— Отпусти меня, козел! Убери от меня свои руки, придурок!

Я побежала на конюшню, сотрясаясь от рыданий. Спряталась в нижнем сарае, думая, что там меня никто не найдет. Сначала я ничего не видела в темноте, но постепенно запах свежего сена и жужжание мух успокоили меня. Я услышала негромкий топот и лошадиный храп в дальнем стойле. Я медленно приблизилась и увидела большую гнедую кобылу с нежными черными блестящими глазами.

— Привет! Ты здесь совсем одна? — прошептала я. Дала ей понюхать свою руку, потом погладила ее нос, очень осторожно, чтобы не напугать животное. — Как тебя зовут? — спросила я. — Не хочешь мне говорить?

— Ее зовут Фарфалла, — услышала я за спиной мужской голос. Я ахнула, отскочила, но лошадь совершенно не испугалась.

— Ой… простите… мне не стоило сюда приходить. — Я прищурилась, чтобы разглядеть, кто спускается по лестнице. Почему-то, занятая собственными мыслями, я не услышала шагов.

— Ничего страшного, — ответил голос, от которого мне тут же стало спокойно. — Ей компания не помешает. Верно ведь, старушка? — Мужчина подошел к лошади, погладил ее по шее. Отогнал муху, которая хотела сесть животному на холку.

— Добро пожаловать… Джульетта, не так ли? — Я удивилась, что он знал, как меня зовут. — Я — Стефано Каваллини, кузнец.

— Кузнец? — удивилась я, не в силах удержаться от восхищения его мускулистыми плечами, его осанкой — он держался так же прямо и уверенно, как гондольер на носу лодки.

— Я забыл, что жители Венеции ничего не знают о лошадях! — засмеялся он. — Кузнец подковывает лошадей, а еще о них заботится — почти как врач. Фарфалла моя старинная подружка, ей уже двадцать два.

Казалось, что кузнец ровесник животного.

— Ты заботишься о ней всю свою жизнь? — поинтересовалась я.

— Почти, — улыбнулся он. — Мне было три, и я помогал отцу, который работал на этой же конюшне, когда она родилась. Я до сих пор это помню. — Он помолчал. — Уверен, что тебе неинтересно слушать о том, что происходит на конюшне. Ты сюда пришла в шелковом платье и домашних туфлях.

— Да, в туфлях… — подтвердила я, не в силах отвести от него взгляд. Бог мой, Катерина, как же он красив! Но совсем не похож на аристократа. И разумеется, никаких пышных одеяний. Он не может похвастаться стройностью и утонченностью — невысокий, сбитый и крепкий. Широкое, пышущее здоровьем лицо, квадратная челюсть.

— Ты… от кого-то прячешься? — спросил он, вытягивая голову в сторону псарни. И тогда я поняла, что он все знает. Мне даже отвечать не нужно.

— Эта лошадь больна? — поинтересовалась я, меняя тему. — Почему ее здесь держат одну?

— Она не больна, дело в том… — он отошел от Фарфаллы и сделал вид, что шепчет мне на ухо, чтобы лошадь не слышала, — что она в семье больше никому не нужна. Она утратила быстроту бега. Я боюсь, что мне велят ее усыпить, поэтому я и держу ее здесь. Подальше от глаз. Они вообще забыли, что она здесь. — Он вернулся опять к Фарфалле, погладил ее по холке. — Верно, милая? А так о тебе заботится Стефано. — Он подмигнул мне.

— Джульетта! — услышала я голос сверху, в главном сарае. Джорджо. Я замерла, увидела, как у Стефано округлились глаза. — Джульетта… только не говорите мне, что вы здесь! — Топот сапог по половицам, потом грохот по лестнице.

— Я здесь! — отозвалась я на удивление беззаботно. — Мне стало… стало жарко, и я пришла сюда, в тенек. — Разве ты мне не говорила, Катерина, что я не умею врать? Чистая правда! Врать я не умею. К счастью, Джорджо — дурак.

Он подошел к нам, недовольно нахмурившись. Грудь моя вздымалась и опускалась от страха, и я положила руку на воротца стойла, чтобы не упасть.

— Любите лошадей? — спросил он меня, но таким странным тоном, что стало страшно. Я заметила, что он полностью игнорирует Стефано, как будто того тут вообще нет.

— Д-д-да, — запинаясь, произнесла я. — Хотя в Венеции мало пастбищ, чтобы держать лошадей…

— Чепуха! — отрезал он. — Можете взять… вот эту лошадь. — Он засмеялся, дразня меня. — Эта старая кобыла — ваша.

