Фиона Нилл - Тайная жизнь непутевой мамочки

Готова признать, я тоже делала нечто похожее, однако кое о чем лучше умолчать, даже с ближайшими подругами.

— Так или иначе, Люси, я думаю, что ты немного лицемеришь, принимая во внимание твое признание, которое ты сделала в прошлый раз, когда мы встречались.

— Это совершенно другое! — протестую я, излишне резко опуская свой стакан на стол возле нее. — Я устроила представление для галерки, пытаясь наскоро сляпать что-то провоцирующее, чтобы не отставать от вас! Понимаете?

Они ошеломленно смотрят на меня.

— Мы стали друзьями, — настойчиво повторяю я.

— Тогда, в интересах дружбы, расскажи-ка нам, как выглядит этот Сексапильный Домашний Папа! — просит Кэти.

Эмма вяло перемещается в сидячее положение и откидывается на подушки — в ожидании, и я решаю, что, учитывая ее усилия, она заслуживает кое-чего несколько более значительного, чем те крохи сведений, на которые я пока отважилась.

— Ну, хорошо; он не из тех надутых, самодовольных типов, чье чувство собственного достоинства определяется их ежегодными премиями, он не плешив, и в его одежде нет намека на «Кру»[25], — начинаю объяснять я.

— Не говори нам о том, чего у него нет, скажи лучше, что есть, — наставляет меня Эмма.

— Довольно высокий, темноволосый, несомненно, задумчивый, пока не заговорит, ибо потом это впечатление разрушается, особенно когда он произнесет что-то вроде: «Черный зерновой хлеб, бесспорно, предпочтительнее для детских завтраков, вы так не думаете?» — даже при богатом воображении трудно истолковать это неправильно.

Они сидят не шелохнувшись.

— А больше ты с ним ни о чем не говорила? — переходит в наступление Кэти.

— Он считает, что я должна выставить свою кандидатуру на выборах в качестве представителя от родительского комитета класса, и говорит, что поможет мне, — отвечаю я.

— Не думаю, что тебе это что-то даст… — говорит Кэти, — хотя… у вас появятся поводы для встреч вдвоем!

— В первый день учебного года он предложил мне пойти выпить с ним кофе.

Эмма делает попытку выпрямиться на краю дивана.

— Сам?

Я утвердительно киваю, получая удовольствие, видя на их лицах восхищенное выражение.

— Ты нам об этом не говорила! — замечает она.

— Потому что до этого не дошло, — загадочно отвечаю я.

— Ты хочешь сказать, что отказалась? — спрашивает Кэти.

— Нет, все гораздо сложнее!

— Господи, Люси, не понимаю, как ты можешь оставаться такой спокойной? — Эмма прикрывает рот рукой.

— Что произошло? Пожалуйста, во всех деталях, — просит Кэти.

— Он заметил, что я в пижаме, и взял назад свое приглашение, правда, не окончательно, временно, но пока больше никуда меня не звал.

— Люси, что за чушь! — хохочет Кэти. — Что еще за пижама? Тебе что, восьмой десяток, или у тебя вдруг захлопнулась дверь?

— Он не должен был смотреть в чем я! Какая разница? Отчаянные времена допускают отчаянные меры. Вы не представляете, что это значит — утром приходить в школу вовремя, причем каждый день, месяцами! Вы когда-нибудь пробовали одеть трехлетнего строптивца? Это все равно, что играть в футбол с медузой. Я бы скорее предпочла быть изжаренной Джоном Хамфрисом[26], или вынужденно носить бикини на приеме в доме Сейнсбери[27], или иметь дело с Дэвидом Бланкетом[28], или…

Эмма, выдержав паузу, предлагает:

— А не подумать ли тебе о том, чтобы укладывать Фреда спать уже одетым?

Я улыбаюсь. Мне вспомнился один вечер десять лет назад, когда я как-то пришла домой с работы поздно и нашла Тома в постели полностью одетым. Застигнутый в фазе глубокого сна, он лежит на спине, в белой рубашке, пуговицы на его джинсах расстегнуты. Я провожу рукой от его шеи вниз, к области ниже пупка, все еще сохраняющей летний загар. Затем скольжу еще ниже, в джинсы. В те дни нам не надо было специально поддерживать огонь страсти, достаточно было одного томного взгляда или прикосновения. Даже во сне его дыхание изменилось. Я ломала голову: он просто заснул в одежде или нарочно так лег, чтобы успеть на ранний поезд в Эдинбург — следующим утром он ехал на объект.

