Барбара Линн-Дэвис - Тайная жена Казановы

Я чувствовал себя плохо, отвратительно спал, а если забывался сном, не желал покидать благословенное счастье, которое я находил в мечтах о тебе. Когда я не спал, время проводил за картами — и всегда проигрывал. Возвращаясь домой на рассвете, я пошатываясь прохожу мимо нашей тайной дверцы, как безумный бьюсь в нее, а потом силой воли возвращаю себя к суровой действительности, что ты уехала.

Катерина, когда мы увидимся вновь? Я должен увидеть свою жену или умру от отчаянья!

Твой Джакомо, который прямо здесь запечатлел поцелуй на странице»

Я поцеловала это же место. Хотела почувствовать и ощутить теплоту его поцелуя, который он запечатлел несколько часов назад. Казалось, что он находится рядом со мной в комнате, заставляет меня улыбаться, смеяться, чувствовать себя, как всегда, желанной. О чем я думала, когда на долю секунды меня соблазнила монашка, Марина Морозини?

«Ох, Джакомо! Прости слабовольную Катерину! Я люблю тебя всем своим сердцем!»

Кончитта отправлялась в Венецию каждую среду. Поэтому Джакомо стал ожидать от меня писем именно в этот день и всегда присылал мне ответ. Целую неделю я писала ему, исписывала целые страницы, во всех подробностях передавая свои дни. Я даже поведала ему о Марине, о том — осторожно, — что она меня поцеловала. Он воспринял это легко, написал мне ободряющий ответ: «Не изводи себя из-за пары поцелуев, ангел мой. Разве кто-то может устоять перед твоим обаянием? Могу только восхититься тому, как сестра Морозини ищет возможность удовлетворить свои желания».

И тем не менее я хотела как-то доказать ему свое постоянство, свою преданность. И спустя какое-то время у меня возникла идея.

«Джакомо, любовь моя, закажи свой миниатюрный портрет, а потом пришли его мне в кольце. Только попроси ювелира спрятать его получше, чтобы никто не заподозрил, что он внутри. Тогда, нося кольцо, я смогу тобою любоваться, делиться с тобой секретами, осыпать тебя поцелуями, носить твое любимое лицо на пальце, возле вены, которая идет прямо к сердцу».

Через две недели Кончитта принесла мне из Венеции плоский бумажный пакет. Я взяла его в руки — на удивление легкий.

— Это он вам передал? — разочарованно протянула я. — Похоже на книгу.

— Он передал только это, — ответила Кончитта. — А еще он сказал: «Передайте ей, чтобы молилась святой Катерине, и пусть каждый день читает «Патер ностер» и «Богородица Дева, радуйся», как и я каждый день молюсь своему покровителю святому Джакомо».

— Это он так сказал? — Я опустилась на жесткую кровать, у меня закружилась голова.

Кончитта пожала плечами, как будто говоря: «Я и сама его не поняла». Плохой знак, когда возлюбленный советует тебе больше молиться. И мы обе это понимали.

Кончитта ушла, я несколько минут держала пакет, не открывая. Читать совсем не было настроения. Наконец я стала стягивать бечевку и разрывать оберточную бумагу.

Я увидела старый кожаный переплет с медными застежками. На обложке был грубый оттиск «Богородица с Христом». Часослов. Джакомо, неужели в монастыре мне нужен часослов? Я открыла первую страницу, ожидая увидеть ненужные слова.

Но вместо них увидела нечто неожиданное: внутри книги был вырезан квадрат. В этом квадрате находилась крошечная восьмиугольная шкатулочка. А внутри шкатулки я обнаружила золотое кольцо.

Я вертела кольцо в руках, пытаясь понять, где же спрятан портрет. Лицо, вырезанное в слоновой кости, — красочный образ моей святой, святой Катерины. А вокруг ее портрета нанесена белая эмаль. Я провела по нему пальцем и почувствовала остатки клея. Меня будто иглой кольнуло. Я отодвинула его пальцем. Ничего.

Я поднесла кольцо к окну, рассмотрела его более пристально. Теперь я смогла разглядеть, что на выпуклости поставлена практически незаметная голубая точка. Я вытащила из прически металлическую шпильку и острым концом нажала на точку. Портрет на кольце открылся.

Я взвизгнула от радости. Передо мной было лицо Джакомо, в профиль. Портрет вышел очень похожим, и так искусно выписан — должно быть, над ним потрудился мастер с кисточкой не толще волоса.

