Барбара Линн-Дэвис - Тайная жена Казановы

— Что правда — то правда, — терпеливо сказал он. — Но, возможно, он будет не против приехать в Венецию и принять роды. За определенную плату. — Он улыбнулся. Зубы у него были кривоваты, но глаза загорались, когда он улыбался.

В этот раз Катерина улыбнулась в ответ.

— И ты сделал бы это ради Леды? — Она начала оттаивать при этой мысли. Какое было бы облегчение знать, что Леда в самых надежных руках.

— Разумеется! Мы же в ответе за ее здоровье! — Бастиано сложил свой платок, собираясь уходить. — За нас этого никто не сделает.

Катерина кивнула. Она очень ценила эту черту в характере своего мужа. В отличие от нее, Бастиано проявлял основательность в делах. И она всегда чувствовала его заботу.

— Grazie, Бастиано. — Она импульсивно обняла его. Он даже покраснел от неожиданной ласки.

— Катерина, — как-то спросила ее Леда, — можно я задам вам вопрос? — Катерина заметила в голосе Леды неожиданную нежность. Она уже подозревала, что последует дальше.

Они сидели у окон в гостиной, ставни были открыты, чтобы дул свежий ветерок. Воздух был соленым и недвижимым. Даже кошечка Лакрима изнывала от жары, растянувшись на полу terrazzo[49], чтобы охладить брюшко.

— Я… с нашей первой встречи я все гадаю, почему у вас нет детей, — сказала Леда. — Как я догадывалась, вы не смогли забеременеть. Теперь я понимаю, что однажды вы были беременной… и потеряли ребенка. А вы… а вы не хотели завести еще одного ребенка после того, что произошло?

Конечно, Катерина хотела. Женщина без детей должна как-то объясняться перед обществом. Она задумалась над тем, что ответить на вопрос Леды, чтобы дальше не погружаться в прошлое. Она хотела придать уверенность Леде в ее собственном будущем.

— Да… я хотела завести ребенка после того, как Джакомо исчез, — ответила она. — В некотором смысле даже больше, чем когда-либо.

— С Бастиано, вы имеете в виду? — нахмурилась Леда. — Вы намекаете, что хотели от Бастиано ребенка больше, чем от Джакомо?

Катерина чуть шире открыла ставни и выглянула на море. Она почувствовала себя в западне, приходилось признаваться в трудных вещах.

— Мои чувства к Бастиано всегда отличались от того, что я испытывала к Джакомо. — Она обернулась, как ни было сложно, посмотрела Леде открыто в глаза. Заметила ее смущение, ее наивное непонимание того, что любовь не всегда бывает взаимной.

— Не я выбирала Бастиано в супруги, — объяснила Катерина. — Его выбрал для меня отец. Возможно… когда не испытываешь сильных чувств к супругу, еще сильнее мечтаешь о ребенке, чтобы наполнить свою жизнь смыслом. Создать любовь. А что еще остается?

Она опустила взгляд на руки, потерла палец в том месте, где когда-то носила кольцо Джакомо.

— Мы с Бастиано много лет пытались завести детей, — продолжала она. Ей не было стыдно в этом признаваться — Леда и так много знала о ней. — Каждый месяц я ждала признаки, которые бы указали мне, что настало время попытаться зачать ребенка. И каждый месяц начинались месячные, которые говорили о том, что все наши попытки оказались тщетными. В конце концов я потеряла надежду. Какой толк в браке, таком, как у нас — даже если он удобен для обоих, — когда у вас нет детей? Многолетнее разочарование стало невыносимым. И, в конце концов, Бастиано перебрался на первый этаж.

— Он разозлился на вас? — допытывалась Леда. — Винил вас во всем? Потому что, может быть, он всему виной…

— Нет-нет, он никогда меня не винил. Мне кажется, для него желание иметь детей было каким-то абстрактным, чем-то, что каждый человек должен хотеть. Хотеть иметь сына или дочь, которые позаботятся о нем в старости. Но для меня это стало насущной потребностью, заветным желанием. Прижать к себе малыша… поцеловать его нежную макушку.

Катерина почувствовала, что она теряет нить того, что ранее намеревалась рассказать. Голос ее дрогнул, и она испугалась, что расплачется. Но ради Леды она сдержалась.

