Фиона Нилл - Тайная жизнь непутевой мамочки

— Хм-м… Уже много лет она сидит на диете, исключающей все мучное… — замечаю я. — Ну а вы что сказали?

— Да фактически ничего.

Должно быть, мое лицо выражает разочарование, ибо он добавляет:

— Я подумал, это будет выглядеть, как если бы… — Он в нерешительности останавливается. Я пристально смотрю на него, изо всех сил желая, чтобы он закончил это предложение, иначе я проведу остаток ночи и всю последующую неделю, пытаясь заполнить пробел. — Я думал, это может выглядеть, как будто я вас…

И тут мы оба раскрываем рты в изумлении. Само Совершенство приближается к бару, а толпа перед ней сама собой расступается, чтобы пропустить ее к стойке. Бармен мгновенно выражает готовность принять у нее заказ. Эффект экзотического существа в чуждой ему среде. На секунду мы отвлекаемся, чтобы обменяться взглядами, и обнаруживаем, что она возвращается к столу с пустыми руками. Я уже приготавливаюсь выразить ей соболезнование, но она меня опережает.

— Этот милый человек все уладил! — докладывает она.

И верно, спустя несколько минут бармен самолично подходит к нашему столику — с пачкой сигарет и бутылкой шампанского. Шампанское он открывает нарочито показательно, с помпой.

— Надеюсь, вы не против, что я присоединилась к вам? После этого провала мне действительно необходимо прийти в норму. Кстати, вы перезвонили своей подруге? Ну, той, что попала в затруднительную ситуацию? Она всем нам должна поставить выпивку. Ведь если бы вы не исчезли, голосование было бы более взвешенное, — рассуждает она, переводя взгляд с меня на Роберта Басса.

Он неуклюже ерзает, и между нашими руками появляется просвет. Мне неизвестно, как много он успел услышать, и потому я даю уклончивый ответ.

— Она позвонит мне позже, — воздерживаюсь я от уточнения деталей. Несмотря на то, что Само Совершенство обычно раскрывает лишь самые незначительные подробности собственной жизни, она обладает какой-то сверхъестественной способностью вызывать у собеседника немыслимую болтливость. И сама же потом осуждает его эмоциональную несдержанность.

Однако обвинить ее в неприветливости нельзя. Она всегда безупречно вежлива и внимательна, хоть я и подозреваю, что это у нее показное. Ей, скорее всего, нравится во всем быть первой, а я не богата, не шикарна и недостаточно тонка, чтобы выступать в качестве достойной соперницы. К тому же я не слишком изощрена в правилах поведения на приемах, предполагающих владение такими сложными представлениями, как соблюдение в одежде строгой пропорции от ведущих магазинов, от дизайнеров и «винтажа». Не могу сказать, прочно ли она стоит на ногах, ибо и сейчас я знаю о деталях ее жизни так же мало, как и год назад, когда мы познакомились. Есть намеки на сложный внутренний мир. Допускаю, что жизнь ее имеет вполне незамысловатый сценарий. Никаких неприятных моментов. Никаких метаний.

Обычно я довольствовалась тем малым, что она бросала мне под ноги, и отыскивала путеводные нити, которые позволили бы подойти к разгадке некой темной тайны, скрывающейся за всем этим лоском. Было так много вопросов, которые мне хотелось ей задать. Возможно, ее потребность во все более экстравагантных домашних усовершенствованиях отражает некий внутренний кризис ее семейного счастья.

Я вдруг замечаю, что ладонь ее левой руки залеплена пластырем. Руки у нее маленькие и худые, почти детские. Кожа такая прозрачная, что видна каждая косточка. Мне захотелось погладить ее по руке.

— Вы поранились? — спрашиваю я в надежде получить улики для разгадывания какой-то скрытой драматической загадки ее жизни.

— Ах, это… — произносит она заговорщически, и я наклоняюсь вперед, ловя в ее интонации намек на интимность. — Мой муж должен уехать на пару ночей в Брюссель, — полушепчет она. — И потому повел меня обедать в «Айви». А я не справилась с лобстером.

Она хохочет. Я же пытаюсь скрыть свое разочарование:

— Вот несчастье. А что вы делали днем?

— Была занята, занята, занята, — щебечет она. Как я заметила, она часто повторяет слова по три раза, особенно определения. Эту ее черту я даже обсуждала с Томом.

Он высказал предположение, что подобный тик мог бы быть эффективным приемом для отклонения нежелательных вопросов, но анализировать это дальше не захотел.

— Хороша ли у нее задница — вот все, что мне нужно знать о женщине, — сказал он.

