Барбара Линн-Дэвис - Тайная жена Казановы

Катерина сейчас заметила, как в разгорающемся пламени свечи картина приобрела зловещий отблеск. Она смогла разглядеть отдельные части тел жертв дракона на переднем плане картины, где был изображен пустынный пейзаж.

— Вернемся назад в Сан Грегорио? — спросила она, помогая Леде встать, пока девушка не стала разглядывать жуткое полотно. — Возможно, мы еще успеем на службу.

— Нет, — ответила Леда, как ни странно, повеселевшим голосом. Она взяла Катерину под руку, когда они выходили из тайной комнаты. Вниз по крутой лестнице — Mille grazie![27] — к стоящему у дверей монаху и дальше на улицу на блестящие мраморные ступени. Отражающееся в воде солнце тепло приветствовало их. — Какой прекрасный день! — воскликнула Леда.

— Тогда, может быть, прогуляемся? — предложила Катерина.

— Прогуляемся… и поговорим, — ответила Леда, искоса глядя на нее. — Я хочу знать… почему вы синьора Марсиджли, а не синьора Казанова?

— Ох! — вздохнула удивленная Катерина. Она одновременно удивилась и обрадовалась. Синьора Казанова. Как она и мечтала. Как они и пытались.

Венеция, 1753 год

Странное чувство охватывает тебя, когда человек, которого ты должен любить по долгу крови, но на самом деле не любишь, вдруг покидает тебя. Тебе как-то остро начинает его не хватать. Так случилось и с моим братом. Однажды утром его арестовали, вскоре после того как я дала тайный супружеский обет.

Не успел забрезжить рассвет, как в нашу дверь со стороны канала постучали. Первой к двери спустилась матушка. Следом за ней вышла я, оставшись стоять на верхней ступеньке лестницы в ночной сорочке. Когда она открыла дверь, прихожую наводнили полицейские. Их было человек пятнадцать. В Венеции всем хорошо известно, что для любого ареста появляется толпа полицейских — что на самом деле удивительно, поскольку большинство жителей Венеции — трусы. И мой братец не исключение. Он оставил матушку разбираться с ними, а сам продолжал прятаться в комнате наверху. Я слышала, как на весь дом неистово лаял Амор.

— Buon giorno. Signora Capreta?[28] — обратился старший по званию.

— Sì[29], — ответила мама. Она побелела, как стена.

— Ваш сын — Пьетрантонио Капретте? Он живет здесь с вами?

— То да, то нет. Иногда. Он… я не знаю, дома ли он. — Она испуганно взглянула на меня.

— Синьора Капретте, мы пришли арестовать вашего сына за неуплату долгов. — Офицер потряс в воздухе пачкой долговых обязательств.

— Ох… не может быть! — не верила матушка. — Только на прошлой неделе я давала ему денег, чтобы он расплатился с долгами. Его счета оплачены. — Боже мой, она готова отдать ему последнюю рубашку, если он попросит. — Уверена, что Пьетрантонио сможет вам все объяснить.

— Отлично. Следовательно, он дома. — Полицейский довольно быстро смог перехитрить нашу мать. Он жестом велел нескольким подчиненным перекрыть задние двери — чтобы предотвратить побег. Остальные протиснулись мимо меня на главный этаж дома. Двери хлопали до тех пор, пока брата не обнаружили в моей спальне. Тут выяснилось, что он забрал у меня все деньги, которые я получила, продав веер.

Брата сопроводили вниз, он все еще был в халате. Мать, увидев его, заплакала. Я отвернулась.

— Синьора, он будет в Новой тюрьме, — заверил ее тот же офицер.

Мама вздохнула с облегчением. По крайней мере он не окажется в колодце Дворца дожей, где, как всем известно, заключенные пребывают по колено в воде. Или в той, что под свинцовой крышей, где нечем дышать. Новую тюрьму устроили в другом здании, куда можно было попасть по высокому каменному мосту. Все камеры выходили во внутренний двор, где есть свет и свежий воздух.

— Сегодня, чуть позже, можете принести ему мебель и необходимые вещи, — добавил офицер, продолжая ее успокаивать. Но ее рыдания свидетельствовали о том, что она ничего не воспринимает.

— Катерина! — услышала я крик брата. — Пришлите мне кровать, рубашки, чулки, туфли, бритву…

— Никаких бритв! Запрещено! — Полицейские стали выталкивать его в открытые двери к каналу.

