— Просто отвезите нас домой, пожалуйста, мне необходимо почистить зубы, — с мукой в голосе просит он.

В итоге я решаю, что все же это была в основном положительная встреча.


Том приезжает домой в пятницу поздно вечером. Я уже в постели, настолько уставшая, что точно не знаю, сплю я или бодрствую, когда он, спотыкаясь, вваливается в комнату вместе со своим чемоданом. Он включает лампу, и я жмурюсь от слепящего света, когда он переодевается в очередную новую пижаму. Он в жизнерадостном настроении. Я это знаю, потому что он оставляет все, кроме средней, пуговицы расстегнутыми.

Строительные работы по возведению библиотеки начались, сообщает он возбужденно. Огромные бетонные блоки такие громадные, что для их перевозки были задействованы грузовики, обычно используемые в качестве лесовозов. Они проехали через Милан медленным конвоем, на день перекрыв движение.

Он удостоился восторженного упоминания в местной печати — и у меня в руках номер «Коррьере дела сера» с крупным заголовком «II genio inglese»[83]. Ниже его фото: он одной рукой обнимает хорошенькую брюнетку, та смотрит на него, а не в объектив.

— Кто это? — спрашиваю я.

— Это Кэт. Один из младших архитекторов.

— Очень привлекательная.

— Это один из предметов страсти Пита.

— Она все время ездит с тобой? — продолжаю я задавать вопросы.

— Да, — отвечает он. — И прежде чем ты задашь следующий вопрос, отвечаю: «Нет».

Ненависть к итальянской бюрократии, по милости которой проект был отсрочен почти на два года, обернулась любовью к сырам из Ломбардии. Том извлекает из чемодана здоровенный кусок сыра горгонзола, толстый ломоть грана-падано и миланскую салями. Он привез даже настоящий трюфель, завернутый в кусок бумажного кухонного полотенца; трюфель он планирует строгать и посыпать им каждое утро яичницу-болтунью. Он размахивает им вокруг моего носа, и я издаю возгласы признательности. Том разворачивает сыры, раскладывает их в ряд на комоде и закрывает глаза, чтобы вдохнуть их аромат. На его лице экстатическое блаженство.

— Они спали, — поясняет он.

— Я тоже, — роняю я, стараясь, чтобы мой голос не звучал сердито.

— Они должны дышать, — продолжает он, указывая на распеленатые сокровища.

— Мы тоже. — Я неохотно вылезаю из постели, чтобы отнести их вниз.

Это оказывается правильным, ибо на кухонном столе я нахожу письмо от Петры — оно пришло на мое имя сегодня утром. Это короткая формальная записка, с правильной пунктуацией, написанная ее столь хорошо знакомым мне ровным почерком. Я перечитываю письмо еще раз, чтобы убедиться, что правильно поняла его.


«Дорогая Люси!

Пожалуйста, прочти это письмо, когда Тома не будет рядом, а потом уничтожь его, потому что иначе, боюсь, ты оставишь его на кухонном столе. Когда я жила у вас в Лондоне перед отъездом в Марокко и однажды утром приводила в порядок твой письменный стол, то случайно наткнулась на целый ряд просроченных счетов и извещений от уполномоченных по взысканию задолженностей, свидетельствующих о том, что ты задолжала значительную сумму денег разным людям. Надеюсь, ты не думаешь, что я совала свой нос туда из любопытства. Деньги от продажи моего дома наконец-то пришли, и я вкладываю в письмо чек, который некоторым образом поможет разрешить эту ситуацию. Я обживаюсь в Марракеше.

С любовью и заботой, Петра.

P.S. Прочти книгу о миссис Битон. Никто из нас не является тем, кем кажется, но я все-таки рекомендовала бы тебе выделить специальный день для стирки».

По пути назад я засовываю это письмо и чек на 10 000 фунтов стерлингов в верхний ящик моего письменного стола, ощущая необыкновенную легкость бытия. Это сродни отмене смертного приговора. Я уже начала было составлять список тех, кому необходимо заплатить в первую очередь, начиная с симпатичного судебного пристава.

Счастье Тома заразительно, поэтому, возвратившись, я оцениваю момент как подходящий для того, чтобы спросить его, не согласится ли он посидеть с детьми на следующей неделе, чтобы я могла пойти к Эмме отметить ее последнее продвижение по службе. Предвижу, что к середине следующей недели с его проектом случится какая-нибудь очередная катастрофа и его настроение упадет.