Внутри изувеченной книги я обнаружила приклеенную к форзацу записку. Послание гласило:

«Джакомо ревнует к портрету, который будет жить на твоем пальчике каждый день. С ним будут беседовать, его будут целовать, к нему будут прикасаться аппетитные ручки Катерины… она ласкает его… ох! Приди сюда и спаси меня, как школьника, насилующего природу!»

Я спрятала книгу в ящик письменного стола. Я до сих пор ее храню. Это лучший часослов, который мне доводилось читать.

— Святая Катерина на портрете — вылитая ты! — воскликнула Марина, потянувшись за моей рукой, чтобы рассмотреть кольцо поближе.

Мы сидели рядом на каменной скамье в крытой галерее. Остальные уже почивали в своих кельях после обеда — стояла невыносимая жара, самое начало августа. Лицо Марины лоснилось от пота, а в черной рясе в такую жару было просто невыносимо. Ни одного дуновения ветерка. Единственное прохладное место — у фонтана в центре площади, где из клювов двух дельфинов в чаши-ракушки текла вода.

Я посмотрела на свое кольцо. Конечно же, я обожала его по причинам, о которых Марина даже не догадывалась.

— Я дам тебе за него пятьдесят цехинов, — предложила она.

Я отдернула руку. Ее предложение обескуражило меня.

— Зачем оно вам? — удивилась я. Зачем ей мое кольцо?

— Тогда я смогла бы носить твой портрет на своем пальце и постоянно тобою любоваться. — Она вытянула вперед руку, чтобы я восхитилась ее белоснежной идеальной кожей.

— Но… я не могу с ним расстаться, — ответила я, прижимая кольцо к сердцу. — Это подарок. — От своего признания я зарделась. Мое смущение не осталось незамеченным.

— Подарок. От… твоего супруга?

— Да, — ответила я, опустив голову. У меня неожиданно возникло желание защитить себя. Не стоило мне рассказывать ей ни о Джакомо, ни о кольце.

— Тогда, разумеется, его продавать нельзя. — Марина еще немного отодвинулась от меня, продолжая сидеть на скамье. — Я никогда не продаю подарки своих любовников. Моя шкатулка с драгоценностями ломится от всяких безделушек! — Она пристально посмотрела на меня, наблюдая за моей реакцией.

— У вас… есть любовник? — удивилась я. Как ей удалось завести любовника в монастыре?

— Ну конечно же! — неожиданно резко ответила она. — Он француз. Важный человек из Венеции, но…

— Но…

— Больше сказать не могу. Он иностранец, а я — голубых кровей. Будет беда, если кто-нибудь о нас узнает. Совет Десяти[42] может заподозрить меня в том, что я передаю ему государственные тайны.

— Как будто в монастыре можно что-то узнать! — отмахнулась я от тягостной сцены: душный монастырь с его потрескавшимися колоннами; одинокие монашки, спящие в своих кельях; спокойная лагуна, которая отделяла нас от остального мира.

— И то правда, — засмеялась она. — Но все равно… я должна быть осторожна. Я слишком люблю себя, чтобы все разрушить пустыми разговорами. — Марина надулась, как индюк. Она была самой красивой птичкой в этом безликом месте и прекрасно об этом знала.

— Но… как же вы встречаетесь? — рискнула спросить я. — Вы покидаете монастырь, чтобы встречаться с ним?

— Я уже говорила тебе, Катерина. Только глупцы следуют правилам. — Она встала, вытерла лоб рукавом. — Ты идешь?

Она ожидала, что я, как обычно, последую за ней.

— Я… я еще немного посижу, — ответила я. — Я пока еще не устала.

Она удивленно изогнула брови, явно недовольная мной. Я заерзала на лавке. Чувствовала себя ужасно неловко. Она нахмурилась, но ушла.

Когда я осталась одна, в голове зароились мысли. Зачем ей мое кольцо? Неужели она влюбилась в меня… так, как я люблю Джакомо? А история о ее любовнике-иностранце правда? Или придумана просто для того, чтобы добиться желаемого? Чего-то ценного, что принадлежит другому человеку?

Я подошла к фонтану, сложила руки «лодочкой», зачерпнула воду и плеснула себе в лицо. Я опустилась на колени у чаши-ракушки и поцеловала кольцо. Издали казалось, что я любуюсь святой Катериной. В некотором смысле так и было. Уже несколько недель, как я поверила, что она явила мне чудо. Чудо, которое поможет мне выбраться отсюда.