— И что же именно, именно, именно вы делали? — упорствую я.

Роберт Басс сдерживает улыбку.

— Целый день носилась повсюду, успевая в последний момент, связывая концы с концами, держа все шары в воздухе. — Увидев, что я по-прежнему не удовлетворена, она продолжает: — Ходила на занятия по кикбоксингу, у меня свой тренер, причем замечательный; обедала с подругой, наведалась в квартиру, которую мы купили для сдачи в аренду, чтобы проверить, как работает дизайнер интерьера.

Все походит на правду. Да, эта женщина ведет завидное существование. Возможно, она представляет собой результат естественной эволюции домохозяйки 1950-х, осеняет меня. Она несет в себе все старые символы семейного уюта: ее дом безупречен; простыни накрахмалены и отутюжены; розовощекие детки сидят вокруг стола, уплетая пищу домашнего приготовления. Она лишь платит другим за достижение этого эффекта, сама же наблюдает затем, как все вертится вокруг нее. Она наблюдательница за собственной жизнью.

Делегация своих полномочий другим — вот и весь ее секрет. Все дело лишь в наличии достаточного дохода, чтобы поддерживать такой образ жизни. Деньги не могут купить вам любовь, но на них можно приобрести время и молодость. Походы в тренажерный зал, вылазки в универмаг «Селфриджес», сеансы ароматерапии. Я бы тоже с удовольствием посвятила себя всему этому. Естественно, кое-чем пришлось бы поступиться. Например, шоколадом. Но это была бы ничтожная цена за все приобретения.

— Так вы позвонили своей подруге? — спрашивает теперь уже Роберт Басс, поворачиваясь ко мне лицом. — Это была действительно важная беседа. Вы высказываете много предположений относительно женатых мужчин.

Я поспешно отодвигаю свою руку от его руки, недовольная тем, что он раскрыл подробности моей унитазной дискуссии. Я злюсь отчасти из-за того, что это намекает на якобы глубину моих дружеских отношений с нашей визави, чем на самом деле я не могу похвастаться, но также из-за того, что знаю о том удовольствии, которое она получит, поковырявшись в чьем-то грязном белье. Внезапно я начинаю задаваться вопросом, а не было ли ее появление здесь спланированным? Может быть, он все специально подстроил, чтобы избежать проведения времени наедине со мной?

— Это сложная ситуация, — пытаюсь я направить беседу снова в безопасное русло. Должна же существовать нейтральная полоса между темами секса втроем и одним днем из жизни нашей привлекательной мамочки. Где-то посредине между сахарным песком и сахарином. — У нее роман с женатым мужчиной, — говорю я.

— Насколько женатым? — интересуется Само Совершенство.

— Разве брак — не черно-белое явление? — возражаю я. — Здесь нет полутонов.

Произнося это, я уже чувствую, что сама не уверена в том, что утверждаю столь уверенно. Мой моральный компас сильно размагничен.

— Для справки: одна жена, четверо детей, более десяти лет совместной жизни, — говорю я.

— Прямо как я, — улыбается она. — Или как вы. Хоть у вас и на одного ребенка меньше. Его жена знает?

— Не думаю, что она даже допускает такую мысль. На самом деле мне жаль ее, она, вероятно, как заведенная, вечно с детьми, и отодвинула мужа на второй план, чтобы вернуть его обратно позднее, когда она будет менее уставшей. Разве вы не испытываете иногда желание позвонить по одной из тех «горячих линий» для розыска без вести пропавших и сообщить о своем исчезновении? «Помогите, я не знаю, куда я делась, я вышла замуж, родила детей, бросила работу, сделала всех вокруг себя счастливыми и… исчезла. Пожалуйста, вышлите поисковую команду!»

Она смотрит на меня с удивлением.

— Пренебрегать своим мужем — это всегда плохая идея. Мужчины не могут оставаться на скамейке запасных игроков. Они сбиваются с пути истинного. Вот почему мы каждый год проводим две недели на Карибах вдвоем. Всем следовало бы так делать, — подчеркнуто произносит она.

— Возможно, — дипломатично говорит Роберт Басс, — не у всех есть финансовые возможности или няня, чтобы поступать таким образом.

— Если у вас есть дети, мужья отходят на все более низкие ступени в неофициальной иерархии, — продолжаю я. — Даже ниже домашних питомцев. Даже ниже золотой рыбки.

Роберт Басс притих. Круг замкнулся, мы вернулись к исходной позиции — разговору о рыбах.

— Конечно, неверность можно рассматривать как акт преданности самому себе, — говорит Роберт Басс, не поднимая глаз.

