогиня вытерла слезы носовым платком и бросила его себе на колени.

– Выходит, что теперь я должна подчиниться вам и примириться с тем, что мою дочь будет воспитывать ваша любовница.

– Моя любовница? – переспросил герцог. – Выбирайте выражения, Сибилла. Кроме того, вы ведь сами не верите в то, что я могу прибегнуть к услугам любовницы. – Он криво усмехнулся. – И вообще, не думаю, что все это может интересовать вас.

Герцогиня в испуге взглянула на мужа.

– Мне иногда кажется, что вы специально делаете так, чтобы я возненавидела вас, – проговорила она сквозь слезы.

– Вы становитесь скучной, – сказал он.

Герцогиня закашлялась и, откинувшись на подушки, прижала к губам носовой платок.

– Я же еще месяц назад советовал вам обратиться к другому доктору. Похоже, что Хартли не может вылечить вас от этого кашля. Позвольте мне послать за доктором в Лондон.

И скажите… Может, я могу что-нибудь сделать для вас?

– Мне хотелось бы остаться одной, – проговорила Сибилла. – Мне надо отдохнуть.

– Очень жаль, что так все получилось. – Герцог вздохнул. – Никогда не думал, что мы постоянно будем ссориться. Я даже предположить не мог, что вы станете обвинять меня в бессердечии, что будете видеть во мне тирана. Когда-то я надеялся, что наш брак будет удачным. Увы, мои надежды не сбылись. Временами мне даже кажется, что вы меня ненавидите.

– Иногда, – проговорила герцогиня с грустью в голосе, – я действительно ненавижу вас. Ненавижу за то, что вы прогнали Томаса, когда узнали о наших отношениях. Но все же я стараюсь забыть Томаса, ведь вы мой муж, Адам…

Она снова закашлялась.

Герцог подошел к жене и, опустившись на одно колено, вытащил носовой платок и подал ей. Но она отстранила его руку. И тотчас же, вскочив с дивана, вбежала к себе в гардеробную и захлопнула за собой дверь.

Герцог же снова подумал о том, что Сибилла, судя по всему, никогда его не любила. Возможно, она согласилась выйти за него замуж только потому, что хотела стать герцогиней и хозяйкой Уиллоуби-Холла. Возможно, все ее поцелуи, томные взгляды и очаровательные улыбки – просто притворство.

Герцог вспомнил, с каким восхищением Сибилла смотрела на него, когда он вернулся из Испании. Неужели она и тогда его не любила, неужели и тогда лгала? Или просто надеялась на время? Может быть, Сибилла пыталась полюбить его? Может, думала, что сумеет привыкнуть к нему?

Возможно, ей не удалось к нему привыкнуть – из-за безобразного шрама на щеке. Ему никогда не забыть ее взгляда, когда он, вернувшись, обнял ее и поцеловал. Она посмотрела на него с ужасом и отвращением.

И причинила ему страшную боль. Но он все-таки надеялся, что Сибилла привыкнет к его новой внешности. Однако этого не произошло. А ведь если бы до возвращения в Англию кто-нибудь сказал ему, что его любовь к Сибилле со временем умрет, он высмеял бы этого человека, полагая, что такая любовь бессмертна.

А теперь с этой любовью покончено, подумал герцог с горькой усмешкой.

Он с беспокойством взглянул на дверь гардеробной. Сибилла продолжала кашлять, и ему было жаль ее: она, конечно же, страдала. Да, его любовь умерла, но еще оставалась надежда на то, что жена сумеет понять его и не будет обвинять во всех смертных грехах.

Этим же утром Питер Хаутон сообщил Флер о новом распорядке, и теперь она ждала свою ученицу в классной комнате. Но Памела долго не приходила: няня считала, что девочка слишком утомилась накануне и должна отдохнуть.

Флер немного побаивалась Питера Хаутона; ведь секретарь, конечно же, знал, каким образом она познакомилась с герцогом. Правда, он был неизменно учтив и относился к ней как к равной – они вместе ели наверху, за столом миссис Лейкок, где питалась прислуга.

В этот день герцог сам привел дочь в классную комнату.

Флер присела в реверансе. Затем, взглянув на герцога, поняла, что тот не собирается уходить. Он уселся в кресло, стоявшее в углу, и молча кивнул, давая понять, что можно начинать урок.

Флер с Памелой немного почитали, а потом занялись арифметикой. После чего принялись рассматривать скатерть с вышивкой, которую Флер обнаружила в своем шкафу. Она объяснила девочке, как делаются такие вышивки, и сказала, что на следующем уроке поможет ей вышить цветок на носовом платке.

– А мне можно будет выбрать тот цвет, который захочется? – спросила Памела.

– Да, конечно, – улыбнулась Флер.

– А можно красные лепестки и голубые стебли?

– Можно даже пурпурные лепестки и желтые стебли, если пожелаете, – снова улыбнулась Флер.

– Но все будут смеяться.

– Возможно. Но в любом случае право выбора – за вами.

Леди Памела нахмурилась и с недоверием посмотрела на гувернантку.

Флер же сняла со стены картину, на которой был изображен живописный ландшафт, и показала своей ученице, какие краски и тени использовал художник, чтобы получить желаемый эффект.

– Но выбор за вами, понимаете, – сказала она. – Ваша задача – изобразить все именно так, как видите вы. Каждый человек видит по-своему.

– Я хочу, чтобы вы сыграли для меня на клавесине, – неожиданно сказала леди Памела.

Флер очень волновалась: герцог по-прежнему сидел в углу комнаты.

– А может быть, вы сами сядете за инструмент, а я дам вам урок? – предложила Флер.

Но леди Памела уже делала такую попытку и убедилась в том, что не может сыграть так, как Флер. Девочка поняла, что даже после нескольких уроков не научится играть на клавесине.

– Сядьте и сыграйте для меня, – сказала Памела.

– Скажите «пожалуйста», – напомнила Флер.

Ей очень хотелось, чтобы девочка выполнила ее просьбу, но она понимала, что Памела едва ли уступит.

– Поиграйте для меня, – настаивала девочка.

– Пожалуйста, – повторила Флер.

– Но это просто глупо, – фыркнула леди Памела. – Зачем вам мое «пожалуйста»?

– Тогда я пойму, что меня просят о чем-то, а не приказывают, – ответила Флер. – И буду знать, что меня уважают.

– Но это же глупо…

– Мисс Гамильтон, будьте так любезны, сыграйте нам на клавесине. Сыграйте, пожалуйста, – неожиданно раздался голос герцога.

Флер вздрогнула: она не слышала, как он поднялся с места и пересек классную комнату.

Дочь с осуждением взглянула на отца.

– Пожалуйста, мисс Гамильтон, – пробормотала она.

Флер на мгновение прикрыла глаза. Она готова была сделать что угодно, только не играть. И все же она села за инструмент и исполнила Баха.

– Теперь ваша очередь, леди Памела, – сказала она, закончив играть.

– Вы хорошо играете, – улыбнулся герцог. – Вы видели инструменты в гостиной и музыкальном салоне?

Флер видела инструменты, когда миссис Лейкок водила ее по дому, но не осмелилась к ним прикоснуться. Пианино в гостиной было гораздо лучше, чем то, на котором она играла в Герон-Хаусе А рояль, стоявший в музыкальном салоне, был просто великолепен.