Венеция, 1774 год

— У настоятельницы Марины был любовник? — У Леды от такой скандальной новости округлились глаза. — И… один раз она вас поцеловала?

Катерина кивнула. Она потянулась за чашкой, чтобы еще глотнуть кофе по-турецки, который сварила Леда, но в чашке была только холодная гуща. Леда доела весь оранжевый сыр, и на столе осталась печально лежать лишь хрустящая корочка хлеба.

— Только ты никогда ни словом, ни намеком не должна дать понять Марине, что знаешь об этом, — предупредила ее Катерина. — Это наш секрет. — Она подмигнула Леде, пытаясь казаться беззаботной.

— Как же она стала настоятельницей? — удивилась Леда.

Резонный вопрос. Катерина и сама этого не понимала. Это произошло уже после того, как она покинула монастырь.

— Мне кажется, она всегда хотела обладать властью, — призналась Катерина. В голосе ее послышалась горечь — ее она показывать не хотела.

Повисло молчание. Катерина молилась, чтобы Леда не стала расспрашивать о ее чувствах к Марине. Но молитвы ее не были услышаны.

— Как я понимаю, вас с настоятельницей подружками не назовешь? — спросила Леда.

— Я не хочу это обсуждать. — Катерина чувствовала, как пылало ее лицо. Она дрожащей рукой зачерпнула со стола несколько крошек.

— Тогда почему матушка Марина попросила вас о помощи? — настаивала Леда.

— Довольно. Finito![43] — резко ответила Катерина.

Леда откинула голову назад, как будто Катерина ударила ее по носу.

Катерина стала убирать со стола, не поднимая глаз. Она жалела, что выплеснула свое недовольство на Леду. Но девушка слишком близко подобралась к опасным секретам. И кто в этом виноват? Катерина еще раз пообещала, что остаток истории она оставит при себе.

Пришел июнь, и в ночном воздухе запахло жасмином. Леда была уже на шестом месяце. Лицо ее стало одутловатым, и появился небольшой второй подбородок. От жары ноги тоже отекли, и из кожаных тапочек выпирала розовая плоть. Она все больше времени проводила сидя, и Катерина поставила у любимого кресла Леды, стоящего у воды, низкий табурет, чтобы девушке было удобнее и она могла поставить на него ноги. Катерина опять пригласила в гости свою сестру Джульетту. Леде необходимо было отвлечься.

Джульетта приехала в воскресенье и после обеда вручила Леде подарок. Пастельные мелки. Раньше Катерина никогда не видела такие цветные палочки: в деревянном ящичке лежала настоящая радуга.

— Grazie, Джульетта, grazie! — горячо поблагодарила ее Леда. Катерина вздохнула с облегчением: похоже, Леда наконец-то оценила ее кузину. — Мой учитель рисования всегда говорил о пастели, рассказывал, что ею пользовался сам Леонардо да Винчи, но сама я продолжала рисовать чернилами и мелками. Учитель уверял, что пастель для меня слишком мягкая, что я испачкаю свою одежду и рисунки будут неаккуратными.

— Рада, что тебе понравилось, — обрадовалась Джульетта. — Пастель используется для того, чтобы передать цвет волос, оттенок кожи. А еще я привезла тебе бумагу. — Она разложила на столе перед Ледой стопку листов. — Голубую, на такой рисовала Розальба Каррьера. У бумаги шероховатая поверхность, чтобы удерживать пигмент.

— А кто это Розальба Каррара? — переспросила Леда.

— Каррьера, — поправила Джульетта. — Художница, известная своими пастельными набросками. Все аристократы и знатные дамы — сюда даже приезжали иностранцы, совершавшие тур по стране, — искали встречи с ней, а все благодаря ее умению уловить лестное сходство. Розальба жила — всего лишь пятнадцать лет назад — здесь неподалеку, в Дорсодуро. Она может стать для тебя образцом для подражания.

— Катерина! — воскликнула Леда. Катерина, которая направлялась на кухню со стопкой тарелок с пастой, приостановилась. Она улыбнулась, увидев, как Леда гладит пальцами уложенную рядами пастель. — Вы будете мне позировать?

— Я? — удивилась Катерина и зарделась. И тем не менее ей было очень лестно, что Леда хочет запечатлеть ее образ на бумаге.