— Прекрасно, — говорит он. — Какой-то журналист набивался на мое интервью в «Архитектс джорнал». Он придет на днях. А, кроме того, один итальянский архитектор пригласил нас погостить недели две в его доме в Тоскане.

— Фантастика! — откликаюсь я с неподдельным восторгом. — Никаких палаток?

— Никаких палаток! Палаццо с виноградником, не меньше. Хотя я не думаю, что один лишь кемпинг повинен в полном фиаско в Норфолке.

— А что же еще? — спрашиваю я.

Он не успевает ответить — на его прикроватном столике начинает звонить телефон. Мы оба с подозрением смотрим на него, потому что телефонные звонки поздно ночью в большинстве случаев не предвещают ничего хорошего. Я протягиваю руку, чтобы взять трубку, но Том крепко кладет свою руку на телефон и ждет, пока тот не прозвонит точно пять раз.

— Алло… — осторожно произносит он. — О, Эмма, ты хочешь поговорить с Люси? Я сейчас передам ей трубку… У нее какой-то странный голос! — шепчет он, прикрывая рукой не тот конец трубки, который следовало бы. Расположение Тома к моим подругам не распространяется на те моменты, когда речь идет об их эмоциональных кризисах.

— Люси, это я. — Эмма не плачет, но говорит задыхающимся голосом, в котором я слышу панические нотки.

— Она заболела? — спрашивает Том, дергая меня за руку. — Она сильная, а у таких бывают инфаркты и инсульты. Я читал в Интернете!

— Где ты? — спрашиваю я ее, не обращая внимания на Тома, ибо даже когда он говорит о заболеваниях других людей, все равно подразумевает себя.

— Я около твоего дома, — отвечает Эмма. — Не могла бы ты спуститься?

Я подхожу к окну, отдергиваю занавеску и вижу ее, машущую мне рукой с водительского сиденья раритетного зеленовато-голубого «мерседеса» спортивной модели, которого раньше я у нее не видела. Должно быть, это подарок Гая.

Я размышляю о своем последнем подарке, который получила на день рождения от Тома, — ароматерапевтическая свеча из какого-то модного универмага, которая пахнет жженым сахаром и дешевыми химикалиями, когда я ее зажигаю. Это представляло собой незначительный прогресс по сравнению с предыдущим годом, когда он подарил мне маникюрный набор. В итоге я решаю, что если это — та цена, которую приходится платить за то, чтобы ни с кем не делиться собственным мужем, то тогда это стоит того, чтобы заплатить. Потом я вспоминаю, насколько улучшилось качество его последних подарков.

— Ты можешь войти в дом? — спрашиваю я Эмму.

— Нет, я сделала что-то очень ужасное, и мне надо сейчас с этим разобраться, — говорит она медленно и четко, чтобы подчеркнуть серьезность ситуации. — Пожалуйста, скажи, что ты мне поможешь.

— Что бы ты ни сделала, Эм, это не может быть совсем уж плохим, — говорю я.

— Куда ты собираешься? — спрашивает Том.

— В горячую точку, — шепчу я ему.

— Не могла бы ты надеть что-нибудь темное? — рекомендует Эмма. — Я вижу, что ты в пижаме. Я все объясню тебе, когда ты спустишься. Извини.

Эмма не склонна к извинениям. Фактически, думаю я, это первый раз, когда она передо мной извиняется. Но это не значит, что она не понимает своих ошибок. Просто она не любит признавать, когда в чем-то бывает не права. Эмма — женщина с убеждениями.

Я открываю входную дверь и выхожу в ночь; дрожа от холода и усталости, забираюсь на пассажирское сиденье ее автомобиля, вдыхая теплый запах старых кожаных сидений и восхищаясь деревянной приборной панелью с ее циферблатами и облицовкой под орех. Мне бы тоже понравился такой автомобильчик. Какое-то время я думаю о чеке от Петры, который лежит в ящике моего стола.

— У тебя что-то случилось? Как в «Тельме и Луизе»[84]? — спрашиваю я ее, когда она трогается с места. Мы едем по Фитцджонс-авеню, потом на запад, в сторону Мейда-Вейл[85], следуя инструкциям портативного спутникового навигатора, закрепленного над приборной панелью.

— Мы едем к югу от реки, не так ли? — уточняю я. Мне известны случаи, когда спутниковый навигатор направлял автомобиль в реку.

— Нет, в Ногтинг-Хилл.

