Амалия Март - Тайная жизнь Маши Ромашкиной

Систер выходит меня проводить в коридор.

— Зря ты так, с папой же по-другому надо, что-то мимо ушей пропустить, где-то подмаслить.

— Не мое это, Лен. Пусть принимает как есть, он же родитель.

— Так что, даже с Валей не останешься познакомиться?

— В другой раз.

Влезаю в ботинки и задаю вопрос, который меня давно волнует.

— А что ты имела ввиду, когда говорила про королевский подол?

Ленка морщится, словно эта тема ей неприятна.

— Русик, ну ты же помнишь, какой Машка всегда была? Словно она выше всего этого… выше всех. Мы дружили, конечно, но эта ее манера меня просто бесила. И то, как все парни за ней бегали тоже. Даже ты!

— Я думал, хорошо это скрывал, — пораженно хмыкаю я.

— Я тебя умоляю, даже родители видели!

— Я люблю ее.

Ленка застывает с ошарашенным лицом. Не знаю, зачем это сейчас говорю. Просто мне необходимо сделать что-то, чтобы пути назад уже не было. Чтобы окончательно убедиться — я не сдамся. Сделаю все, чтобы мы были вместе.

— Мы снова вместе.

Добиваю я сестру.

— Все расскажу тебе, когда приведу ее заново знакомиться с вами.

Треплю систер по макушке и удаляюсь, не дав ей возможности закидать меня вопросами.

Почти сразу удается проникнуть в соседний подъезд. Я смутно помню этаж и квартиру Мышки, но точно могу сказать, что на двери висел стремный деревянный номер квартиры. По нему и буду ориентироваться, надеясь, что за годы ничего не изменилось, и его не сняли.

Мысль, что она может быть дома у матери меня даже не посещала. Я знаю, какие отношения у них, ещё в школе она не просто так сбегала к нам каждый вечер и не уходила до последнего. Я помню, как катились слезы по щекам мелкой, когда она впервые рассказывала мне о пристрастиях ее матери.

И вот теперь цирроз. Вопреки мнению отца я не настолько тупой, чтоб не понимать, что это из-за алкоголя и что это серьезно, даже если только на начальной стадии. Бедная Машка опять взвалила на себя проблемы взрослой женщины. И вполне вероятно, что сейчас она здесь.

На четвертом этаже вижу ту самую дверь и даже отсюда чувствую зловонный запах неблагополучного жилища. С гулко бьющимся сердцем нажимаю на дверной звонок. Спустя бесконечные тридцать секунд дверь открывается, и на пороге стоит она.

Я люблю ее. Теперь сердце уверено в этом на тысячу процентов. Я делаю шаг и прижимаю мелкую к себе. Ее тихие рыдания отзываются щемящей болью в груди.

Самое лучшее лекарство от тоски — крепкие объятия. Крепкие мужские объятия. Объятия любимого мужчины.

Стою, должно быть, миллион лет в проходе, прижимаясь к родной груди и размазывая сопли-слезы по его рубашке. Он ничего не говорит, только гладит меня по спине и горячо дышит в волосы.

Я не собиралась сегодня рыдать. Ничего такого глобального, ужасного или неожиданного не случилось. Все вполне закономерно и просто, но отчего-то я испытала огромное облегчение, увидев Руслана на пороге. Да, вот так, это слезы облегчения.

— Почему у тебя телефон выключен? — наконец, говорит он.

— Разрядился, а зарядку дома не смогла найти, кажется, оставила ее в гостинице. Так глупо.

— Очень глупо, — тихо подтверждает он, но не осуждающе, мягко. — Я волновался.

— Прости.

Рус немного отстраняется и заключает мое заплаканное лицо в ладони. Его большие пальцы нежно стирают влагу с моих щек.

— Извиниться должен я. Так по идиотски получилось вчера… а сегодня твоя мама.

— Она в больнице сейчас.

— Я знаю, отец сказал. Был на ужине у них сейчас и узнал. Так тебя и нашел.

Ах да, сегодня с утра видела его в больнице. Но мы не разговаривали, не до этого было. Только обменялись приветствиями.

— Помнишь квартиру? — не знаю, почему улыбаюсь.

— Помню, как мы часами целовались, облокотившись на эту дверь, — смеется Рус.

— Здесь такой срач, моя квартира отдыхает в сравнении с этой, — иронично подмечаю я. — Хотела убраться здесь, пока мама…

— Помочь?

— Ага.

Руслан не говорит ни слова, когда проходит внутрь. Просто снимает пальто, расстегивает запонки и закатывает рукава рубашки. Я достаю огромные мешки для мусора и загружаю туда хлам, который уже не несёт никакой пользы. Рус скатывает липкий ковер.