— Ой, нет… — Я с отчаянием смотрела на Стефано, чье веселое лицо побелело, как полотно. — Я не могу… ее место здесь… в Венеции мне негде ее держать, да и в седле сидеть я не умею!

— Когда будете уезжать, заберете ее с собой, — велел он мне. — Этот… — он указал на Стефано, — слишком много времени проводит рядом с ней. Зачем возиться с лошадью, которая уже ни на что не годится? Мне следовало бы ее просто пристрелить…

— С радостью ее заберу! — воскликнула я и переглянулась со Стефано. Он казался очень грустным, но едва заметно закивал в темноте. — Благодарю, милорд! — сказала я Джорджо. — Спасибо! У меня еще никогда не было такого чудесного подарка!»


Может быть, виной тому была не только история кузины, но и мои собственные расстроенные нервы, но, когда я закончила читать письмо Джульетты, меня всю трясло. Я думала о той ужасной партии, которую подобрал для нее отец, и о своей идеальной, о которой мой отец еще ничего не знает. В конечном итоге ни одна из нас была не в силах повлиять на судьбу. Дочерний долг — повиноваться решениям, принятым за тебя.

Глава 31

Во вторник время тянулось очень медленно. Или, скорее, сначала часы тянулись, а потом внезапно стали нестись. Неужели всего только десять часов? Я с рассвета не сплю. Господи, уже два часа дня? Всего два часа до встречи у Брагадини!

Я сидела за обеденным столом с родителями. Отец мой был необычно весел весь обед. Я видела, что он предвкушает, как синьор Брагадини сделает деловое предложение, которое принесет им обоим состояние.

— Пока меня не было, Катерина, ты выросла, — заметил он. — Нам нужно заказывать новые платья? Уже давно… как там его зовут? Синьор Фаззоли? Не наведывался к нам со своими книгами с гравюрами, чтобы показать последние парижские моды.

Я даже рот открыла от изумления. Отец ненавидел подобные разговоры. Обычно он называл портного за его спиной синьором Феноччио[34]. Брат объяснил мне, что так называют мужчин, которые любят других мужчин.

— Мне не нужны новые платья, — ответила я в надежде приберечь возможность загадывать желания для того единственного, исполнения которого я ждала от отца. — Но все равно… спасибо, — добавила я, улыбнувшись, как надеялась, ангельской улыбкой.

— Как пожелаешь, carissima, — снисходительно ответил он. — Маддалена, — обратился он к матери, которая молча сидела, словно в ожидании его следующего приказа, — сегодня у меня днем встреча с… — он сделал самодовольную паузу, — одним знатным человеком, который хочет вести со мной дела. — При этих словах я застыла в кресле.

Матушка улыбнулась, но вяло. Она никогда не улыбалась по-настоящему — так, чтобы в глазах светилась радость и жизнь.

— Позволь помогу тебе собраться, — предложила она. — Мне кажется, что лучше всего подойдет твой красный шелковый костюм. — Отец благодарно взглянул на жену. По непонятной причине только ей он доверял выбирать себе одежду. Никаких слуг. Это был такой интимный ритуал, давнее проявление нежности.

Когда я осталась за столом одна, вновь ожили мои страхи. «Как не позволить отцу К. увидеть, кто я есть», — написал Джакомо в тайном послании, которое я обнаружила. Он вообще собирался там появиться? Или спрячется за знатным статусом синьора Брагадини и его деньгами?

Если Джакомо появится, все может пройти не так гладко. Уверена, отцу не понравятся его нежные руки, тончайшие шелка, отсутствие серьезной профессии. Мой отец был суровым человеком, который сделал себя сам. Ему ничего не давалось легко — ни когда он был моряком, отправившимся в море уже в семнадцать, чтобы найти себя, ни позже, когда он потерял любимого сына, Себастьяно, и мать моя заболела от горя. Но если Джакомо спрячется от него? Тогда отец решит, что он трус, недостойный руки его дочери.

Я встала из-за стола, вернулась к себе в комнату, не желая встречаться с отцом, когда он вернется. Моя паника будет слишком заметна.

Сидя на кровати, я потирала потные ладони о юбку. Внезапно я ощутила приступ тошноты, и меня вырвало в ночной горшок. Рвать было нечем, потому что я почти ничего не ела за pranzo. Отчаянно пытаясь отвлечься, я вновь достала из ночного столика письмо Джульетты. Взгляд упал на заключительные слова: «Если бы у меня были собственные 10 000 цехинов, моя любимая кузина, я бы сама обеспечила тебя приданым. Помни, я верю в тебя и в Джакомо Казанову».