— …носовые платки, расчески, зеркало…

Перечень всего необходимого продолжал эхом доноситься до меня, когда гондола увозила его прочь.

Откровенно говоря, арест Пьетрантонио стал для меня хорошей новостью. Неожиданно комната его опустела, и я могла использовать ее для своих целей. Она располагалась в углу на верхнем этаже нашего дома. Он сам выбрал для себя спальню, и теперь я понимала его выбор. Комната находилась вдали от ушей матери и отца.

Отец. Я знала, что он мог вернуться домой в любой день, как только узнает от матери новости об аресте моего брата. Мне придется действовать быстро. Я могла бы рискнуть и тайком привести Джакомо в комнату Пьетрантонио, когда мама будет дома — но только когда нет отца. При нем я бы не отважилась.

Я послала Джакомо записку. Ее доставила наша посудомойка. Я сказала, чтобы он приходил к полуночи, когда матушка, я в этом почти уверена, будет спать. И тем не менее мы должны быть осторожны. Матушка чутко спит, особенно после ареста брата, когда она начала бродить по дому в неурочный час и ложиться спать на диванах.

Когда в городе сгустились сумерки, я приняла ванну с жасминовым маслом, еще немного масла брызнула на чистую льняную сорочку, окаймленную вышитыми кружевами. Я расчесала и завила волосы. О пудре и румянах не могло быть и речи: если мама зайдет пожелать мне спокойной ночи, это будет выглядеть слишком подозрительно.

Чтобы скоротать время, я стала перечитывать первое письмо Джульетты из Асоло, которое пришло сегодня утром. Ей не терпелось поделиться со мной, что отец всего через несколько дней устроит ей встречу с Джорджо Контарини, старшим сыном главы одной из старейших знатных семей в Венеции. Он остановился на соседней вилле на материке возле Виченцы.

«Я уверена, у Контарини множество домов и вилл, но, наверное, у них недостаточно денег, чтобы жить на широкую ногу, как они привыкли. Сделка с моей семьей решает эту проблему. Я не тешу себя надеждой, что наш союз будет основан на чем-то большем, чем эта сделка, но тем не менее уверена, что со временем между нами расцветет любовь».

Я сложила письмо и спрятала назад в конверт, покачивая головой. Я не согласна! Любовь не расцветает со временем… любовь мгновенно завладевает вашими чувствами. То, что ты хочешь, — то для тебя и правильно, — а эти два понятия означают одно и то же, и твое сердце прямо к этому тебя и ведет. Никто иной любовь для тебя не найдет. И уж точно ее не найдет ничего не подозревающий отец.

Как только высоко в небе засияли звезды, я тайком спустилась, чтобы отпереть для Джакомо заднюю дверь. Конечно же, сперва я бросилась к задней калитке сада, чтобы посмотреть, не оставил ли он мне послания. Оставил. Записку на клочке бумаги, который засунул в щель. Бумага сморщилась, как будто намокла.

«Мой прекрасный ангел К.

Я пребываю в экстазе, с наслаждением ожидая встречи с тобой! Я сегодня ничего не ел, кроме салата, приправленного уксусом, и белков из шести свежих яиц. Почему яиц? Чтобы сегодня вечером ты могла собрать с меня «пену». О-о-о… думая о том, как твоя изящная ручка высвобождает меня… я не могу устоять… один белок я только что собрал своей нетерпеливой рукой. Я втираю его в это послание как доказательство моей бессмертной любви!»

Я сжимала сморщенную записку в руках, поражаясь его желанию, которое он втер в конец страницы. От этого у меня возникло желание, чтобы он наполнил меня собой, чтобы он овладел мною и я всецело овладела им.

Первый из его «яичных белков» я той ночью собрала в руку. Но затем у меня появились другие идеи.

Мы лежали на кровати моего брата, пытаясь успокоиться после первого всплеска любовной страсти. Даже несмотря на отсутствие Пьетрантонио, в комнате все еще воняло дешевым вином. Расписки по его никчемным договорам стопками лежали на письменном столе и стульях. Но для нас это не имело никакого значения. Благодаря нашей любви, это место стало для нас самым счастливым на земле.

— Джакомо… супруг мой, — сказала я, зажигая свечку на ночном столике, — я хочу спросить… сделаешь ли ты кое-что для меня?