— Мне кажется, проще вызвать клининг, — сопит он.

— Наверное, — я останавливаюсь и облокачиваюсь о стол. Это рационально. А я устала.

— Поехали домой.

Че подходит ко мне и протягивает ладонь.

— Не уверена, что хочу к тебе.

— Почему?

— Давно у вас с ней в последний раз…

Руслан не удивляется вопросу, смотрит мне прямо в глаза, отвечая.

— Недели полторы назад.

— Ладно, — киваю я. — Я смогу с этим смириться.

Обдумываю всю эту ситуацию несколько секунд, а затем едва заметно улыбаюсь.

— Но матрас твой придется сжечь!

— Пожалуйста, только не матрас, я так долго искал идеальный! — Рус улыбается в ответ. — Давай обойдемся постельным бельем. Хотя оно тоже не из дешевых, а парочка из египетского шелка…

Стукаю его кулаком в плечо.

— Ладно, ладно, простыни, матрас, да хоть всю квартиру, если тебе станет так легче.

— Это уже, конечно, лишнее. Но от всех поверхностей, которых она касалась, придется избавиться.

— Их не так много, поверь.

Руслан прижимается лбом к моему лбу. Мы часто дышим, прикрыв глаза. Хорошо, спокойно, уютно. Грохот открывающейся двери застаёт нас врасплох. Входная дверь сильно бьётся о стену и слышится, как в квартиру вваливается вусмерть пьяное тело. Мне хорошо знаком этот звук, я много лет дрожала, укрываясь от него под одеялом.

Но теперь мне не страшно. Я испытываю только презрение к этому человеку, только гнев. Еле стоящий на ногах отчим буквально влетает в комнату, спотыкаясь о скрученный ковер.

— Бля, — шипит он, пытаясь встать. Но не может, ноги отказывают. Мне хорошо знакома и эта стадия его опьянения.

Он весь грязный, вонючий, с расфокусированным взглядом, даже не понимает, что здесь не один. Лицо Руслана искажается, глаза выражают омерзение. Да, вот такой он, мир, в котором я росла.

— Пошли, — он хватает меня за руку и уводит из квартиры.

Едем в его машине, молча держась за руки. Приезжаем ко мне домой. Это хорошо, это правильно, безопасно, спокойно.

— Ты ела сегодня что-нибудь?

— Да, забегала домой после больницы, поспала, поела. Правда, это было с утра.

— Уже вечер, — укоризненно смотрит на меня.

— Я бы выпила, если честно, — тру уставшие глаза. — Звучит ужасно в свете последних событий, да?

— Ни сколько. От пары бокалов ты не станешь алкоголичкой. Но сначала поесть, ладно?

Чертов Че стал ангелом. Он покупает продукты, готовит нехитрый ужин, поит меня терпким вином и укладывает спать в своих объятиях. Стресс последних суток сходит на нет в его руках. Он не целует меня, не уверяет в своей любви, не разжигает огонь в теле проворными пальцами. Все это ненужное, лишнее, не срочное, когда я чувствую сердцем покой.

Это чувство накрывает меня теплым одеялом, и я засыпаю, точно зная, что все правильно.

На работу идти не очень-то хочется. Придется объяснять Инне свое вчерашнее отсутствие и, хотя мы, вроде как, дружим, все равно разговор предстоит не из приятных. А ещё там будет Кононова, которая не упустит своего шанса уколоть побольнее.

Рус все утро ухаживает за мной. Галантно открывает дверь своей машины, заезжает по пути в кофейню и берет мне чай, целует в уголок рта, словно боясь спугнуть.

Это новые для меня чувства. Не дикая страсть, в которой мы тонули еще два дня назад, не слепая влюбленность, ведущая нас в подростковые времена. Что-то тонкое, свежее. Нежность. Трепет. Любовь. Настоящая и очень глубокая.

Мы не обсуждаем пока скользкие темы, вроде его желания продолжать рисовать унизительные комиксы или скажем ли мы всем о нас. Кажется, он уже все для себя решил. Внутри себя он тверд и целенаправлен, а я просто соглашаюсь идти за ним. Я безусловно верю ему. Доверяю. Он приведет нас к счастью.

Нейтральные темы о здоровье матери и что делать с отчимом нас только сближают. Я не знаю ответов на них, потому что абсолютно все будет зависеть от мамы и ее желания жить нормальной жизнью. Но я не страшусь ее выбора. Я готова его принять. И быть рядом, если выбор будет правильным.