Неужели Джульетта меняется, столкнувшись лицом к лицу с ужасным опытом с Джорджо Контарини? Неужели дают слабину ее строгие правила? Казалось, что она готова разделить со мной все мои любовные страдания, несмотря на предыдущие сомнения. Ее ободряющие слова придали мне сил.

Я выглянула из окна, подставила лицо послеполуденному летнему солнцу. «Помни, что я верю в тебя и в Джакомо Казанову». Я решила повторять слова Джульетты снова и снова, пока отец не вернется домой. Как молитву. Я произносила их зеленым волнам, которые плескались у меня под окном, говорила их Господу, который наверху. Повторила их иконе Девы Марии, которая висела у меня на стене; повторяла их, заливаясь слезами. Я произносила их снова и снова, пока во рту настолько не пересохло, что слова слетали с губ обрывками. В конце концов я легла на кровать. Должно быть, я заснула.

Внизу хлопнула дверь, я вздрогнула и проснулась. Пошарила в поисках часов, которые висели у меня на талии, отсчитывая каждую минуту. Прошло два часа, дневной свет померк.

Домой вернулся отец.

Глава 32

Приоткрыв дверь спальни, я слышала, как он решительным голосом зовет маму. Та прибежала, за ней с лаем примчался по коридору Амор. Отец закрыл дверь своего кабинета прямо перед собачьим носом, и я услышала цокот когтей по террасе на улице. Точно так же чувствовала себя и я: выставленной за дверь и обезумевшей от тревоги. Мне просто было необходимо знать, что происходит.

Слов было не разобрать, но я слышала, как заплакала мать. Ее плач не обязательно являлся плохим знаком: отец, возможно, говорил ей, что я скоро выйду замуж. Она не ожидала, что это случится так быстро. Она потеряла Себастьяно, когда тот был еще юным; Пьетрантонио оказался игроком и мошенником. Я — единственное, что у нее осталось… бедняжка, ей будет меня не хватать. Мне стало ее жаль, но я вырвала эту жалость из своего сердца. Я хотела сделать свою жизнь счастливой.

Топот туфель по ступеням. Отец поднимался по лестнице. Один. Я тихонько прикрыла дверь и бросилась назад в постель. Сердце бешено колотилось. Должно быть, Амор пытался побежать за ним, потому что я слышала, как он накричал на собаку. Я опустилась на колени и стала молиться. Отец обрадуется, когда застанет меня за этим занятием — а мне самой понадобится сила Господа.

Дверь распахнулась, я резко обернулась. Ох! В жизни редко видишь, как чье-то лицо меняется у тебя на глазах, и это был один из таких случаев. Отец выглядел так, словно ему пришлось ворошить уголья под котлами грешников в аду. Лицо его было красным, а вены на лбу вздулись и посинели.

— Как же… меня обвели вокруг пальца! — заорал он на всю комнату. — Я отправился, как я думал, на деловую встречу, а совершенно посторонний человек говорит мне, что моя дочь — которая еще ребенок — собралась замуж. За кого? За кого она собралась замуж? За труса, который даже носа своего не отважился показать?

— Потому что…

— Он торговец? Нет! Он прячется от меня, потому что знает, что ни на что не способен.

— Это несправедливо! — воскликнула я, продолжая стоять на коленях. — Ты его совсем не знаешь! Он музыкант и писатель…

— Basta! Довольно, Катерина! — Глаза его горели. — Ты думаешь, я ничего о нем не знаю? Как бы не так! Много лет назад от него стонал весь город. Транжира и хохмач. А сейчас он объявился, охотится за моей единственной дочерью, уверяет, что хочет на ней жениться. Я знаю — все это исключительно ради денег!

Неужели никто не верит, что Джакомо хочет жениться на мне ради меня самой? Я же в это верю.

— Он изменился! — взмолилась я. — Он…

— Если синьор Казанова хочет доказать мне, что он изменился, — пусть попробует. Когда тебе исполнится восемнадцать… и если у него будет достаточно денег, он сможет еще раз просить твоей руки.

Ждать еще четыре года? Невозможно!

— А пока, Катерина, я отошлю тебя из дома.

— Что? Куда? — Я встала и ухватилась за столбик кровати. У меня было такое ощущение, что я тону, что меня накрывает огромной волной.