Потом я увидела записку на подушке со своей стороны кровати. Она гласила, что он нашел мою кредитную карточку. В холодильнике. Это был тот период наших отношений, когда царила приятная гармония между моими потерями и его изысканиями, и гармония эта была свидетельством нашей глубинной совместимости.

Однако я помнила, что тщательно обыскивала холодильник в поисках своей кредитки, до того как утром уйти на работу, и ее там не обнаружила. Я тотчас же задалась вопросом: а не прячет ли он все специально, чтобы потом порадовать меня находками? Я пошла на кухню, чтобы попробовать это выяснить. Холодильник был несколько опустошен, но зато на нижней полке появился роскошный шоколадный торт. Он выглядел почти как домашний. Я достала его и включила свет. В самой его середине лежало серебряное колечко с четырьмя крохотными камушками разного цвета. Послание из глазури возвещало: «Разбуди меня, если твой ответ „Да“». Я слизнула с кольца шоколад и надела его на палец. Оно подошло идеально.

Том стоял в дверях кухни, наблюдая за моим лицом.

— Потребовалась изрядная выдержка, чтобы устоять перед тобой сейчас наверху, — с улыбкой произнес он.

— Ну, вы подумайте, она снова в мечтах! — восклицает Кэти, толкая локтем Эмму. — О чем ты думаешь, Люси? О своем Прирученном Неотразимце?

— О нет, я вспомнила, как Том сделал мне предложение!

— Это хорошо, — говорит Кэти. — Как раз на днях я читала, что границы, определяющие неверность, стали гораздо более размытыми. Даже дружеский флирт с другим мужчиной является, по сути, изменой. В любом случае вы с Томом — самая надежная пара, которую я знаю, у вас самый уютный семейный очаг. Так хорошо мне бывает только у родителей. Здесь не может быть что-то не так, иначе я бы это заметила. Что мы будем делать, если вы разойдетесь или ваши отношения дадут трещину?

«А я сама разве так не думала?» — проносится у меня в голове.

— Ну, в нашем случае нет ничего переходящего границу дознания, — говорю я надменно. — Это просто каприз, посетивший мою голову. Приятное развлечение. Он однозначно обожает свою жену, так или иначе.

— Почему ты так уверена? — спрашивает Эмма.

— Потому что он рассказал ей и про пижаму, и про панталоны.

— Какие еще панталоны?

Тут я излагаю им сокращенную версию событий, и они смеются — так долго, что исчезает всякая неловкость.

— Вероятно, вы закончите тем, что действительно станете хорошими друзьями, — подводит итог Кэти.

Трезвон моего мобильного телефона прерывает ее. Я подозрительно скашиваю на него глаза: получение текстового сообщения для меня все еще непривычно. Однако прежде чем я успеваю открыть его, Кэти хватает телефон и читает. Сообщение от Прирученного Неотразимца! Должно быть, он взял мой номер телефона из списка класса. «Выборы в родительский комитет в следующий понедельник вечером», — гласит текст. Кэти, держа передо мной телефон так, чтобы я могла прочесть написанное, начинает быстро нажимать на клавиши и, прежде чем я успеваю запротестовать, отсылает три слова: «А потом что?» Через пару минут телефон снова тренькает. На этот раз я хватаю его сама. «Как насчет того, чтобы выпить по стаканчику?» Я выключаю телефон — в благоговейном ужасе.

— Кэти, что ты натворила? — произносит Эмма.

Мы собираемся пообедать в Ислингтоне[29] вместе с Кэти и одним из работающих вместе с Томом архитекторов. Пообещав Кэти неделю назад познакомить ее с кем-нибудь, Том выбрал подходящего одинокого сослуживца и договорился встретиться со всеми нами без каких-либо предварительных объяснений.

В доме необычно для этого времени суток тихо. Няня пришла сегодня довольно рано и предложила уложить детей спать; я лежу в нашей комнате и с удивлением наблюдаю, как Том упаковывает свой чемодан, хотя до отъезда в Милан еще целых три дня.

Он тщательно перебирает трусы, носки, рубашки, пижаму и брюки, складывая их в аккуратные небольшие стопки. Затем выкладывает в ряд зубную щетку, пасту, зубную нить, дезодорант, бритву — все предметы на одинаковом друг от друга расстоянии. Я знаю, что когда он прибудет в отель «Центральный» (он уже посвятил меня в детали), все эти предметы будут извлечены из чемодана и разложены на стеклянной полке в ванной комнате гостиничного номера точно в таком же порядке.