Весь состав маркетингового отдела застывает, когда мы с Русланом входим. Блин, кажется, длинный стервозный язык уже все растрепал. Я мгновенно краснею от излишнего внимания. Не люблю я этого, а тут отмолчаться, видимо, не удастся. Че же ведет себя из ряда вон: он приобнимает меня за плечи и помогает снять пальто.

— Обалдеть, — доносится откуда-то из угла кабинета.

Стоит гробовая тишина.

— Да, мы вместе, — поставленным голосом объявляет Рус на весь офис. — А теперь можете снова работать.

Он подталкивает меня рукой в поясницу, продвигая к нашим рабочим местам.

— Че, дорогой, спасибо, что исполняешь мои обязанности, — материализуется возле нас Инна. — А теперь, Ромашкина, дуй за мной.

Сомнений нет, меня сейчас ждёт жёсткая порка. И это, если повезёт. Не припомню у Разумовской такого тона, разве что, когда она со своим женихом баталии устраивала. Но я же не он. Я не могу ее нежно потрепать за ушком и сгладить этим напряжение.

Злополучный кабинет начальника отдела пустует. Видимо Летунову всё-таки отправили в декрет. Инна проходит к столу, садится в большое черное кресло и скрещивает пальцы перед лицом.

— Ну, — нетерпеливо подталкивает меня.

— Маму в больницу забрали, а телефон разрядился, не смогла тебя вчера предупредить.

Я заламываю руки, не решаясь сесть напротив нее. Снесет нафиг ураганом ее энергетики.

— Да проехали, — машет она. — Ты мне про Че ничего объяснить не хочешь?

Все же решаюсь присесть. Разговор будет долгим. Мой рассказ укладывается в пятнадцать напряженных минут и парочку изогнутых бровей.

— Вот это поворот! Вот это я понимаю, история! — ярко жестикулирует Инна по окончанию. — А я же чувствовала, что между вами искры летают. Я же говорила тебе, помнишь? Не зря, не зря, все-таки, чем больше попец, тем лучше он чувствует! — она заливается хохотом. — Так и что, на свадьбу, я так понимаю, тебя плюс один теперь записывать?

Ох, ты ж, скоро же грандиозное событие — мандариновая свадьба.

— Я пока не знаю. Остаётся же еще один нерешенный вопрос. Мы не говорили с ним об этом, но у меня все еще есть подозрения…

— Ой, Ромашка, он не крот, успокойся. Сегодня уже все стало известно. Вчера я каждому утвердила именно его версию проекта для "Хюгге" и сказала, что сегодня выступим с коммерческим предложением по этому заданию. И с утра один из этих проектов уже всплыл у представителей конторы, прикинь? Быстро сработала…

— А как ты об этом узнала?

— Так в "Хюгге" директором мой будущий родственник. Им так-то реклама не нужна, но по доброте душевной и обещании посидеть в выходные с их близнецами, мне помогли. Так что расслабь булки, Че твой агнец божий, и имеет все шансы стать новым главным специалистом.

Инна откидывается в кресле, удовлетворенно улыбаясь.

— Так кто крот? — я ужасная женщина, но очень хочу услышать то самое имя…

— А, самое интересное и не сказала! Так Серебрякова наша. Прикинь, не такая уж и дурочка оказалась.

— Да ладно!

Я шокирована, если честно. Ирка она же нормальная вроде была. Более менее. Ну, слегка недалекая, все о шмотках и косметике болтала, с Кононовой дружила, и тут такой финт.

— Вот это поворот! — не выдерживаю я и возвращаю Инне ее же фразочку.

— А я о чем! Я вообще не на нее ставку делала. Сейчас буду ее увольнять, хочешь поприсутствовать?

— Я, пожалуй, пас. Там работы…

— Ага, ага, знаю я, — усмехается Разумовская. — Короче, записываю тебя плюс один на свадьбу. Не забудь, двенадцатого мая! Иди, Ромашкина, иди. И пригласи мне Серебрякову. Я готова к казни.

— Надеюсь, безумие — это не заразно, — шепчет Руслан, когда мы прибываем на выездную регистрацию Инны и Ильи.

Я легонько толкаю его локтем в живот.

— Не ляпни только ей сегодня что-нибудь! Она итак последние недели на взводе. Сначала крот, потом массовые увольнения, еще и новая должность…

Мы проходим к цветастой арке, украшенной мандаринами, и присаживаемся на свободные места.

— Боже, почему мандарины? Почему не сиреневая свадьба, или на худой конец клубничная? Май же на дворе! Где они вообще столько цитрусовых добыли в не сезон? — для Руса на этой свадьбе все странно, он так и не успел узнать Разумовскую во всех ее мандариновых оттенках.