— Милая девочка, когда беременеешь в юном возрасте… как это случилось со мной, с тобой… кажется, что впереди у тебя целая жизнь. Разве это утрата? «Других нарожаешь», — уверял меня Джакомо. И сам верил в это, как и я. Но бывает, что второго благословения и не случается. Именно поэтому ты можешь считать, что тебе очень повезло.

Леда слушала ее, ушам своим не веря. Катерина знала, что та уж точно не считала себя счастливицей. Но все равно посеяла зерно сомнения ради Леды с надеждой, что однажды оно прорастет.

— А вы виделись с Джакомо после этого? — спросила Леда.

— Что? — переспросила Катерина, выглядывая в окно и делая вид, что отвлеклась. Виделись ли они с Джакомо после всего? Да! Встреча у ворот была только началом… но началом конца.

— Вы встречали своего супруга, Джакомо, после этого? — повторила вопрос Леда, поворачивая голову, чтобы больше оказаться в поле зрения Катерины.

На этот раз Катерина отвернулась и позволила себе улыбнуться при воспоминании.

— Встречала, — ответила она. — Неужели ты полагаешь, что, однажды увидевшись в монастыре, мы смогли удержаться и не увидеться вновь? Любовь не знает преград, carissima.

Мурано, 1753 год

Три недели прошло с того дня, как у меня случился выкидыш. Настал праздник в честь святого мученика Иоанна Крестителя, двадцать девятое августа. Мы все ручейком тянулись в церковь при монастыре. Железные решетки ограждали хоры, за которыми стояли монашки и послушницы отдельно от остальных мирян. На этой службе людей было больше обычного, потому что святого Иоанна многие почитали. Рядом со мной сидела Марина и, вытянув шею, пыталась выглянуть из-за решетки. До нас доносились покашливания, детский плач, бормотание: «Scusi, scusi»[50], когда входили опоздавшие. Шла послеобеденная служба.

Я зевнула, мной уже овладела скука.

Я заметила, что Марина не отдалась молитве даже тогда, когда священник начал службу. Она продолжала выглядывать из-за перегородки. Мне стало немного жаль ее, ведь она считала, что в этой толпе местных рыбаков, стеклодувов, их жен и дочерей ей есть на кого посмотреть. И тем не менее, когда она наконец-то уселась, я не смогла удержаться и сама выглянула из-за ограждения.

Мой взгляд выхватил блеск бирюзового шелка — должно быть, он и ее заинтересовал. И тут же все мое тело затопило узнавание. Сердце мое растаяло. Это был Джакомо.

Я понимала, что он не видит меня и даже не пытается разглядеть. Он честно всю службу смотрел в свой молитвенник. Он вставал, садился, опускался на колени в нужных местах. Он явно понимал, что косые взгляды в сторону хоров вызовут подозрения: кто он такой, почему пришел. И тут же меня озарило, что он пришел ради того, чтобы я его увидела. Чтобы мне доставить удовольствие.

Как же мне хотелось поцеловать Джакомо! Каждый сантиметр его тела! Волосы его были уложены alla dolfina — на макушке высокий начес, а черный хвостик спрятан в черном шелковом мешочке. Мне больше всего нравилась именно эта его прическа, потому что она открывала его высокие крепкие скулы. Он во время молитвы походил на темнокожего бога в окружении простолюдинов.

Я постаралась вести себя так, как он: взять себя в руки. Но щеки мои густо зарделись, я ощущала, как кровь прилила к лицу и учащенно забилось сердце. Я заерзала на стуле, даже стала делать вид, что поправляю туфли и чулки — все, чтобы получше его разглядеть.

Разумеется, от Марины такое мое поведение не укрылось.

— Ты уверена, что вы с ним незнакомы? — стала допытываться она после службы, когда мы возвращались назад в кельи. Она схватила меня за локоть, чтобы я не так быстро шагала.

— С кем? — притворно удивилась я, избегая ее пытливого взгляда. — С мужчиной в синем шелковом костюме, о котором вы мне все уши прожужжали? Не знакома.

— Тогда почему ты едва ноги перед ним не раздвинула во время службы?

Я вспыхнула и остановилась. Какой стыд! Но больше всего я испугалась, что, как дуреха, выдала свою тайну. Если кто-то узнает, кто такой Джакомо, что он пришел со мной повидаться, — ему грозит тюрьма или изгнание. Считалась тяжким преступлением попытка соблазнить невинных девиц в монастыре. Я должна защитить и его… и себя.