Эмма всегда ездит быстрее, чем я. Она все время держит руку на ручке переключения передач и переключается на большую или меньшую передачу, чтобы изменять скорость, не тормозя. Практически с тех пор как мы познакомились в Манчестере в конце 1980-х, она всегда все делает быстрее, чем весь остальной мир. Я могу представить ее ребенком, печальную от скуки, когда ее четырехлетние подруги хотели играть в куклы, вместо того чтобы экспериментировать с косметикой. Потом становящуюся подростком и расстроенную, когда подружки проводили часы перед зеркалом, нанося дешевый макияж от «Эйвон», вто время как она уже перешла к более естественному облику, который исключал использование американского автозагара.

Я видела детские фотографии Эммы, и даже на них она каким-то образом выглядела более элегантной, чем все остальные. Убежденная жительница Лондона, она начала учиться в университете, обладая всеми очевидными преимуществами, которые предлагает жизнь в большом городе. В то время как я отоваривалась в магазинах эконом-класса, покупая лишь предметы первой необходимости и совершенствуя внешний облик, который можно было бы лучше всего описать как мешковатый, с преобладанием уродующих фигуру вязаных жакетов и безразмерных пальто, она уже комбинировала отдельные вещи из дешевого периода с вещицами от «Мисс Селфридж». Она знала, как надо нюхать кокаин, чтобы не чихать и не сдуть забаву у всех остальных. Она пела в ансамбле. Даже развод ее родителей казался захватывающим со всеми его взаимными обвинениями и битьем тарелок. Эмма заставила нас всех считать, будто у нас нет никакого жизненного опыта. В то время из-за своей осторожности и цинизма она казалась невозмутимой, а вовсе не раздраженной. В возрасте девятнадцати лет она уже успела устать от жизни. Она была единственным человеком из всех, кого я знала, кто точно понимал, чем желает заниматься после окончания университета. Наши последние два года, совместно проведенные в Манчестере, все выходные она работала в местной газете. Она знала, куда ведет ее дорога, в то время как остальные только открыли карту.

Во время последнего года учебы она вместе с Кэти приехала провести уик-энд в дом моих родителей. Именно во время того уик-энда выкристаллизовалось мое представление о ней. Марк приехал на пару дней, чтобы зализать раны после разрыва отношений с последней своей подружкой. Он хотел поговорить об этом со мной. Но когда в комнату вошла Эмма, его страдание по поводу его неспособности быть верным испарилось.

— Как я могу остановиться на одной женщине, когда здесь так много прекрасных девушек? — воскликнул он.

— Но разве нет такой, которая кажется тебе более замечательной, чем все остальные? — спросила я с легким раздражением в голосе.

— Они все фантастичны в разное время, — улыбнулся он.

— Ты не можешь найти девушку, подходящую под твое настроение, — настаивала я.

— Но ты можешь, вот в чем проблема, — сказал он.

Даже когда я вела с ним строгие беседы о необходимости хоть какой-нибудь передышки перед тем, как завязывать новые отношения, в его ответах проскальзывал явный интерес к Эмме.

К концу первого же вечера они прибегли к хитроумным уловкам, чтобы побыть наедине. Это был уже не первый раз, когда он западал на одну из моих подруг, и я была почти уверена, что и не последний. Но это было впервые, чтобы кому-то не удалось вернуть его. Несколько месяцев спустя Марк изведал горькую боль отказа. Ни он, ни она никогда ничего со мной не обсуждали, но Марк никогда не вспоминал о своей поруганной гордости в этой любовной связи.

К этому времени Кэти и я были в полном распоряжении Эммы, занимавшей центральное положение. Я была счастлива своим статусом наблюдателя. Жизнь не крутилась вокруг меня. Я крутилась вокруг жизни, и это было комфортное ощущение.

По дороге в Ноттинг-Хилл у меня возникает такое чувство, словно я — наблюдатель за жизнью Эммы; но когда она глушит мотор на темной улице, как раз ниже Колвилл-террас, я понимаю, что в этот раз она потребует от меня чего-то большего.

— Люси, ты знаешь, обычно я рациональна и редко теряю над собой контроль, — начинает она, поворачиваясь на своем сиденье и садясь ко мне лицом. Я киваю. Однако больше не верю в это. — Ну, разве что в последний месяц я не соответствую этой характеристике, — продолжает она. — Около четырех недель назад Гай сказал, что решил оставить жену и жить со мной. — Она для пущего эффекта выдерживает театральную паузу. Я, как она того и ожидает, включаюсь в отведенную мне роль и произношу несколько подобающих моменту реплик. Но вдруг начинаю чувствовать, что уже очень поздно, что все мое тело расслаблено и жаждет сна.