Мы не пользуемся больше одной и той же зубной пастой, после ссоры по поводу того, как именно надо выжимать тюбик. Я отдаю предпочтение технике «фристайла». Много лет назад я перешла на высокие вертикальные упаковки, чтобы избежать дальнейших дебатов, и тема, по моему мнению, должна была быть закрыта. Однако Том продолжал настаивать на покупке тюбиков старого образца и выдавливании пасты, начиная с дальнего конца. Он тщательно, до последней капли выдавливал содержимое, сворачивая тюбик в «рулет», дабы убедиться, что никто не расходует пасту понапрасну, временами выказывая беспокойство относительно того, что он будет делать, если тюбики в конце концов выйдут из употребления. Сейчас он, довольный, весело насвистывая, распрямляется, уперев руки в бока, удовлетворенный проделанной работой. Не могу сдержать восхищения. Этакий эксперт за работой! При желании я тоже могла бы получать подобное удовлетворение от такого же занятия.

До утра понедельника в мире могли бы произойти глобальные изменения, однако Том совершенно точно знает, в какого цвета трусах он их встретит. Человек, превыше всего ценящий постоянство. До недавнего времени я полагала, что в значительной степени тоже постоянна — в своей неорганизованности. На меня можно было твердо положиться в том, что в среднем шесть раз в год я теряю свою кредитную карту; я оставляю крошки от тостов между клавишами компьютера всякий раз, как проверяю свою электронную почту, и уменьшаю стоимость любых купленных мной вещей на четверть, если Том интересуется их ценой. В последние дни я стала чувствовать себя очень неуверенной, и если подумать, это гораздо хуже, чем быть уверенной в своих недостатках.

— О чем ты думаешь? — спрашивает Том, мельком взглянув на меня; он полностью поглощен процессом формирования стопок и ровных линий из своих личных вещей.

— Что ты думаешь насчет любовной связи Эммы и того мужчины? — спрашиваю я. — Я никогда не думала, что она спутается с женатым. Она так любит во всем определенность, а какой бы ни была развязка, все будет очень непросто.

— Думаю, Люси, тебе следует позволить людям жить их собственной жизнью, — говорит он, вытаскивая из гардероба чехол для костюма и беря полотенце, чтобы вытереть с него пыль. — Так или иначе, все это выглядит весьма ненормально — секс урывками в его офисе, в лифтах, на заднем сиденье автомобиля. Однако тайные встречи очень возбуждают.

— Откуда ты знаешь?

— Она рассказала мне, пока ты ходила проверять Фреда. Она просто никак не могла замолчать. Боже, надеюсь, ты никогда не рассказываешь обо мне подробности?

Я проигнорировала его вопрос и вместо ответа спросила:

— А как же его жена?

— Ну, она вероятно, слишком измотана. Такого рода поведение возможно только с человеком, ставшим тебе почти чужим, — отвечает он.

— Я не об этом. Мне кажется, это очень несправедливо! Ведь она даже не осознает, что втянута в борьбу за ум и сердце. Думаю, если бы она знала, что у нее есть соперница, то могла бы попробовать стать немного ярче, — говорю я.

— Каким образом?

— Не знаю, ну, сделала бы вощение по линии бикини, ходила бы в тренажерный зал, готовила бы вкусные обеды, искала бы новые сексуальные позы… носилась бы с ним, когда он приходит домой с работы…

— Может быть, тогда тебе тоже нужна соперница? — шутит он. — Если такого рода детали имеют значение, то это не очень прочный брак, тебе не кажется? Возможно, она все это делает, и даже больше, но все равно этого недостаточно. Чего я действительно не могу понять, так это зачем он хочет завести с ней квартиру. Совместный семейный быт — это похоронный звон для таких страстных чувств.

— Вовсе нет! Если только ты не собираешься быть семейным в специально отведенные для этого часы. Трудно сказать, куда их все это заведет.

— Мне кажется, тебя это волнует больше, чем ее!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я считаю, что ты придаешь чрезмерное значение ситуациям других людей, и это выбивает тебя из колеи.

Именно теперь, когда разговор стал интересным, в спальню вбегает Фред. Одним впечатляющим прыжком с пола он приземляется в середину композиции, созданной его отцом, и принимается на ней скакать вверх-вниз. Вещи разлетаются в разные стороны, рукава рубашек заматываются в трусы, пары носков разъединяются, содержимое чемодана оказывается раскиданным на полу. Бритве уже не суждено отправиться в Милан: она звенит осколками под кроватью. Малыши — стихийные анархисты.