— Все что угодно. У меня еще осталось четыре белка. — Тон его был непринужденным, дразнящим.

— Мне понадобится только один. — Я не знала, как он отреагирует на мою загадочную просьбу, поэтому я уткнулась лицом ему в грудь, едва прикрытую расстегнутой льняной сорочкой.

— И чего же ты от меня хочешь? — поинтересовался он. Я ощутила, прижимаясь щекой к его груди, как участилось у него сердцебиение.

— Я хочу от тебя забеременеть, — заявила я. Лицо залилось румянцем, но я старалась излучать уверенность и не отводить взгляда.

Он сел, откинувшись на подушки, и глубоко вздохнул:

— Катерина, ты полагаешь, что это разумный шаг?

— Разумный? — повторила я, тоже садясь на кровати и натягивая на себя простыню. Разве то, как я поступала после встречи с ним, можно назвать разумным? — Подумай об этом, — убеждала я. То, что начиналось, как страсть — непреодолимое желание что-то дать ему, создать что-то вместе, — на самом деле стало вырисовываться в план. — Если мой отец откажется выдавать меня за тебя замуж под предлогом того, что я слишком молода или ты недостаточно богат, он уж точно передумает, когда увидит меня с большим животом!

Джакомо громко засмеялся:

— Могу только представить себе его реакцию, когда он узнает, что сын его в тюрьме, а у дочери вот-вот родится ребенок. Он сам потащит меня к священнику.

— Верно! — радостно восклицаю я и смеюсь. — Я настоящий гений.

— Да… так и есть. Ты прекрасный, неотразимый гений. — В голосе его слышалось восхищение. — Но, Катерина… ты уверена, что этого хочешь?

— Уверена! — не колеблясь, ответила я. Все страхи, которые я когда-либо испытывала, рассеивались, когда я думала о ребенке, которого хочу родить на свет. Сына — чьи темные, лучащиеся радостью глазки расскажут всей Венеции о нашем союзе.

Джакомо закинул руку за голову и пристально меня разглядывал. Его черные, живые очи поблескивали в свете свечи.

— Ты полагаешь… — после паузы спросил он, — твой отец даст за тобой приданое? Или, быть может, чтобы отомстить, он не даст ни гроша?

— Разумеется, он даст за мной приданое! — пообещала я, понятия не имея, как на самом деле поступит мой отец. И стала задаваться вопросом — в голове роились разные мысли: «Насколько для него важны мои деньги? Неужели от этого меня и предостерегала Джульетта? За чем он охотится? За невинной девушкой… или ее внушительным приданым?»

— Для меня деньги неважны! — сказала я, наблюдая за его реакцией.

— Вот как! — невесело засмеялся он. — Только богатые могут позволить себе роскошь так говорить.

— Джакомо! — воскликнула я, обиженная тем, что он разделяет нас. Я ждала его объяснений.

— Не обращай внимания, ангел мой, — поспешил он развеять мои тревоги. Он взял мои руки в свои и нежно поцеловал. Сначала одну, затем вторую. — Обещаю обеспечить тебя… и нашего ребенка… всем необходимым.

Я улыбнулась и обняла его. И развеяла ту панику, которую ненадолго ощутила из-за приданого. Разговоры о деньгах, о моем отце вызывали у меня ощущение, будто он находится в комнате с нами. А мне он был здесь совершенно не нужен.

— А ты понимаешь, — теперь настал черед Джакомо задавать вопросы, сменив неприятную тему, — что может понадобиться несколько недель и даже месяцев, чтобы вы стали матерью?

— Что ты имеешь в виду? — Приятное удивление от того, что он впервые назвал меня «матерью», тут же сменилось непониманием. — Неужели без твоих «ножен»… я сегодня не забеременею?

Он негромко засмеялся, проводя по каждой из моих ямочек.

— Нет, чтобы это чудо свершилось, может понадобиться много раз. — Он притянул меня к себе, чтобы поцеловать.

— Еще лучше, — ответила я на его поцелуй.

Он наклонился задуть свечу. Я оседлала его — поза словно из романа. Где я этому научилась? Ах да… у любовницы моего брата в таверне. Я ничего не забыла.

Как-то ночью, лежа в его объятиях в нашей тайной комнате, я спросила:

— Джакомо, а ты раньше кого-то называл своей женой?