— Он просто очень красив, вот и все. — Я взяла ее под руку, и дальше мы продолжили путь вместе. — Как полагаете, он еще вернется? — наивно поинтересовалась я.

— Думаю, что да, — ответила Марина. Она понимающе мне улыбнулась, как кошка, которая только что поймала мышь.

Джакомо приходил на все большие праздники, пять или шесть раз в сентябре. Ох, как же все монахини и послушницы ждали его появления! Как только одна замечала, что он погружает руку в святую воду у входа в церковь, тотчас же мчалась к остальным.

— Он вернулся! Пойдем… быстрее!

Монастырь только и гудел о нашем загадочном посетителе. И юные девы, и старые монашки — никто не мог удержаться, чтобы не посплетничать о нем.

— Наверное, у него умерла жена, бедняжка. Он ходит сюда помолиться за нее. Ему так одиноко!

— Нет-нет… он страдает меланхолией. И намеренно избегает общения с внешним миром.

— А может быть, он приходит сюда найти себе новую возлюбленную? — Все визжали и хлопали в ладоши.

Кроме Марины. Она держалась в стороне от подобных разговоров, от всех досужих домыслов.

Меня так и подмывало рассказать остальным, кто он такой, но всякий раз я одергивала себя. А оставшись одна, надувалась от гордости. Мой супруг приходит только для того, чтобы я могла его видеть. На большее не стоит и надеяться. И никакого вознаграждения для себя самого. Как же мне повезло, что меня так искренне и сильно любят!

Наступил конец сентября. Большинство дней каменные скамьи храма пустовали. И от канала уже не так воняло, в церкви во время заутрени было студено. Наступали холода.

В одну из сред Кончитта вернулась без письма от Джакомо. Раньше такого не случалось. Он всегда знал, что в среду надо ждать от меня письма.

— Что ты имеешь в виду, говоря: «Его не оказалось дома»?

— Я пошла относить ваше письмо; его дома не оказалось. Я вернулась еще раз спустя два часа. Его все еще не было дома. Я же не могла ждать, как идиотка!

— А слуга его был дома?

— Нет. Дом Брагадини был пуст.

Я села на кровать, не зная, что сказать. Кончитта попыталась было взбить мне подушку, поправить простыни и одеяло. Я протянула ей две монеты. Она ушла.

В ближайшие несколько дней Джакомо в церкви так и не появился. Меня охватила паника. В следующую среду я написала ему:

«Мой Джакомо,

я всю неделю себе места не нахожу! Что случилось? Ты сердишься на меня? Молю тебя, напиши мне, развей мои тревоги, заверь, что ты в добром здравии, что между нами ничего не изменилось.

Я люблю тебя всем сердцем!

Твоя К.»

Я, как коршун, набросилась на письмо, с которым Кончитта вернулась из Венеции.

«Успокойся, ангел мой! Ты не бережешь свое здоровье, мучаясь от тревоги. Я не сержусь на тебя. И все же вынужден поделиться с тобой неприятной новостью: больше я не смогу навещать тебя на Мурано. Занят серьезными делами.

Adieu[51], моя возлюбленная Катерина! Целую тебя тысячу раз.

Твой Джакомо»

Что это означает? Я заплатила Кончитте четыре монеты, чтобы она на следующий же день отнесла ему мой ответ.

«Мой любимый Джакомо!

Ты лишаешь меня величайшей радости, пока я здесь, — тайком видеть тебя. Какие такие важные дела могут тебя задерживать? Напиши мне все, я приму любые объяснения, только люби меня… приди ко мне вновь… молю тебя!

Твоя К.»

Он не ответил.

Все девушки сохли по нему. Пошли слухи, что его видели в монастыре. Неужели это его видели в частной комнате для свиданий с одной старухой? Стоял на коленях и плакал у алтаря в церкви?

Я не знала, во что верить.

Единственное, в чем я не сомневалась, — в том, что меня бросили.

Я без приглашения нагрянула в келью к Марине. Она сидела за столом и что-то писала при свете свечи, рядом с ней лежала горка смятых листов и брусок красного воска запечатывать письма, который ожидал своего череда. Я раньше никогда не видела, чтобы она исписывала столько страниц.