— Это фундаментальная концепция, — отвечаю я, пристально глядя на пустую бутылку из-под шампанского.

— Можно сказать, уже ночь… Я могу вас обоих подбросить домой, если хотите, — предлагает Само Совершенство, подозрительно глядя на нас, словно сознает, что есть в этом обмене репликами какое-то скрытое подводное течение, уловить которое она не в состоянии.

Дети смотрят в гостиной фильм «Звуки музыки». Я слышу спор, Джо собрался перемотать на ту сцену, где нацисты пытаются схватить семью фон Трапп.

— Джо, здесь ничего нельзя изменить! — слышу я голос Сэма, срывающийся на крик, и незаметно вхожу в комнату. — Всегда будет одно и то же! Они всегда спасаются! Даже если ты посмотришь это сто раз, все будет точно так же.

— Но у них теперь шорты другого цвета. Были темно-зеленые, а теперь светло-зеленые, — канючит Джо, обнимая телевизор, чтобы Сэм не смог его выключить.

— Это из-за того, что мама села на пульт управления и сбила настройки! — кричит Сэм.

— Значит, что-то меняется. Я хочу посмотреть еще разок, вдруг в этот раз нацисты их схватят! — упорствует Джо, жуя рукав своей пижамы. Эта привычка появилась у него недавно, однако, манжеты всех его школьных рубашек и джемперов уже в лохмотьях.

— Если нацисты их поймают, тогда фильм будет не для детей и мама не разрешит нам смотреть его, — говорит Сэм, пытаясь урезонить брата с помощью логики, а не грубой силы. — Никто не предаст этих фон Траппов.

Фред прячется за диваном. Он спокойно играл со своими тракторами и грузовиками, с того момента как я вошла в гостиную. И хотя я знаю, что мой тихий малыш сродни неразорвавшейся бомбе, я решаю, независимо от того, что он делает, рискнуть и попытаться разобраться с накопившейся за недели почтой, лежащей нераспечатанной в верхнем ящике моего стола. С последствиями я буду иметь дело позже.

Чтобы не волновать Тома, я каждые несколько дней сгребаю конверты, которые собираются на маленьком столике у входной двери, и запихиваю их в этот ящик, пока он не заполняется доверху. Затем приступаю к разбору завала. Том вряд ли одобрил бы такую систему, но ее простота имеет некоторое преимущество, тем более что это позволяет мне подвергать цензуре все, что могло бы оказаться сомнительным.

Я размышляю, следует ли мне вмешаться в спор, происходящий в другом конце комнаты. Вопрос в том, стоит ли потворствовать неврозу Джо и разрешить ему перемотать ленту, или заставить его уступить Сэму. Я знаю, что любое мое вмешательство в целях поддержания мира обычно приводит к потере времени: дети просят меня почитать им книги, побороться или поиграть с ними, побыть в роли Шейна Уорна[42].

Я должна быть на обеде у Эммы в ее новых апартаментах менее чем через час, поэтому я не обращаю на них внимания. Если бы я могла исчезать на два часа в день, я бы достигла очень многого.

Я сажусь за свой стол в другом конце комнаты и пытаюсь навести порядок в хаосе нераспечатанных счетов, выписок из банковского счета и безымянных конвертов. Мне хотелось бы сделать это до того, как Том вернется из Италии. А вернется он нынче вечером. Мое занятие пробуждает во мне раскаяние. С момента посещения с Робертом Басом паба в начале этой недели я страдаю от приступов невольной вины. Я не лгала Тому. Но я говорила не всю правду. Если он спросит меня, что я делала в понедельник вечером, — что я должна сказать? Что способствовала развитию ситуации, при которой я достаточно близко сидела рядом с мужчиной, которого нахожу настолько притягательным, что меня обдавало волной озноба, когда наши тела соприкасались? Что я снова собираюсь встретиться с тем же самым мужчиной в конце этой недели? Что я снова и снова погружаюсь в пылкие мечты, стараясь вновь ощутить эти чувства? Я перестала относиться к Роберту Бассу как к фантазии, желанному развлечению, безопасному, как растение, привносящее яркие краски в серые оттенки лондонской зимы. Да, я понимаю, что сравнивать его с гамамелисом, цветущим в нашем саду, лицемерно. И потом — дети. Рой мыслей вихрем проносится в моей голове, как случается всякий раз, когда мной овладевают безрадостные эмоции. Я представляю моих детей взрослыми, рассказывающими своим друзьям об измене их матери, и думаю о том, как это скажется на их способности строить длительные отношения с противоположным полом, и как это отразится на их детях, и детях их детей, и так до тех пор, пока это не будет внесено через несколько поколений в их генетический код.